*
"Пророчество" Толстого для Москвы действенно; он растит ее время изнутри , разворачивая мгновение романом. Пушкин видит ее извне : веселит, развлекает рифмами; от его картин она не меняется. Глядя на нее, он меняется сам.
Разбор Николы представляет собой важнейший предновогодний сюжет. Первое, о чем он свидетельствует: для Москвы важнее всего ее идеальное положение во времени. Этот "чертеж" для нее главный. Этому она учится три предновогодних месяца, отыскивая свое наилучшее положение, утраченное на Покров.
Время поздней осенью течет как будто вне Москвы - ей нужно вернуться во время.
Наконец ее учеба закончена. "Нулевой", подготовительный сезон, который Москва начинает после Покрова, завершается. Его главной драмой было исчезновение света (времени). На Покров свет ушел под покров. Сокровенное помещение Москвы сделалось невидимо.
От этой потери октябрь как будто наклонен; по его спуску Москва катится в чашу ноября, на дно года. Здесь она занимает самое нижнее положение, когда, точно молнией, ее проницает невидимый меридиан, ось ординат, сообщающая Москве о ее верхе и низе, о погибели и спасении. Ноябрь: время подвига в темноте, в безвременьи.
За ним приходит декабрь, который весь есть постепенное возвышение над прорвой "Москводна", обещание (пророчество) о грядущем пространстве жизни. Таков геометрический - не самый сложный: вниз и вверх - сценарий этой части года.
Теперь предмет Москвы (сфера времени) готов себя обнаружить; найден ключевой никольский момент, который проживается в предельном сосредоточении и загадывании будущего, когда помещение следующего года является нашему мысленному взору единой замкнутой фигурой.
Определен сквозной сюжет, за которым праздная Москва будет следить на протяжении всего предстоящего года. Это сюжет самооформления во времени.
Человек Москва в канун Николы пророчествует о Москве как о храме, округлом теле времени; в этой идеальной Москве он намерен провести и отпраздновать следующий год - зачем же год? всю жизнь, вечность. В этом помещении времени им видится возможность спасения. От чего? От времени внешнего, иного, от тьмы и хаоса, от равнодушного пространства, в котором растворена смерть.
Так постепенно вырисовывается сотериологический сюжет, сюжет спасения, существенно важный для Москвы. Она сама и ее обитатели уверены, что именно в ее пределах время течет верно (по кругу, скажем, Садового кольца). На этом фоне значение ее календаря двояко. В нем скрыто заключен сюжет непрерывного и многотрудного строительства (города-храма), и одновременно этот календарь отчетливо призывает к праздности - по нему рассеян сияющий сонм праздников. Видимо, так: московский календарь призывает к трудной праздности .
Его свободные от суеты, не похожие один на другой праздные дни суть рецепты большого строительства (Москвы во времени). В процессе их поэтапного проведения возводится город-календарь, завернутый в "узловатую", узорчатую ткань праздников.
Уроки геометрии закончены - что такое были эти уроки? упражнения в темноте, с темнотой. Главный из этих уроков: вовремя загадать (попросить у всесильного Николы) подарок, новогоднее чудо. Строго говоря, Москва учиться не любит, тем более столь отвлеченным, химерическим предметам, как черчение во тьме и строительство в пустоте. Эти науки она постигает интуитивно, мгновенно.
Вот еще один повод для Москвы любить Николу: этот ученый дед все готов совершить в одно мгновение .
Зачем учиться, когда пришел Никола? Он все заранее за нас выучил. Хватит бороться с темнотой и различать невидимое: на носу Новый год.
Наступило время первого большого праздника.,
Вторая часть
От Рождества до Пасхи
Глава пятая
Рождество и Святки
Рождество - 19 января
- Его описание бессмысленно - Много звезд, много ягод (день умножен) - Романкалендарь. (Рождество) - Феоктистов и фейерверк - Два Петра - Звезда и звук - Святки - Кружева и запятые - Роман-календарь. (Святки) - Народные гадания - Крещение воды -
Описание новогоднего праздника имеет мало смысла. По идее, тут нет чуда: праздник является точно в срок, всем известен, для всех примерно одинаков: елка, игрушки, гирлянды, звезда наверху, подарки внизу, хвойный запах, бенгальские огни, ведрами салат оливье, шампанское, телевизор со Спасской башней и замирающими на каждом ударе курантами. И все же это сущее чудо; мы веруем - тут лучше сказать верим, - что сию секунду, когда на Спасской башне ударят в шестой раз, время потечет заново.
