Все это описывает довольно живо семейный летописец, возможно, от себя добавляя красок, но не меняя самой скрупулезно размеренной схемы, по которой шла жизнь князя Николая и его идеального "острова".
Это похоже на сказку, только не рождественскую, а Никольскую. Нам нужно учиться обращаться с этими сказками: это особый род московского сочинения - тайный, до конца не договариваемый и отдающий колдовством.
Но пока тут нет сказки, пока все идет правда.
5. Главным занятием Николая было проектирование центрального дома (сакрального центра) усадьбы. Этот дом должен был составить апофеоз его мироустроения; домхрам - точно замковый камень, трехэтажный, огромный, с восемью колоннами по фасаду, согласно проекту, замыкал, завершал, связывал узлом все "морское" пространство имения. Князь проектировал этот дом до конца жизни, постоянно все переделывая и пересчитывая; масонские тайные расчеты мешались в дело, строительство имело характер мистерии. Все это привело к тому, что при своем богатстве и власти князь успел возвести главное строение только на один этаж - и умер.
Законных сыновей у него не было, была дочь, ее он выдал за Николая.
6. Этот второй Николай был архитектор, ученик Казакова, человек способностей не выдающихся, но зато честный и достойный. Он также был масон.
Второй Николай воспринял завет тестя и довел стройку дома-храма до конца, хотя сам был беден и отягчен семейными долгами. Возведение дома продолжалось с соблюдением таинственных рецептов, расчетов и неназываемых химер. Оно шло долго, так долго, что, по выражению позднейшего наблюдателя, "в одном углу дома царил беспорядок строительства, а другой был готов обрушиться по причине ветхости": все времена текли в этом доме, каждое по своему направлению. Дом был узлом времен, сооружением в самом деле в чем-то сакральным. По причине бедности второго Николая два верхних этажа дома были возведены из дерева, крашенного под штукатурку. Но, тем не менее, волшебный куб был поставлен на землю; идеальный мир был замкнут в него, как в клетку.
Время и пространство в нем существовали как бы отдельно от внешнего мира.
Второй Николай скончался внезапно. По одной из версий, его отравили слуги, когда он с большой суммой денег отправился в соседний город за покупками для "храмовой" стройки.
7. У него было четыре сына. Старшего, разумеется, он назвал Николаем.
Это был необыкновенный мальчик, способный к сочинению, но прежде того к различению тайных знаков, которое сообщало ему сооруженное отцом и дедом волшебное пространство. Третий Николай разглядел в "архангельском" доме идеальный остров и вокруг него море суши и населил дом и окрестность сказками сложными и возвышенными. Он знал, в каких местах в доме открываются проходы в рай и ад, откуда в дом приходит время и по какому желобу оно вытекает (по оврагу в северном склоне холма), какой румб соответствует прошедшему времени и какой будущему. Время у него имело чертеж, и на этом чертеже - в календаре - была точка, поймав которую (поймав мгновение), можно было определить, загадать себе будущее.
Эта точка - внимание, это важный акцент - приходилась на канун Николы. На тот самый день-ключ, на то мгновение перед его началом, когда ключ ворочается в "замке года". Нужно было только не пропустить это мгновение, сосредоточиться и так крепко загадать желание, что оно непременно сбудется.
Это уже мотив московский. Однако настоящая московская сказка впереди.
По идее, тут нет ничего мистического. Канун Николы означал, что на следующий день в доме-храме праздновались именины. Большие - все главные лица в доме были Николаи. Это был главный день в году, праздник бога Кроноса, который случается прежде Рождества . Со временем (время лечит ересь) в расписание семейного праздника была введена служба в соседней церкви - разумеется, Никольской. Это произошло только после того, как умер первый Николай, фармазон и вольтерьянец; на территории самой усадьбы он церкви не построил из принципа. Он решил, что усадьба и, в первую очередь, главный дом как сооружение идеальное, служил сам себе церковью.
Поэтому он не построил церкви и запретил это делать потомкам. Два следующих Николая встречали именины в соседней церкви. После службы дома всех ожидали подарки - в этом и было все дело, в подарках! В канун Николы дети загадывали себе подарки . Для них это было настоящее волшебство. Все просто.
