Целый год
7 июля - рождество честного славного пророка, предтечи и крестителя Господня Иоанна.
Вот она, макушка года, самое ее закругление сверху.
Это полюс, который инаково напоминает о противоположном полюсе года, рождественском. Иисус и Иоанн встают рядом в одном пространстве.
Сегодня год цел.
В этот день нельзя бояться.
Московские язычники (имя им легион) также одушевлены. За вчерашними колдунами целебные травы начинает собирать и остальной народ. Буквица, зверобой, кашка, матренка, земляника, трилистник (клевер?), мать-и-мачеха и проч. Все это сушат на солнце и на ветру, заваривают и пьют от кашля, от грудных болезней и скорби живота.
Существует поверье, что если в Иванов день между заутреней и обедней вырыть чернобыльник, или корень полыни, то под ним непременно отыщется уголь. Это уголь целебный, если пить его с водой, можно вылечить лихорадку.
*
Иоанн избавляет от головной боли. Один из самых сильнодействующих рецептов: нужно посмотреть на его отсеченную голову на блюде или хотя бы о ней вспомнить. Умеет наш народ отыскать болеутоляющее средство.
Продолжается выставка трав. Появляется перелет-трава, способная перенести нашедшего ее на любое расстояние.
Язычество сказывается во всех церемониях дня. Накануне после захода солнца в деревнях зажигали Ивановы огни, около которых пировали, плясали и пели купальные песни. Купались во всякой воде, и даже в росе. В этот день целебна утренняя роса и всякая вода: речная, колодезная, ключевая.
В этом видна еще одна пара январю, Богоявлению и крещению воды; тем более, что крещенский сюжет прямо связан с Иоанном. Иоанн - покоритель воды, он крестит в воде (новом, понятно и ровно текущем времени). Все, что о воде, - о времени. Иоанн - креститель времени: пальцем на воде Иордана он рисует крест (указывает на настоящее мгновение как на фокус, центр времени): в этом месте и выныривает крещеный Христос. К нему, как к центру мира и времени, сходится природа, с неба летят голуби, к нему оборачиваются люди, нарисованные на картине русского художника Иванова (на Ивановой картине ) и приходят в восхищение и изумление. Они наблюдают чудо: "фокусировки" воды и (с этого момента бесконечно обновляемого) начала времени.
*
Сильна роса на Ивана - к урожаю огурцов. Иванова ночь звездная - будет много грибов. Если в Иванов день гроза, орехов уродится мало и они будут пустые.
По поверью вместе с Ивановыми огнями появлялись светляки, "червяки". Цветет разрыв-трава, и папоротник отмыкает клады. Цветок папоротника отмечает тот же фокус: начала времени, неуловимого, вечно ускользающего, как и положено кладу.
*
Иван - начальное русское имя, фундаментальное, опорное. Все, кто исследуют имена, отмечают его надежность и силу. Иван потому и богатырь (главный, старший богатырь), что Иван. Первый, выступающий в момент летнего начала времени. Колокольня Ивана Великого в Кремле в этом смысле есть часовая стрелка, вставшая в положение двенадцати часов. Тут, кстати, не одна стрелка, а три, еще минутная и секундная, встают одна из другой, уловляя начальное (летнее) мгновение. Колокольня растет телескопически.
Роман – календарь
Где начало?
Московский роман-календарь Льва Толстого "Война и мир" начинается в момент весьма определенный. Уже в экспликации, где только входит первый гость к фрейлине Анне Шерер, время обозначено: в июле 1805 года . Позже дата еще уточнится; в результате сличения оригинала, вариантов начала (их были десятки) и черновиков (эти вовсе не считаны) становится окончательно ясно, что действие романа начинается вечером 5 июля 1805 года. С поправкой на различие дат русских и европейских, которое в 1805 году составляло не 14 дней, как сейчас, а 13, можно сказать, что действие начинается в канун Иванова дня, на самой макушке года, в пункте летнего солнцестояния.
Здесь связывается сразу несколько тем. Историческая: после обмена нот, связанных с казнью герцога Энгиенского (1804), Россия и Франция подошли к порогу войны. Разговор в салоне Шерер есть первое обсуждение этого факта.
Война обозначила себя ясно и неотвратимо.
Этого уже достаточно, чтобы человек Москва (Толстой) хотя бы из символических соображений или сокровенных интуиций начал роман "Война и мир" в этот день, полный настолько, чтобы вместить в себя весь год (весь мир) и войну (как минус-мир). Русский мир в это мгновение полон и одновременно обнажен - обнаружен - в летнем свете, в этом насыщенном солнцем пространстве.
С политической точки зрения этот пункт обозначал начало масштабного размежевания России и Европы. Здесь уже могло сказаться предпочтение Толстого-политика или, точнее, геополитика, который со всей определенностью различал миры России и Европы. Кстати, это не совпадало с точкой зрения многих наблюдателей того времени, в том числе тех, кто еще помнил кампанию 12-го года. В первую очередь это касается князя Вяземского, самого жесткого критика графа Толстого и его сочинения.
