*
К 7 июля, празднику Ивана Великого трудности летнего двоения Москвы более или менее преодолены.
Начинается настоящее, верховое лето. Облака ходят над головой, собираясь к горизонту стаями. Они многоэтажны, всходят белыми шапками, и от этого небо делается еще выше и просторнее. Стоя где-нибудь на городской вершине, уличном горбе (в Москве их множество, они особенно заметны в июле, как будто столица всходит к небу белыми грибами), - да хотя бы на Смоленке, глядя через реку, или на Швивой горке, о Воробьевых горах, можно наблюдать над Москвой несколько дождей сразу и между ними синее небо.
Нигде не видел я таких облаков, истинно царские - их величества.
Начинается кремлевский сезон. От жары оба слова, июль и Кремль, по идее, мужские, крепкие, в самом деле словно грибы боровики (боровицкие грибы), временами как бы расплываются. Тогда в них слышится окончание женского рода. Сушь, синь.
Блажь: "июль" в этом случае означает катание в парке на карусели. Еще быль. Лень.
О кремле и колокольне
Архитектура Кремля строится по собственному закону. Речь не только о Москве - кремлей у нас насыпано немало: Смоленск, Рязань, Нижний, Ростов Великий, луноликая Казань и множество еще неравно ярких точек, дающих представление о России как о некоем дробном, рассеянно светящем пространстве. И всякая из этих дробин - центроустремленная точка тяжести - кремль, фокус собственного пространства.
Кремль есть солнечное сплетение московской (разреженной, подвижной) земли.
В своем метафизическом значении Кремль совпадает с июлем - месяцеммакушкой, вершиной года. Одним своим возвышенным положением (на холме, близко к небу) Кремль похож на июль - месяц, максимально согретый солнцем. Это не метафора, скорее, поиск закономерности. Что есть стереометрия такого фокуса, московской точки, узла городских координат?
По сути, Кремль всегда был и остается крепостью. За его стенами таится сверток москвоткани: сплоченной (будущей) материи города. Это не пространство, но субстанция, ему предшествующая. От этого происходит все очевидные и кажущиеся нестроения архитектуры Кремля.
У Кремля нет фасада.
Издалека он демонстрирует один силуэт, скалит зубы по кромке красного забора (кто-то, забывшись, назвал эти остро заточенные лезвия "ласточкиными хвостами"). Кремль грозит и отодвигается и остается замкнут до последнего мгновения, чтобы затем, пропустив сквозь игольное ушко Троицкой башни, сразу открыть свою сахарную сердцевину. Разом, без перехода. Без необходимой паузы знакомства, обоюдного лицезрения хозяина и гостя, без представления лица - в прямом переводе - фасада.
Разумеется, в Москве есть точки - с того же Большого Каменного моста по диагонали в три четверти, откуда это столпотворение белого выглядит соразмерно. Но это вид - не фасад, не лицо. Сложение ракурсов - внешних, притом еще совпадение позднейшее, приобретенное едва ли не в советские времена.
Доказательством тому служат телевизионные заставки и рисунок на советских дензнаках, читаемый не как фасад, но именно как знак.
Отсутствие фасада: парадной, главной оси. Взамен ее множество осей, пересекающихся под любыми углами. Иные оси гнутся, заплетая протопространство Кремля в неразличимый и нерасчерчиваемый клубок.
Однако сплетение кремлевских координат не есть хаос. Ключ к здешней головоломке мы находим в июле, на макушке лета, в Ивановы, столбовые дни года. Этот ключ - колокольня, "луч", проведенный вертикально вниз через купол Ивана Великого.
Солнце, проходя зенит года, отворяет Кремль сверху - с помощью ключаколокольни.
Вертикаль Ивана Великого обнаруживает в Кремле иной, сокровенный фасад, обращенный к небу.
Или так: солнце, словно оно вертолет, обнаруживает в Кремле место для короткой (июльской) посадки.
Попробуем взглянуть на Кремль, как на зрелище с небес, сверху вниз.
Небо в самом деле смотрит на Кремль сверху. Перед нами не шатры крепостных башен, но строгие, из облаков проливаемые взгляды-конусы.