На этом бы и закончиться этой истории, о том, как время лечит ересь. Но история только начинается; нет, тут все непросто, с этим загадыванием в канун Николы.
8. Неизвестно, верил ли третий Николай в выдуманный им "никольский" обряд с подарками. Но младшие его братья ему верили безусловно. Для них канун Николы был преддверием настоящего чуда.
Особенно доверчив был самый младший из братьев, которому сказки третьего Николая заменяли букварь и Библию вместе взятые, тем более, что матери он не знал, она умерла, когда ему было полтора года. Он верил старшему брату так крепко и безоглядно, что пронес эту веру через всю свою долгую жизнь. До конца жизни этот меньшой брат был убежден, что в таком-то углу дома к ним затекает время , а в противоположном вытекает , что в начале оврага, который уходит в прошлое, полагается в должное время лечь и умереть.
Так, кстати, все и вышло, и теперь у того оврага находится его могила.
Этого меньшого брата звали Лев.
Это был Лев Толстой. Лев Николаевич; брат Николая, сын Николая и внук Николая.
Он вырос во владениях русского бога Кроноса, князя Николая Сергеевича Волконского, чудака из чудаков.
Канун Николы
Окончание
9. Теперь самое время вернуться в Москву. Маршрут примерно понятен; некоторые точки его уже были названы.
После внезапной смерти отца Николая (недоученные волшебники) братья Толстые переезжают из Ясной Поляны в Москву (Ясная Поляна и была то "архангельское" имение, которое построил по образу и подобию земного рая дед писателя "Николай Чудотворец" № 1; деревня Шпицберген на самом деле называется Грумант: таково старинное название Шпицбергена).
Целый мир, совершенный, идеально расчерченный, отошел в сторону, скрылся надолго, если не навсегда. Много лет спустя Толстой вернулся в другую Ясную Поляну; по крайней мере, сам он стал другим.
Прежний мир был утрачен, явился новый - это и была Москва. Напомню: первая встреча Толстого с Москвой (1837 год) имела все признаки чуда. Вместо идеального "куба" Ясной, стоящей на столь же идеально ровноокруглом пологом холме, Москва развернула перед мальчиком другой "чертеж": минус-холм, котлован будущего собора, который заранее был спроектирован как идеальный, главный в Москве "куб", дом-храм .
Еще раз: строительство собора шло на Волхонке, на родовой земле Волконских-Толстых (на той же земле, что несла на себе дом-храм в Ясной Поляне).
Левушка переехал из одного проектного пространства в другое, с одного на другой волшебный перекресток времен. И теперь этот, московский перекресток, на котором заканчивалось старое и начиналось новое время, где "хоронили" войну и с нею вместе весь 1812 год, это Волхонское место становилось его домом, его новым храмом (что не могло его удивить, напротив, ведь он и вырос "в храме"). К этому, Волхонскому месту он готов был приложить уже знакомые рецепты, применить "никольские" обряды, уже доказавшие свою действенность в Ясной.
И Толстой применяет эти обряды, в которые сам верует всерьез, как в зеленую палочку, которой должно махнуть, и придет счастье. При этом самым замечательным, самым успешным для Москвы оказывается праздничный обряд кануна Николы .
10. Итак, первое: едва приехав в Москву, Левушка наблюдает реальное храмостроение, которое без труда воспринимается им как чудесное (московское) восстановление утраченного идеального мира детства . Восстановление в слове. Опять он на волшебной стройке - и рядом со стройкой, где буквально, непосредственно строится собор в память 1812-го года.
Постепенно все его усилия, творческие и духовные, сходятся на создании "бумажного" собора: романа в память 1812-го года. (Так же был захвачен единым замыслом его дед, чудак из чудаков, замышляющий раздвинуть идеальное пространство в пустоте тульской степи.) Только Левушке не нужно идеального пространства; ему надобно время , - идеальное, полное, нужна вся сумма времен, явленная посредством чуда. Что такое это чудо? Ему известно, что за чудо: никольское.
