*
Москва из всего готова устроить церемонию, она умеет церемониться и тянуть время. Петербург другое дело, это господин деловой и стремительный. Тут стоит еще раз вспомнить анекдот о Масленице, с празднования которой в Петербурге началась революция.
Петербург, последовательный, "линеарный" господин, не нашел нового рецепта праздника - сложного, карнавально конфликтного, который должен был состояться при переходе из зимы в весну семнадцатого года. Трудно было его найти при том составе времени: оно было рыхло, голодно, оно сретенским образом двинулось с места; оно было петербургски проектно . Тут все сошлось роковым образом.
Несколько русских календарей, несколько способов счета времени и пространства, распались. Составные части русского общества к тому моменту давно уже пребывали каждая в своей эпохе. Прежняя оболочка (петербургская, рациональная, нововременская) их уже не удерживала - Россия не представляла собой единого "праздничного" помещения. То, что случилось в феврале в Петербурге, было неизбежно (потому что случилось в феврале, в Петербурге).
Разошедшиеся пространства - столицы и страны - словно облака, пробила молния. Составные части России рассыпались - с искрами, с кровью, расстреливая, перетирая друг друга в порошок. Революция и гражданская война: ужаснее этого сюжета ничего придумать невозможно. Наверное (вот истинно праздные грезы) нужен был рецепт весенней церемонии куда более искусный, чтобы перевести страну через опасный "сретенский" порог; но все было против этого - война, голод, фатальные внутренние несогласия не дали даже приблизиться к примирению.
Роман-календарь
Сретение
В романе-календаре Толстого пункт Сретения отмечен очень точно, хоть праздник и не назван прямо (просто сказано: был праздник ).
Вот это место: похищение Наташи Анатолем Курагиным (том II, часть V, главы VIII - VII). Оно должно было состояться точно на Сретение 1812 года.
И тут, как и в сцене Святок, интуиции не подводят Человека Москву : все написано верно. Самый смысл праздника сохранен.
Сюжет на ощутимом переломе: долгое ("зимнее") ожидание Наташи своего жениха вот-вот должно закончиться. Ей предстоит перейти из одного состояния в другое, из своей семьи в чужую, из "Ветхого" Завета в "Новый". Остается одно мгновение - то именно, что между : только перешагнуть его, переступить один шаг. И вдруг она шагает не через , а в самое эту между , в странную щель, которая называется "сейчас". Где нет ни прошлого, ни будущего, где все можно - Толстой несколько раз повторяет это "все можно". Никаких обязательств, которые связаны с прошлым и будущим, нет: ты свободен.
Это ли не революция?
Толстого самого чрезвычайно интересует это (революционное) "сейчас", где "все можно". Он часто испытывает своих героев теми же испытаниями и соблазнами, которые сам прошел (а чаще не прошел).
Он знает, что такое пропасть мгновения, куда валишься, как в бездну. Это не плотский соблазн, который Толстой, как правило, оставляет в этом романе за скобками. Нет, это соблазн сознания, которое, как выясняется, легко сбрасывает вериги обязательств перед вчера и завтра и как будто поворачивает в сторону от общего потока времени, чтобы через боковую дверцу с надписью "сейчас" уйти куда-то в сторону, в иное.
Толстой по-сретенски разыграл сцену похищения, перевернул мир вверх ногами.
Сретение у него законным образом, по календарю совмещается с Масленицей. Масленица в романе тем более зашифрована; зато наяву карнавал - непременный спутник Масленицы. Вновь являются "ряженые": теперь это артисты в театре. Театр выписан чрезвычайно подробно - все скоморошьи детали на месте.
Дело начинается за несколько дней до Сретения, именно в театре. Вспомним: сначала представление мало занимает Наташу; тут Лев Николаевич объясняет весьма подробно, что она просто не попадает в такт, - вот и актер на сцене даже ногой притоптывает, чтобы попасть в такт, в нужное мгновение (эта деталь показывает, насколько сам автор в этот момент хладнокровен и расчетлив). И вот приходит нужное мгновение: появляется кукла в белом (Анатоль: совершенная кукла, истукан), рядом с ней еще одна, в персидском халате (Долохов, этот просто стоит на границе света и тьмы, жизни и смерти, как тогда, при Аустерлице) - и театр как будто выворачивается наизнанку: в одно мгновение вокруг мир иной и "все можно".