Башни открылись "небесному взгляду" не сразу. Их украсили шатрами в XVII веке, в то время, которое расценивается многими как расцвет (полное лето, июль) Московии.
Кремль подтянулся за стропы башен ближе к небу.
Примером послужила церковь в Коломенском (центр тамошнего, ныне разобранного кремля). Она представляет собой классический конус, пирамиду света . Невесомую композицию, плоскости которой не каменны, но почти абстрактны и потому так легки.
Открытость небу явлена в Кремле буквально: известно, что Иванов столп строился Годуновым как колокольня будущего грандиозного собора, что должен был собрать в своем интерьере все главные храмы Кремля. Большой собор не был достроен, остался открыт небу.
Храмы в Кремле встают, как матрешки: в большем помещается меньший; Годунов храм, недостроенный, прозрачный, помещает в себя Успенский, в том вспоминается древний Успенский. (Было и такое: когда строился нынешний Успенский собор, в нем, в его интерьере без крыши был поставлен малый, деревянный, чтобы в нем могли венчаться Иван III и Софья Палеолог.) Сегодня в Успенском соборе у колонны стоит сень: малый, особый храм для царя.
Так, в телескопии пространства, перемене ракурса с земного на небесный, открывается кремлевская шкатулка. Открывается и одновременно закрывается: два этих синхронных действия обозначают кремлевский пульс. Он связывает все времена Кремля.
Самый воздух здесь вяжется в узел, в коем существует будущий (когда-то построенный, ныне разлившийся) город.
Эти совпадения и закономерности в игре пустот и плотностей (комья камня, прорехи календаря) подтверждают исходный тезис: архитектура Кремля строится по собственным правилам: близость небу, центростремительность, насыщенность солнцем - все характеристики июльские.
Царская свадьба
Человек Москва женился в Кремле - это правда. Лев Николаевич Толстой венчался с Софьей Андреевной Берс в Кремле, в церкви Рождества Богородицы (праздник Рождества Богородицы мы еще рассмотрим отдельно, это важнейший день, как для Толстого, так и для самой Москвы). Отец Софьи, Андрей Берс, служил в Кремле лейб-медиком. Свадьбу играли по месту работы тестя. Но для Толстого важнее сам факт кремлевского (царского) венчания. Впечатления его были сложны, он отметил их в дневнике двумя словами: "Торжество обряда". Так состоялось его прикосновение к месту, которое во всей Москве ближе всего к небу. (Венчание было не в июле, а в сентябре, 23-го числа 1862 года; это еще одна тема, к которой мы вернемся.)
Только после этой "царской свадьбы", как будто для начала работы над романом ему нужна была кремлевская санкция , Толстой почувствовал в себе силу не просто для писания книги, но для совершения чего-то гораздо большего. Для собирания в узел всего московского времени, для оформления его в пределах некоего целостного всеобъемлющего мифа, для совершения чуда.
После этого, уже в процессе работы над романом, Толстой несколько раз приходил в Кремль, словно сверял первоначальное впечатление, сравнивал уже возведенное бумажное строение с исходным замыслом.
Он оглядывал панораму Замоскворечья, однако более смотрел куда-то вверх, словно чертеж книги был нарисован на небесах.
*
Есть еще один сюжет, интереснейший, но достаточно пространный. Он может увести рассуждение в сторону, поэтому вкратце. Сам Толстой, не акцентируя на том внимания, но довольно определенно говорил, что замысел романа, его "зрелище", общая композиция, явились ему не в Кремле, и даже не в России, а в Швейцарии, в городе Люцерне.
В июле 1857 года.
Об этом он написал по горячим следам рассказ "Люцерн. (Из записок князя Дмитрия Нехлюдова)". Рассказ на другую тему, он полон филиппик против англичан и настроения в целом антиевропейского. Это также скажется в романе, но здесь речь о другом. Речь о видении, которое Толстого посетило в тамошней гостинице.