Если ему, Левушке, нужно заново "построить" (переосновать) время, то для этого нужно произвести уже известное ему волшебное действие. Нужно загадать самое сокровенное желание (оно есть: восполнить утраченное время, вернуть прошлое, вернуть родителей, что еще может загадать мальчик-сирота? - вернуть семью и с нею вместе когда-то испытанное счастье). Затем, дождавшись верного момента, нужно сосредоточиться как можно более и произнести про себя это желание, так, чтобы его услышал Николай Чудотворец, Бог времени. Главное - сосредоточиться, удержать всеми силами "архимедову" точку времени, "никольское" мгновение проекта будущего времени, когда замышляется разом весь мир (весь год), и тогда твое желание совпадет, вольется в большой проект Николая Чудотворца - и сбудется.
Так ему объяснил старший брат Николай.
До конца жизни Лев Толстой будет безоглядно верить брату Николаю.
Еще раз: где расположена эта архимедова точка времени, где загадываются верные проекты, известно: это канун Николы , последнее мгновение перед Николой.
11. Это простое, детское знание повзрослевший Левушка, Лев Николаевич Толстой использует так же, по-детски просто. Он задумывает роман, действие которого длится одно мгновение.
Вот именно это - никольское, волшебное мгновение.
Сюжет самый простой. Главный герой романа в канун Николы (по старому стилю это 5-е декабря, вечер, вернее, ночь, полночь) за секунду до того, как пробьют часы, загадывает желание. Это желание он, точно письмо в конверт, должен уложить в одну простую и ясную мысль. К примеру, такое желание: пусть все добрые люди на земле объединятся для общего дела (лозунг "муравейного" братства, которое выдумал третий Николай, сказочник, старший брат писателя). И все, более ничего не нужно. Все выполнит всесильный Никола. Добрые люди на земле объединятся и наступит совершенное счастье - для всех, сразу.
Для всех добрых людей, которые жили и живут на земле - это важное уточнение, потому что загадывается соборное желание: добрые люди всех времен объединяются в канун Николы; встречаются времена, возвращаются родители, смерть отступает, герой бессмертен.
Это праздничный рецепт, подразумевающий совершенное сосредоточение героя: в последнее мгновение кануна Николы нужно собрать в воображении все времена и осветить их, связать воедино одной простой и доброй мыслью. Тогда совершится чудо.
12. Теперь смотрим роман "Война и мир", его последнее мгновение. Пьер Безухов в канун Николы (Эпилог, часть I, глава XVI) стоит у окна и загадывает желание: "муравейное", никольское, о добрых людях - см. выше. В это мгновение вся жизнь проходит перед его мысленным взором, все самое важное в его жизни, и при этом важнейшее из всего - война 12-го года, которой он был свидетель. При этом в той войне было нечто наиважнейшее: чудо - жертва и спасение Москвы. Это в первую очередь вспоминает, на этом сосредоточен Пьер Безухов в канун Николы 5 декабря 1820 года.
Задача писателя Толстого проста - тотально, полностью, без малейшего пропуска записать все воспоминания Пьера, все, что в одно мгновение проносится перед его мысленным взором. Удивительно простая и фантастически сложная задача. Описать тотальную ("никольскую") вспышку московских воспоминаний Пьера, который в это мгновение загадывает чудо.
Этим описанием одного мгновения в жизни Пьера Безухова и становится роман "Война и мир", роман-собор, в котором полнота совершившихся и будущих времен упаковывается в одно переполненное мгновение праздника. Сумма всех времен равна одному праздничному мгновению; Москва равна одному "никольскому" чудесному мгновению.
Он был так задуман и так написан, этот роман, в этом нет никакого сомнения. Это роман о чуде (встречи времен), написанный для того, чтобы совершилось чудо.
13. Это не сказка, а правда, разве что непривычная, трудно стыкуемая с классическим образом Толстого. Главный его роман есть описание одной секунды жизни главного героя.
Толстой готовился к написанию своего главного романа много лет, все тщательно рассчитал и приступил к работе в канун Николы 1862 года, собираясь закончить его, поставить последнюю точку с боем часов в канун Николы 1869 года, - обе эти даты были рассчитаны заранее.
Сплотить времена, воскресить родителей, победить болезни, войну и самую смерть. К окончанию работы в декабре 1869 года Толстой готовился особо: он намерен был поставить последнюю точку с боем часов. Он намерен был сам сосредоточиться так, как это сделал в его романе Пьер Безухов.