Это неописуемо и необъяснимо, это прежде всякой мысли - вера в новое начало.
Кто-то считает до двенадцатого раза и так же свято верит, что тут и есть начало времени.
Это ощущение мгновенно: в нас поселяется время; эти первые секунды (кому повезет - часы, которые он проведет до сна) мы живем с ним синхронно. Мы и есть время. Оно вернулось - вышло из-под Покрова, вернулось в Москву и совпало с ней. Такой миг совпадения, совершенного единства с временем в году всего один: вот он, сопровождаемый звонами бокала о бокал. Только в этот момент сей звон означает много большее, нежели простую здравицу: мы пьем время, мы играем в его начало . Звуки его "начальны", дробны, они не сумма, но каждый по одному.
Единица и множество еще не вступили в спор; все цифры дружны: хороводом встают по циферблату.
Много звезд, много ягод
День умножен
Рождественские церемонии в Россию только возвращаются; пока они существуют как будто отдельно от новогодних; тут начинается умножение праздника.
Само Рождество у нас раздвоилось; кто-то отмечает его по новому календарю - 25 декабря, вместе с Европой; большинство - по старому, 7 января. Но в эти дни это неважно. У нас так силен Новый год и его притяжение, так ясно ощутимо чудо начала времени, что две рождественские "точки", стоящие по обе стороны от 1 января, скорее, обозначают размах новогоднего праздника, нежели спорят между собой.
Границы рождественского сезона размыты. Ему предшествует Никольщина (см. выше) и Санта Клаус, непременный участник рождественского действия. И до того Пророки (см. еще выше) проходят в настроении предновогоднем; на Рождество они являются волхвами.
После 7 января тянется длинный шлейф Святок: до Крещения все продолжаются праздники. Все вместе, в декабре и январе, с ожиданием праздника и его послевкусием, может продлиться до полутора месяцев.
И в середине этого кратера светятся первые дни , которых несколько, и непонятно, который из них более первый. Они идут не один за другим, а как-то вразбивку и под углом один к другому. Проходят как будто разом, и вместе с тем тянутся ежесекундно, словно веселая компания застряла в дверях. Наверное, это когда-нибудь пройдет, и московский человек окончательно переадресует праздник в Рождество. Но пока все длится эта праздничная мешанина, и после новогоднего начала спустя шесть дней приходит новое, рождественское начало, и те же, в принципе, церемонии, те же ощущения (совпадения с вернувшимся временем ) мы повторяем вновь.
Большой клубок Москвы делает в эти дни несколько витков разом.
*
6 января - Навечерие Рождества Христова, или Рождественский сочельник
Свет, ожидаемый верующими три месяца, с самого Покрова, вот-вот явится. Соревнование этого близкого света и еще властвующей тьмы достигает у них в этот вечер наивысшего напряжения. С этим связана максимальная душевная сосредоточенность (строгий пост).
Сочельник - от сочива . Изначально: сушеные хлебные зерна, залитые водой. Позднее сочиво, или кутья, - это уже ячменный или рисовый взвар с медом, ягодами и плодами. Пекут сочни с ягодами, блины, оладьи и пироги - все постные, с такой же начинкой: горохом, картофелем, кашей.
На Святой вечер хозяин не выходил из дома, чтобы весной скотина не плутала по лесам и болотам. Считают звезды: много звезд - много ягод, хороший приплод у скотины. Девица слушала, откуда залает собака: в той стороне к ней собирается свататься жених.
*
7 января - Рождество Христово
Тьма небесная, которая после Покрова (над ним) собиралась три месяца, в эту полночь - в эту секунду, когда приходит полночь, - разрешается светом, словно Господним фейерверком. Свет спускается по этажам горнего мира (от звезды вниз, по ветвям новогодней ели) - вниз, к людям.
По этажам: все же это другое, не новогоднее пространство.
Чертится маршрут звезды; за ним следят волхвы - Мельхиор, Гаспар и Валтасар.