Июльским вечером он стоял у окна и наблюдал озеро и Альпы. Горная гряда отражалась в озере, также и небо было "удвоено" –оно было сверху и снизу. Верх и низ пейзажа были полны звезд. Внезапно Толстой пришел в состояние, близкое ясновидению. Вся жизнь нарисовалась перед его внутренним взором одной совершенной фигурой, притом не одна его жизнь, но жизнь вообще, в виде паутины расходящихся во все стороны светлых связей родства. Преломление небес в зеркале воды было только одной из форм этой всеобщей фигуры; звезды были крайние точки по контуру фигуры, их также соединяла бесконечная паутина родства. Все было связано со всем, чудная паутина пронизывала весь мир, всю толщу времен. Сам Толстой помещался в центре рисунка, через него текли слова и смыслы; он был весь растворен в этом рисунке. Нервы его напряглись: они также проникали мир, возвращая наблюдателю ощущения вселенские. Восторг, переполнивший Льва Николаевича, напомнил о детстве. Дух его захватило, он едва не лишился чувств.
В одно мгновение он провидел и понял всю жизнь.
И еще он понял, что такое композиция романа, того романа, написание которого он уже тогда считал главным делом своей жизни. Это звездное небо , сумма фокусов, существующих каждый сам по себе и все вместе, как эти звезды.
Эта мерцающая, единораздельная композиция понравилась ему чрезвычайно. Она была хороша тем, что воспринималась мгновенно, вся целиком, и в то же время как будто распадалась на эпизоды, самодостаточные фокусы, каждый из которых был центром своего собственного пространства.
В том же июле 1857 года Толстой записывает в дневнике, что дело искусства - устраивать фокусы. Не цирковые, разумеется, но именно такие, мнимопространственные, самодостаточные, мгновенно воспринимаемые образы и сюжеты.
Россыпь таких фокусов, каждый из которых собирал бы вокруг себя самостоятельное помещение времени, и которая россыпь в то же самое время могла бы восприниматься в целом, мгновенно - такой была искомая композиция его главной книги.
Но это же и есть: а) мгновенное и яркое и потому целостное воспоминание всей своей жизни и б) россыпь этой жизни на самостоятельные события-фокусы, времяобразующие, самосветящие точки: на праздники.
Человек вспоминает свою жизнь как сумму праздников, не оттого что она так весела и разноцветна, тем более, что бывают праздники печальные, крашенные темной краской, но оттого, что она в принципе состоит из мгновений, каждое их которых способно "одеться" собственным временем, собственным сюжетом. Так и оформляют время праздники, обладающие способностью кристаллизовать вокруг себя наши хаотически разбросанные воспоминания.
Простота этой композиции, этого "голографического" приема поразила Толстого.
Далее ему оставалось только собрать эти фокусы-праздники и нанизать их на нить общего воспоминания.
Таким был случай в Люцерне. Небо взглянуло на него сверху вниз, он на него снизу вверх - и увидел свой будущий роман.
Прошло несколько лет, и вот он венчается в Кремле. В том именно Кремле, который (см. выше) не имеет фасада, но только вид сверху. Композицию Кремля - храмового ансамбля, где каждый храм есть округ-событийный праздник, - легко прочитать при взгляде сверху как сумму, созвездие таковых праздников. Она воспринимается разом и одновременно рассыпается по эпохам и временам мерцающим собранием фокусов (времени).
Венчание ощутимо приблизило его к небу. Можно представить, как воспарил Толстой, с его амбициями и тщеславием, во время своей кремлевской свадьбы. Одно мгновение он был царь. У него была царская свадьба.
Начиная с этого момента и с этого места, от Кремля он мог собирать свою чудокнигу - собирать из праздников.
В Кремле, на свадьбе 1862 года, "архитектурный" замысел московского романа Толстого был оформлен окончательно.
*
И тут все просто: Кремль есть вершина московской композиции, в пространстве и во времени - в июле.
Петр и Феврония
8 июля - Феврония-русальница
Как всегда после большого праздника, после Ивана происходит некоторый откат, сброс напряжения. Духи, наяды, лешие, напротив, оживают.
Вода в реке кипит от полуженщин-полуселедок. Купаться опасно: вода сливается с временем.
Христианская святая Феврония Муромская, идущая рука об руку с Петром (о Петре и Февронии см. ниже), видимо, призвана усмирять русалочью мороку. Темные, непроглядные леса, тесно обстоящие долину реки Оки, на которой стоит город Муром, поставляли нечистую силу возами. Победа над ними была трудна и почетна.