Вяземский помнил события 1812-го года и те, что за ними последовали. Он был в Париже в 1814 году в момент вступления в него союзных войск, помнил победное завершение европейской войны и помнил его в первую очередь как праздник единения Европы и России. Это была его (и не только его) принципиальная позиция, отступление от которой Вяземский считал нарушением исторической правды.
Толстой не просто изменил эту позицию, но занял прямо ей противоположную - развел Россию и Европу по двум различным ментальным сферам, разным полюсам вселенной.
Нет смысла судить его за это; Толстой участвовал в несчастной для России Севастопольской кампании 1854 - 855 годов, где Европа единым фронтом выступила против России. У Толстого был собственный опыт противуевропейской войны; несомненно, он сказался на его позиции, тем более на том, как проецировалась эта позиция на плоскость художественного сочинения.
В романе "Война и мир" Толстой не писал хронику войны 1812-го года. Он рассказывал правду о том, как запечатлелась эта война в русском сознании.
Поэтому он решительно разделяет Россию и Европу и для начала своего романа отыскивает момент, когда, по его мнению, это размежевание - не столько даже политическое, сколько метафизическое - достигает максимума. Это пункт летнего солнцестояния, когда различие старого и нового календарей очевидно и даже в чем-то демонстративно. Две сферы, России и Европы, каждая со своим полюсом света (22-е июня и 6 июля) в этот момент рисуются отчетливо раздельно.
Толстой реализует идею принципиальной разделенности миров (календарей, помещений времени) достаточно остроумно. Он начинает действие в "русском" салоне Анны Шерер 5 июля 1805 года и, не прерывая этого действия (Пьер едет из салона к Болконскому, проводит с ним полночи, клянется не ездить больше на кутежи к Курагину и тут же к нему отправляется), заканчивает повествование на пирушке у Курагина в конце июня того же 1805 года.
Он начинает действие по московскому календарю в доме у патриотически настроенной Шерер, где все ругают Францию и Наполеона, и заканчивает по европейскому календарю в офицерской казарме у Курагина, где, скорее всего, никому нет дела до счета времени. Этого для Толстого достаточно - тот Петербург, в котором буйствует Анатоль Курагин, как будто вынесен из России в Европу; там другая сфера времени, не Москва.
Замечательный анахронизм: из июля в июнь . Так в самом начале романа начинают рисоваться два мира - здесь два Петербурга, в которых проходят два разных лета, в одном июль, в другом июнь.
Это не случайность, не ошибка повествователя. Полярность двух миров в точке начала романа есть принципиальная позиция Толстого.
Еще один штрих к картине. В тот вечер Курагины, отец и дочь, отправляются от Анны Шерер на другой вечер, к английскому посланнику. Это составляет некоторую дипломатическую коллизию, неприятность хозяйке и проч. Очевидно, что они переезжают в другое время , в другой, "английский" календарь, в тот Петербург, что за Европу и против Москвы.
Курагины изначально так двоятся. Отец, князь Василий, временами все же возвращается в "московский" Петербург, отчего иногда возникает забавная путаница, когда он забывает, где он, в русском или европейском Петербурге. Но дочь его, Элен, несомненно принадлежит тому Петербургу. В конце романа она предает Россию окончательно. Она переходит в католичество, и вскоре умирает. (В черновиках романа она едет в Москву, когда в ней стоит Наполеон, и вступает в связь с французским генералом).
Так сразу же обнаруживаются два в одном: два начала в одном начале романакалендаря повторяют "раздвоенный" полюс (точку летнего солнцестояния) московского календаря.
Календарь и роман в этой точке двуедины.
*
Это двоение начала обозначается еще резче в контексте романа-воспоминания (см. выше: все вспомнил Пьер ). Не просто события романа начинаются тогда-то, при таких-то обстоятельствах, но главный герой романа через пятнадцать лет пристрастно вспоминает, с чего у него все началось .
Тут картина рисуется еще яснее. Роман начинается с момента появления Пьера в России - в свете . Прежде этого Пьер ничего не может вспомнить. Его память рисует светлый круг (Россию) и момент, когда он вступает в этот круг. Это и есть круг "русского времени" - до того Пьер десять лет провел в Европе, в том времени, и ничего о нем не помнит. В этом смысле начало романа совершенно логично: до того мгновения, как началось для Пьера "русское время", ничего не было и быть не могло. Ничего и не может быть до начала времени.
Время пошло (память Пьера заработала) с того мгновения, как он вошел в салон Шерер, - и закончилось мгновением его озарения в канун Николы, 5 декабря 1820 года. Это два полюса романа, его начало и конец.
На этом фоне рисуется еще отчетливее "русское" начало романа. Противостоящее ему "курагинское" начало вспоминается Пьером как анахронизм, нелепость. Пьера на пирушке у Курагина словно отбрасывает в какую-то прошлую жизнь, которую он только что поклялся более не продолжать. Так он вспоминает пятнадцать лет спустя: казнит себя за нарушение клятвы, сам себя отправляет за пределы светлого круга обратно в Европу - из июля назад, в июнь.
Для него это драматический, ранящий момент начала воспоминаний.