Звезда останавливается над пещерой, куда на ночь загоняют скот, - здесь она находит Иисуса. Тьма пещеры повторяет, подчеркивает тьму декабря; там вчера было темно так, словно завтрашнего дня не предвиделось. Тем ярче над пещерой, ямой вчерашнего мира, раздвигая, побеждая пещеру (небытия), разгорается первая звезда.
Время начинает ход: это мгновение разделяет историю на до и после Рождества Христова.
И тут, как в Новый год, совершается чудо начала времени, и тут начинается его питие , разница в том, что встречающие Рождество пьют свет, делаются одно и то же со светом.
Вот еще разница между Новым годом и Рождеством (московская подсказка). Улица Рождественка в Москве почти незаметна. Та, что мимо "Детского мира" идет от центра до бульвара. Рождество и детство тут нечаянно оказались связаны. До Кузнецкого Моста (один квартал) Рождественка еще полна народу: справа, внутри квартала - метро. За Кузнецким минимум движения; если кто и идет туда, только в архитектурный институт.
Далее вовсе никого. А там порядочно идти - до бульвара, мимо высокой колокольни монастыря.
Рождественский женский монастырь, один из древнейших в Москве, незаметен и тих: предмет праздника сохраняет таинство. В этом и разница: Новый год открыт и шумен, Рождество же сразу после явления звезды как будто суживается и затихает - прячет младенца. (Надо думать - при царе-то Ироде!). Через неделю празднуется Обрезание Господне: большой праздник, и притом чин его проведения тайный, закрытый, где служат избранные монахи, малые числом. Этот праздник вовсе невидим - а у нас на дворе Старый Новый год. В этом и разница: Новый год - это праздник вовне, вширь, вверх , Рождество - вовнутрь, вглубь.
Церемонии диаметрально противоположны; так же и улица - сейчас она спрятана, а как, к примеру, могла бы выглядеть Рождественка, если бы называлась, скажем, Новогодним переулком ?
*
Считается, что праздничную атрибутику (елку, свечи и на макушке звезду) в XVI веке ввел реформатор Мартин Лютер. Елка и свечи символизировали звездное небо.
Праздничная метафора Лютера рассаживала ангелов по ветвям великого (хвойного) древа. Земля была укрыта под небесной елкой, как новогодний подарок людям. Весь "еловый" мир (arbor mundi) был понятно - "поэтажно", иерархически - устроен и устойчив. Этот мир был способен к росту (продвижению в небо, к ангелам). Это в понимании Лютера возвышало христианина над язычником, помещало человека в божье пространство.
И все же его метафора отдает мифом. Мир есть ель .
Лютер боролся с язычеством и даже елку свою полагал заменой прежнего новогоднего символа, "майского дерева" (язычники-германцы отмечали смену года 1 мая). Но в итоге одно дерево заменило другое; корнями елка Лютера уходила в глубину, под "плоскость" язычества.
*
На Рождество 2002 года мы ходили в Донской. Мороз в ту зиму стоял ужасный, по дороге из метро так хватал за щеки, что пришлось занавесить лицо шарфом, как паранджою. Выстудило даже нищих у ворот. У главного храма на высоком сугробе стояла елка, в ногах у елки помещалась икона Рождества, большая, обойденная огоньками. Ниже елки весь сугроб был заставлен лесом свечей. Большинство потухло, но некоторые, точно опята, стоящие семьями, общим огнем успевали растопить вокруг себя снег и уйти в глубину, спрятаться от ветра. В сих малых пещерах снежной горы они продолжали гореть.
Тут я вспомнил веселый рассказ одного американского писателя про страшные калифорнийские (?) морозы: они были таковы, что в тамошней деревне на лету замерзали петушиные крики. Потом, весной, крики оттаивали и петухи кричали умноженно . А я все думал - что петух? кукареканье - ерунда. Может ли на нашем морозе застыть огонь на свечке? Остановиться, замереть и стать камнем (живым), чтобы его можно было носить за пазухой.
Это была правильная, сокровенная рождественская мысль: о празднике вовнутрь .
*
При большевиках рождественские елки в Москве были запрещены. Так продолжалось все 20-е годы. В 1934 году власти разрешили подданным вновь наряжать елки. Елка победила, переросла большевиков . Так же, как и Дед Мороз (см. выше, главу Никольщина ). Правда, теперь на ней вместо Рождественской зажглась пятиконечная звезда. Но и тут смысл сохранился: наверху - начало , огонь и фокус.