Наташа угодила в такт, в самое "сейчас".
Все дальнейшее есть путешествие в коконе мгновения (свободы): переодевания, заголения перед Элен, записки, французские декламации - актеры всегда рядом, не актеры, так цыгане или этот раешный Балага, ямщик, едучи на котором, "все можно".
Привычным образом скоморошествуют петербуржцы Куракины; на них в любое мгновение все готов свалить Толстой: подлая, бессердечная порода - откуда взяться сердечности, если они куклы?
Апофеоз "масленичного" спектакля приходится на вечер Сретения; семья ушла в церковь, на праздник, суть которого соединение времен - Наташа остается дома, она провалилась между временами.
Прошлое закончилось, будущего у нее нет, а если явится, то чудом. Наташа вся в настоящем: в "сретенском", проникнутом пустотой проломе.
Так Толстой отмечает в своем романе-календаре праздник Сретения. Его интуиции остро чувственны, безошибочны, пристрастны. Еще бы - его Москву (Наташу) соблазнил Петербург (Анатоль) пустотой своего "сейчас".
*
Стоит отметить два момента. О первом уже было сказано: Наташа с ее "сейчас все можно" действует революционно: по ее поведению и еще более по тому, как обставляет Толстой всю сретенскую сцену, можно судить о том, что такое русская революция изнутри. Насколько она спектакль, порыв, отсутствие расчета, переход в "кокон" иной логики, через который "кокон" уже не достучаться извне. Насколько февральская революция (Наташи и России) была заведомо провальна и карнавальна, насколько у нее не было будущего: все обернулось в скоморошьи маски и "сейчас".
Второй момент более сложен; он как будто вне календаря и его последовательно проходящих сезонов. Толстой вообще особо не смотрит в праздничный календарь (исторический - другое дело, в нем он целиком, с головой, со всем своим ясным умом).
Праздничный календарь не столько для ясного ума, сколько для чувства. Толстой празднует мгновение, пишет вспышкой, этим как раз Наташиным "сейчас". Он в центре события, он и есть событие. Не он следует за календарем, но календарь следует за ним, надеваясь на чувство Толстого то одной, то другой праздничной одежкой. Вот вспыхнуло чувство - что такое, почему? потому что Рождество. А это что? Святки. Вот пришло Сретение; Толстой не исследует Сретения, он только чувствует его "революционные" предрасположения, его позыв к прыжку, рывку и бунту - так чувствует, так играет сам в "сейчас все можно", что выходит готовый праздник.
*
Пушкин в Михайловском, в своем праздном календаре Сретение ничем особым не отмечает. (Он как бы умер, как Андрей Шенье.) Продолжается чтение, привыкание к новому звуку.
Нет, есть одна заметка: в конце февраля ему приходит письмо (от брата), где тот пишет, что опубликована первая глава "Евгения Онегина". Пушкин вспоминает ее, точно оглядывается, и вдруг понимает, что это прежнее, прошлое, от которого он как будто перешагнул на другой берег. Теперь он другой, он в другом времени и слова пишет другие. Пушкин теперь пишет четвертую главу "Онегина", которая так отличается от первой, что он вынужден писать к ней преамбулу, где объясняет всем, но прежде всего самому себе, как нынешние его стихи отличны от тех, "прошлогодних". Те словно бесплотны, эфемерны, там все был сон; теперь он готов проснуться.
Его зима заканчивается.
*
В устройстве Сретения все просто, и вместе с тем запутано, опасно, хрупко.
Все просто на "чертеже", где к первому большому празднику добавился второй, и вот уже у нас не одна (январская, рождественская) точка, а две, вместе со сретенской. Между этих точек рисуется линия, протягивается дальше в глубину года - луч, протяжение света и времени.
Прибавилось измерение (бытия), год вырос на один "шаг".
Москву пронизал Сретенский "луч" - меридиональная, важнейшая ось. Проник мгновенно, так и положено при переходе от покоя к движению: эти состояния разделяет мгновение, кратчайшее из всех возможных.