Москва всегда опасалась Оки, проводила ее около себя, округ, окромя. За Окой поднималась Рязань, древний и опасный конкурент Москвы.
*
Здесь и состоялась еще одна свадьба, о которой мы вспоминаем в июле, в середине (на макушке) календаря.
Князь Петр-Давид вступил на муромский престол в 1203 году, когда он уже был болен проказой. Происхождение его болезни толковалось легендарно. Будто бы к жене брата князя, Павла, принялся летать змей, который принимал при этом личину Петра.
Петр узнал об этом и убил змея. Однако перед смертью змей обрызгал его своей ядовитой кровью, и Петр заболел. Продолжение этой истории также довольно красочно. Во сне Петру было видение, что его вылечит дочь пасечника по имени Феврония. Когда он нашел ее, то немедленно полюбил и пообещал на ней жениться - после исцеления. (Согласно другой версии, она сама потребовала от него такой платы.) Так оно и вышло. Петр и Феврония счастливо поженились. Однако бояре, особенно их гордые жены, не захотели над собой иметь княгиню из простонародья, и их клеветами и наветами молодая пара была изгнана из города. За это Муром постигла кара Божия.
Горожане потребовали вернуть Петра и Февронию. Супруги вернулись и правили Муромом и далее, вплоть до самой своей смерти, которая настигла их в один день, 8 июля 1228 года. Перед смертью они приняли монашеский постриг и похоронены были в одном гробу под именами Давида и Евфросинии.
Есть легенда, что похоронили их в разных гробах, но они все равно оказались в одном.
Эта счастливая (июльская) пара стала образцом супружества, примером почти литературным. Они опекают благочестивый брак и молятся на небесах за семейные устои.
День Петра и Февронии, 8 июля - наш день всех влюбленных. Праздник пар, что совершенно не удивительно. Время встало на вершине года и стремится к симметрии.
Деревня, в которой Петр нашел Февронию, называлась Ласковая.
*
9 июля - Тихвинская
На Тихвинскую пчелы вылетают за поноской (медовым сбором).
В этот же день - Давид-земляничник
Первые ягоды, означающие окончание зеленого сезона. Земля начинает плодоносить явно. Если в этот день берешь денег в долг, положи в карман листочки земляники. Непременно дадут.
В этот же день в Англии в 1877 году состоялся первый финал Уимблдонского турнира.
Победил Спенсер Гор. По-моему, в качестве основного угощения зрителям там подают землянику со сливками. Или клубнику? Не помню. Что-то в этом роде.
9 июля 1595 года . Иоганн Кеплер описал геометрически выверенное устройство Вселенной. Позже явились многие редакции его опуса, другие версии расчета космоса (и хаоса); строение Кеплера остается срединным , идеальным.
*
10 июля 1709 года. День победы русской армии над шведами под командованием Петра I.
Полтавское сражение, в коем войска Петра разбили шведов Карла XII и малороссов гетмана Мазепы. Сражение началось в 2 часа ночи и завершилось в 11 утра бегством неприятеля. Шведы, преследуемые Меншиковым (хорошо, не Большевиковым), прижатые к Днепру, вынуждены были сдаться. 18 794 попали в плен, в том числе почти все генералы, на поле боя полегло 9234. Наши потери убитыми и ранеными составили 4635 человек. Швеция как великая держава была сокрушена. Россия поднялась к полдневному зениту.
Шведы начинают от этого поражения новый этап своей истории, антиимперский.
Наши империалисты, напротив, поднимают голову. Это как зараза, или теплород: переходит от одного к другому.
Из-под Полтавы пленных шведов (числом до 3-х тысяч) повезли через всю Россию и Москву, где их провели по Красной площади в назидание всему миру, в Вятку. По дороге иные сходили с ума, потому что необъятное русское пространство (где же море?) не помещалось в их воображении.
*
11 июля - Крапивное заговение . Последние щи из крапивы. Во-первых, ее сезон заканчивается, во-вторых, завтра заканчивается Петров пост и необходимость есть колючее, кусачее и подножное понемногу отпадает.
Очередное целебное свойство жгучего растения: чистит и молодит кровь. Рубаха, сплетенная из крапивных волокон, помогает при болях в пояснице.