Самосветящий "живой камень", который не то, что на елке или за пазухой, но во мне. Это - я. Звезда есть живое время: так светится то именно мгновение, в котором (которым) я совпадаю с настоящим временем. Звезда была и есть свидетельство этого совпадения. Отправной смысл: я - сейчас. Звезда символизирует единственность, самосвечение "Я".
На Рождество в Кремле читаются "царские часы". Царскими они называются потому, что к слушанию их приходили цари. (Иисус с царем или противу царя?). Начиная со времен Ирода, власть к Рождеству неравнодушна. Она соревнуется в своей единственности с любым соперником. Или стремится совпасть с Христом, "проглотить" его свет.
В январе 1547 г. Иван IV венчался на царство и принял новый титул – царя всея Руси. Это было олицетворение (насаждение) его январской единственности.
*
В эти дни все первое, все по одному.
Но мысль о двоении уже явилась; нельзя поставить единицу, чтобы за ней сразу не встала двойка или хотя бы тень единицы. Соблазн счета дробит время, едва родившееся.
По идее, нет ничего единственнее первого января, но нет: уже этот день с тенью, он както после, в тени новогодней ночи.
Приключения единственности становятся главным сюжетом рождественской мистерии.
Метафизический конфликт двоения является сразу вслед за радостью Нового года (Рождества).
Роман-календарь
Рождество
Если весь роман "Война и мир" разложен по праздникам (разным, веселым и печальным - а так оно и есть, в нем всё праздники, фокусы времени, Толстой сам так говорил: фокусы ), если так, то первый из этих праздников, по количеству упоминаний, - Рождество.
Причем непременно в Москве. Московского Рождества в "Войне и мире" больше, чем всего праздничного остального. Первый же зимний эпизод: приезд Николая Ростова из армии домой с Денисовым по умолчанию приходится на Рождество. Это прямое излияние счастья. Том II, часть II, глава I.
…что-то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто…
Наверное, это время, его приход: что-то стремительно, как буря . Так на Рождество в нас входит время. В них - в Ростовых. Никакими средствами передать это невозможно, только рядом стоять и плакать. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
Лев Николаевич сам стоит рядом, весь в слезах.
Таково у него московское Рождество 1806 года.
Главное - это что-то. Что-то выскочило, обняло, поцеловало. Это - удивительное целое, одновременно множество и единство - семья. Николай не возвращается, а вливается в это многажды одно, в целое.
Через год то же чудо. Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников.
Воздух, атмосфера, целое, одно - что-то.
И вот другой праздник, во-первых, не Рождество, а Новый год, и, во-вторых, в Петербурге.
В Петербурге у Толстого, у человека Москвы , не может произойти ничего положительного и надежного. Новый год и первый бал Наташи, а именно это и ожидается на Новый 1810-й год, по сути, есть праздник-перевертыш. Что случается (соединяется в одно) на этом балу? Наташа встречается с князем Андреем, мало этого - Пьер знакомит ее с Андреем.
Если весь роман в одно мгновение вспоминает Пьер, то как он может вспомнить этот бал, где он знакомит с другим человеком свою будущую жену, притом зная наперед (задом наперед, вспоминая), что у них непременно начнется роман? Только как несчастье, роковую ошибку. И Пьер на этом балу необыкновенно мрачен: он знает заранее, что это знакомство приведет к беде. Оно и приводит к беде, к разрыву и трагедии: неудивительно, если все начиналось на таком (петербургском) балу.
Пьер, незаконнорожденый, знающий, что такое праздник без семьи - как это знает потерявший семью Толстой - наблюдает в тот Новый год двойной семейный распад: свой собственный, с Элен, и потенциальный, у Наташи, у которой выйдут одни несчастья с князем Андреем (он-то, Пьер, об этом знает, он сам и будет устраивать в памяти эти распады и несчастья). Это противусемейный праздник, день не вовнутрь, а вовне, распадающийся, исходящий ложным блеском. А мы все любуемся на этот бал!
Таков (по сравнению с Москвой и Рождеством) у Толстого Новый год в Петербурге.