Толстой готовился к празднику и загадывал чудо.
14. И чудо произошло, хоть это было не вполне то чудо (прямое воскрешение родителей и победа над смертью), на которое рассчитывал Толстой. Это было чудо преображения Москвы. Его роман, так странно скомпонованный (странно для того Льва Толстого, к которому мы привыкли), так - собором - сложенный, долго читаемый и мгновенно в споминаемый , излагающий весьма субъективно историю войны 1812-го года, настолько точно пришелся Москве, что она в него поверила.
Роман "Война и мир" стал предметом особой московской веры, родом священного писания, которого сообщение важнее точной исторической информации. Роман о жертве и спасении Москвы, в котором она погибла и восстала из пепла, и вернула себе статус сакральной столицы России - еще бы она ему не поверила!
Москва Николаевна уверовала в рецепт мальчика Левушки. Льва Николаевича .
То, что совершил в сознании города роман Толстого, ни в коем случае нельзя ограничить рамками литературного впечатления. Совершилось ментальное (соборное) переоформление Москвы. Так же, как после войны и самосожжения был построен новый город, послепожарная Москва, так после прочтения толстовской "Библии" явилось новое самосознание Москвы; город воспринял себя заново, поверил в новый о себе миф и в соответствии с ним начал новую жизнь.
Москва вся переменилась: таково оказалось действие точно рассчитанного толстовского чуда. Это было прямым следствием события встречи девятилетнего мальчика с Москвой - и какой встречи! - когда в момент закладки нового кафедрального собора вместе с залпом нескольких сотен пушек в Москву вернулся 1812 год, когда вместе с прахом героев был на глазах у Левушки похоронен (к нему вернулся) его отец.
Одно необыкновенное, фокусное событие, чудо, совершенное в Москве, стало примером другому.
То и другое было праздником; тем чудесным состоянием времени, когда мгновение равно вечности, точка равна сфере, Москва реальная равна Москве идеальной.
*
К этому, собственно, и привлечено наше внимание; не литературоведческие экскурсы, но праздничный рецепт: вот что интересно в канун Николы.
Никольский праздник есть сам по себе канун - всего следующего года. Он уже есть фокус, в котором будущий год свернуто равен одному этому дню.
Это московский, декабрьский фокус: Москва готовится изъять себя из небытия, явиться точкой, Рождественской звездой. Ей необходимо теперь предельное сосредоточение, "безуховское" собирание памяти в одно ключевое, архимедово мгновение. Толстой рассказывает, показывает ей, как нужно собираться с духом в канун Николы. Она следует этому рецепту - и, новая, послепожарная, победная, является на свет.
Явление Москвы как ментального феномена чудесно, мгновенно, предновогодне.
Москва находится не столько в реальном пространстве, сколько в воображаемом, том именно загадываемом на Николу будущем помещении (времени). Все это было наполовину угадано, наполовину рассчитано Толстым. Поверив ему, новая Москва с головой окунается в никольскую веру.
*
Подводя некоторые итоги, можно сказать так: это праздничное явление - поклонение Москвы Николе - нельзя назвать в строгом смысле слова христианским. Тем более что три яснополянских Николая и с ними меньшой Лев, выдумавшие общими усилиями такой праздник, были те еще христиане.
Поклонение Москвы Николе разновозрастно и синкретично. Его невозможно уложить в рамки христианской веры. Это Никольщина , вера Москвы в "бога времени", северного, бородатого, заиндевелого Кроноса.
Кстати, Толстой похож на Кроноса. Он без труда помещается в рамки характерного никольского образа: он добр (мы веруем, что он добр), бородат и всесилен.
Никольский образ воистину бессмертен: в безбожные большевицкие времена он обозначился как Дед Мороз. Московский Никола оказался сильнее большевиков - ничего удивительного, если он прежде большевиков, прежде всех, прежде самого времени.
*
В романе-календаре Никольский праздник встает в самом конце книги (одновременно в начале: с него начинается тотальное воспоминание Пьера). Таково нехитрое, но весьма действенное композиционное чудо Толстого.
В "пространстве" года это точка, в которой вчерашнее ничто, тьма уходящего года, достигнув своего предела, готова (через предел) перелиться в свет.