Такова скорость света, луча, взгляда: Москве выпадает чудо узрения, различения самое себя и Иисуса Христа.
Сложность в том, что эта схема не укладывается напрямую в течение московской жизни. Граница между зимой и весной в Москве не то что не мгновенна, но невообразимо растянута.
Или так, еще сложнее: она мгновенно-протяженна.
Праздник перехода от покоя к движению может растянуться месяца на два. Чтобы вынести это, необходимо великое терпение.
Не вынесешь, не выдержишь, шагнешь во "все можно" - все, выноси святых, жди революции.
В феврале две наши столицы вступают в открытый "геометрический" конфликт.
Его можно назвать метафизическим, можно поведенческим: слишком по-разному Москва и Петербург относятся к самому понятию движения (времени, во времени).
Питер едет, как машина. Москва не машина - мошна времени. Примерно так: она центроустремлена и в пространстве, и во времени; для нее учеба чертить линии (двигаться равномерно, мыслить рационально) растягивается с XIV века по XIX.
Питер, напротив, все куда-то устремлен, директивен. Он раскачивает, тащит с места тяжелый воз Москвы.
Толстой, остро ощущающий конфликт двух столиц, иллюстрирует его "сретенской", масленичной сценой - Петербург (Анатоль) соблазняет Москву (Наташу).
Это соблазн революции: без-вчерашнего и без-завтрашнего состояния.
Столицы расходятся в стратегическом устремлении; ткань времени между ними натянута до предела. При стечении попутных (бедственных) обстоятельств она рвется революционным образом.
Глава восьмая
Птичья неделя
21 марта - Пасха
- Равноденствие - Заря-кукушка - Приметы перелома - Стыд - Месторождение Александра Пушкина - Роман-календарь. (Равноденствие) - Птичий день (Благовещенье) -
Дни словно с крыльями: все пришло в движение.
Водовороты, смещения, сдвиги московской сферы могут начаться раньше равноденствия, в середине или даже в начале марта. Но такое случается редко.
Весна в Москве не начинается 1-го марта. И даже 8-го марта, как бы ни выкликал ее пресловутый Женский день, - нет, не начинается. Еще очень холодно и бело, хотя снег уже осел, сугробы "не умыты", на их ледяных щеках уже видны точки и поры.
Нет, рано, слишком рано, слишком холодно. И 8-е марта, Женский день все еще довольно студен. Весна в Москве начнется позже. Город и самое время еще переменятся - хлынет ветер, снег пойдет лужами, лужи вспыхнут на солнце и разбегутся ручьями.
Эта перемена с зимы на весну отнесена московским календарем на дни равноденствия.
В эти дни не ручьи - гремят ключи года.
Так же, как особыми праздниками отмечены "полюса" года, точки зимнего и летнего солнцестояния в декабре и июне, издревле фиксировались и точки равноденствия, весенняя и осенняя.
Они отмечают четверти года . Многие древние культы и праздничные традиции, ими начатые, основывались на простом счете четвертей года. Христианство не составило исключения. Скорее, как верование более или менее новое, оно "повторило" праздники уже укорененные, придав им качественно иное содержание.
См. выше Две зимы, "Календарь Иоанна" : именно по четвертям года встают два зачатия: весеннее равноденствие - зачатие Иисуса (Благовещение), и осеннее - Иоанна Крестителя. Эти сокровенные пункты притягивают к себе праздничные ожидания, и, уже независимо от капризов погоды, от 18 до 22 марта, в дни равноденствия открывается короткая, но весьма показательная вереница праздников, - разных, но отмеченных общей темой: движения, перемены, преображения (зачатия) жизни. Календарь обнаруживает их без труда. Они пересекаются между собой - официальные, народные, церковные, особо друг другу не противореча.
*
22 марта - День с ночью мерится
Вторая встреча весны (первая была на Масленицу). Пекут сорок штук: жаворонков, сорок, колобков, кокурок.
В этот день московиту положено считать сорок птиц, прилетевших с зимовки, также на улице сорок проталин и прочие сорока сороков.
Как только оные сорока сходились, начиналась весна.