Он вспоминает, как защищал Наполеона на вечере у Шерер; не так - он нападал на Россию от имени Наполеона, он не просто вступил в светлый круг (своих русских воспоминаний) - он вторгся в него. В тот момент он был прото-Наполеон. Он был его предтеча.
Пьер вступил в круг русского времени день в день с Наполеоном, опередив его ровно на семь лет.
Это довершает картину. Не нужно и вспоминать о том, как на всем протяжении романа Пьер соотносил себя с Наполеоном, сличал числа и масонские знаки, готовясь к покушению на Наполеона. И без этого все сошлось достаточно ясно. Роман "Война и мир" начинается с вторжения Пьера в круг "русского" времени - на пике этого времени, в верхней точке года, что совпадает с традицией вторжения внешнего света в сакральную сферу Москвы. Время раздваивается немедленно (вот они, два лета) и дальше течет в пределах двух календарей, расходясь все более, что завершается масштабным и открытым конфликтом двух полярных миров, войной 1812-го года.
Так рассматривает летний календарь человек Москва , так он настроен. Летний пик для него опасен двоением времени. Это настолько важно для него и для всей Москвы, интуиции его по поводу максимума солнца так обострены, что он полагает этот пункт метафизическим началом разделения Москвы и Европы.
В этом пункте расходятся мир (Москва) и война (Европа).
Так начинается его главный роман.
Что такое исцеление от этого двоения? В чем состоит рецепт, заветное желание Пьера-миротворца? ( Москвотворца : Европа вне его мира и не заслуживает миротворения.) В успокоении Москвы в самой себе. В победе, в достижении заветной единственности на вершине года. Собственно - в июле. В окончательном и бесповоротном выборе своего начала (времени).
Первоначально Толстой предполагал завершить роман летом. В июле 1813 года в Тамбове (стоит еще разобраться, почему именно в Тамбове) у него должны были венчаться одновременно две пары: Пьер и Наташа, Николай и Мария. В этой версии романа все оставались живы, и князь Андрей, и Петя Ростов. Толстой даже хотел назвать роман "Все хорошо, что хорошо кончается", но вовремя одумался.
Та история заканчивалась симметрично: две счастливые пары составляли счастливую июльскую симметрию; по сторонам их оставались две "жертвы", князь Андрей и Софья, добровольно отказавшиеся от своей любви, соответственно к Наташе и Николаю. Эта жертва была необходима в первую очередь для того, чтобы соединились Николай и Мария, от которых должен родиться Лев Толстой. С Софьей все понятно, она просто уступала Николая Марии, с князем Андреем было сложнее: если бы он женился на Наташе Ростовой, то тогда его сестра Мария не могла бы выйти замуж за брата Наташи Николая - такие "перекрестные" браки, когда брат и сестра из одной семьи (Болконских) вступали в брак с сестрой и братом из другой семьи (Ростовых), не допускались церковью.
Позднее Толстой передумал, и столь близкую его сердцу симметричную концовку отменил. Князь Андрей у него погиб, Софья приносила себя в жертву из общехристианских соображений, матримониальных сложностей для соединения Николая и Марии более не существовало. Но даже проектная июльская концовка показательна: так должна успокаивать себя Москва: само-симметрично, в июле, на вершине света (времени).
Народное поверье: чтобы исполнилось заветное желание, нужно в Иванов день перелезть через двенадцать "огородов" (заборов).
Обойти весь циферблат, перелезть через его двенадцать цифр, обнять весь год целиком - только тогда желание твердо будет исполнено.
Заветное желание Москвы - достичь вершины года, перелезть через двенадцать заборов-месяцев. Оно вот-вот исполнится, уже не по европейскому, но по своему собственному календарю, стало быть, можно будет праздновать на вершине года в полную силу. Но именно перед мгновением этого покоя Москва испытывает максимальные муки двоения.
Толстой об этом свидетельствует. Для него это муки начала романа - максимальные, многолетние.
Именно желание уложиться в один неделимый модуль времени влекло Толстого от одного варианта московского романа к другому. Ему нужна была идеальная конфигурация, иначе роман не был бы похож на Москву, не был бы Москвой.
В итоге Толстой выбрал вариант романа-мгновения; модуль мгновения показался ему совершенно убедительным, истинно московским, чудесным. Мгновение было никольским, понятно почему. Также понятно, почему началом романа вышло лето и Иванов день: он симметрично противостоит ночной предродовой декабрьской тьме, представляя максимум света, разрешение Москвы светом.
Глава тринадцатая
О кремле и колокольне
7 июля - 17 июля
― Июль и Кремль ― О Кремле и колокольне - Царская свадьба - Петр и Феврония - Вершина года - "Я пишу и думаю" - Середины и высоты - Роман-календарь. (Всё Петры) -
Иоанн Креститель в Иванов день завершил "рост света" (колокольней! Иваном Великим в Кремле) - замкнул, точно циркулем, купол года. На вершине, на пологом холме июля Москва царственным образом разлеглась.
Между колокольчиками Пушкина в начале и в конце года помещается в июле Царьколокол и над ним Иванов столп: симметричный, законченный рисунок - звук из точки Рождества вырос летом до колокольного размера, чтобы умалиться к декабрю обратно в точку.