За этим поверьем (над ним) стоит церковный праздник: 40 мучеников, в Севастийском озере мучившихся.
Все сорок известны поименно. Это были воины империи, исповедавшие христианство. Пострадали при Лицинии, который уже в Константиновы времена на подвластной ему территории открыл новые гонения на христиан. На ночь воинов-христиан обнаженными выставили на лед горного озера.
На вторую ночь пытка была продолжена, и к утру мученики скончались. Днем, между ночными пытками произошел следующий легендарный эпизод. Стражник, охраняющий мучеников на озере, увидел над ними нимбы. Сосчитал их, и оказалось тридцать девять. Один из мучеников не выдержал страданий и отрекся. Тогда этот стражник сам вышел на лед и восполнил необходимое число.
Сорок мучеников изображены в Благовещенском соборе в Кремле на северной стене.
Как-то раз я был там, причем как раз в марте. И отчего-то решил, что это упомянутые в аннотации греческие философы. Оказалось, нет - сорок мучеников. Через несколько дней они встретились еще раз, так же случайно, в Малом Вознесении на Никитской, на иконе, изображающей март.
*
Время от времени весеннее равноденствие попадает на середину Великого поста.
Пост считается неделями (воскресеньями); то воскресенье, что посередине, называется Крестопоклонным . В этом месте календарь с поперечной отметиной сам являет собой крест во времени.
Здесь обряды и церемонии делают еще одно пересечение. На крестопоклонную неделю (в третье воскресенье поста) положено готовить печенье в виде крестов. Оные кресты должны быть с изюмом, по сторонам креста и в середине. Если изюмина одна, в перекрестии, то печеный крестик выглядит как птица, у которой изюмина - глаз. Это прямо соответствует языческим жаворонкам и кокуркам.
Мало этого соответствия. Еще такое печенье называется "лесенки". Печений должно быть сорок штук, как ступенек в длинной лесенке. И вот почему: следующее воскресенье поста - это празднование Иоанна Лествичника. Печенье, выпекаемое на крестопоклонную неделю, следовало хранить до следующей, до Иоанна Лествичника, чтобы составить из него лесенку, по которой (хотя бы мысленно) возвыситься. И только потом кормить его сорока птицам. И уже эти птицы, съевшие печеньица, составят лесенку в небеса. Выходит сложносоставленная, но, в целом, занятная церемония.
Нужно зазвать весну и тепло. Тепло "приносят" птицы, ласточки, - их и заманивали печеньем.
И здесь есть продолжение. Согласно легенде (как ее назвать, христианской?), ласточки во время распятия Спасителя хотели унести гвозди с креста, чтобы предотвратить казнь. Но их предали воробьи, которые принялись верещать в кустах и привлекли внимание стражников. Соответственно, есть строгое указание - не кормить печеньем воробьев, а кормить исключительно ласточек (перелетных птиц).
Изюм в печеных крестах символизирует те самые гвозди. Шмелев пишет, что у них в семье печенье было рассыпчатое, с миндалем. Гвозди на печеных крестах были выложены малиной.
*
…Однажды совпали календари, равноденствие выпало на середину поста, крест в календаре нарисовался. Мы выпекли печенье, продержали его неделю и отправились по Москве на поиски перелетных птиц. Куды! вокруг все были вороны, голуби и воробьи. Отправились в зоопарк, где перелетных пернатых было множество, однако что-то говорило нам, что с ними опыт был бы некорректен: и эти ниоткуда не прилетели, а зимовали тут же, в вольерах. Как быть? Кормить птиц в зоопарке было запрещено; мы все же попробовали. К нам подобрался гусь, ухватил одну кокурку, но печенье, которое за неделю очерствело, а на холоде и вовсе сделалось камнем, не далось ему. Он огорчился, что-то пролопотал и грузно сел на снег.
В итоге мы скормили наше угощенье на Патриарших прудах стае воробьев. И тут все сделали наоборот. С другой стороны, нужно было когда-то проявить терпимость.
Воробьи были голодные, нахохленные на морозе (и это март!). К ним присоединились четыре голубя. Воробьев было несчитано, так что и правило числа сорок было, скорее всего, также нарушено.