20 января 1955 года
Аидочка, дорогая моя, здравствуй!
Обещал написать тебе веселое письмо и вот выполняю свое обещание. Новостей у меня никаких нет, но разве нам нужны новости для того, чтобы еще раз сказать друг другу о нашей любви? Ты - свет души моей и тепло моего сердца. Какая новость важнее этой? Очень сильно, как и всегда, скучаю по тебе. Жалею, что простуда помешала мне поехать с тобой. Сам виноват, надо было беречься, но что теперь поделать.
Я веду оживленную переписку. Если Маше не надо идти отправлять телеграммы или письма, то она удивляется - что случилось? Уже привыкла к тому, что каждый день надо что-то отправлять. С учетом того, о чем я писал в предыдущем письме, мне пришлось немного перекроить наш график, а тех, с кем договоренности сохранились, предупредить о том, что все выступления должны оформляться надлежащим образом. Лучше предупредить, драгоценная моя, чем потом расхлебывать последствия.
Относительно несчастного Барзиловича. Дела его плохи, но не очень. ("Не так, чтобы танцевать и смеяться, но и не так, чтобы помирать", сказала бы моя бабушка Рейзл, да будет благословенна ее память). Его вызывали к Фурцевой, дали выговор, но оставили работать в прежней должности. Настроение у него, сама понимаешь, отвратительное, но он старается держаться. Сейчас ему предстоит "навести порядок", иначе говоря - избавиться от самых проштрафившихся и объявить выговора тем, кто проштрафился меньше. Он сказал мне (мы не виделись, но разговаривали по телефону), что собирается вернуться в цирк. Мол, рано или поздно все равно снимут, раз начали критиковать. Я постарался приободрить его как мог. Привел в пример Наума, которого критикуют постоянно, но с должности не снимают. В цирке, конечно, спокойнее работать, чем в Мосэстраде.
На длительные прогулки я пока выходить остерегаюсь. Морозы сильные. Выхожу во двор, делаю пару кругов вокруг дома и возвращаюсь обратно. Всякий раз думаю о том, что если бы мне пришлось пробираться в Советский Союз зимой, а не осенью, то я бы не дошел. Вчера видел во сне отца и мать. Они держались за руки, чего на самом деле я никогда не видел, потому что на нежности отец скупился даже больше, чем на деньги. Держались за руки и смотрели на меня. Я проснулся и понял, окончательно понял, что моего отца нет в живых, что он теперь там же, где и мать. Но тут же напомнил себе, что пока нет ясности, есть надежда. В Гуре был столяр Файтл, который еще в прошлом веке уехал в Америку, оставив дома жену и двоих детей. Прошло три года, а от него не было вестей. Все решили, что он умер, но его жена говорила, что пока не получит известия о смерти мужа, будет считать, что он жив. Над ней смеялись, но прошел еще год и Файтл объявился. Оказалось, что все это время он просидел в тюрьме, куда попал по ложному обвинению. Все говорили: "Стоило ли за таким счастьем ехать в Америку?", но я вспомнил этот случай как пример того, что нельзя терять надежду. Это я подбадриваю себя, драгоценная моя. Знаю, что напрасно, но все равно подбадриваю в надежде на чудо. Когда тебя нет рядом, приходится подбадривать себя самому.
Как тебе отдыхается, любимая? Знаю, что хорошо, но все равно спрашиваю, потому что постоянно волнуюсь за тебя, когда тебя нет рядом. Отдохни хорошо, за нас обоих, ты заслужила отдых, а в теплое время мы непременно выберемся куда-нибудь вместе. В январе так приятно думать о летнем отдыхе у моря… Я вдруг понял, чего мне не хватает зимой. Печи - вот чего. И не смейся надо мной, пожалуйста, любимая моя, не думай, будто твой муж сошел с ума. Отопление - вещь удобная, но только огонь согревает в холода по-настоящему. Жалею, что у нас нет хотя бы камина. Но это не означает, что ради куска масла надо покупать корову, то есть я не собираюсь покупать дачу за городом, чтобы греться у печи или камина. Вот если бы камин был в квартире - другое дело. В детстве я очень любил смотреть на огонь, его пляска завораживала меня. И когда я смотрю в твои глаза, то мне кажется, будто в них пляшут маленькие огоньки. У тебя невероятные глаза. Ты гипнотизируешь меня своим взглядом, хотя и утверждаешь, что не владеешь гипнозом. Нет, я неправильно выразился, драгоценная моя, ты не гипнотизируешь, а очаровываешь! Ты делаешь это даже на расстоянии. Твоему очарованию не страшны никакие расстояния!
Вот уже столько лет мы вместе, а я все время задаю себе вопрос - за что мне было ниспослано такое счастье? Будь я десять раз праведником, я и то бы не заслужил такого счастья! И сразу же отвечаю себе: "Тот, Кто наградил тебя, знает, зачем Он это сделал. Радуйся и благодари!" И вот я радуюсь моему счастью и благодарю Бога уже одиннадцатый год! Тебя тоже благодарю за все, что ты для меня сделала, любимая моя, за то счастье, которым ты меня одарила. О, какое же это счастье - любить и быть любимым! Никакие богатства мира не сравнятся с этим!
Целую тебя тысячу раз и еще столько же, дорогая моя женушка! Жду твоего возвращения, как ребенок ждет Пурима. Скучаю, люблю, радуюсь тому, что ты у меня есть.
Твой В.
P. S. Забыл рассказать тебе анекдот из жизни. Вчера мне звонила Ковалева и спрашивала, упоминаю ли я в своих выступлениях пятидесятилетний юбилей революции 1905 года? Я очень удивился такому вопросу и честно ответил, что не упоминаю и вообще, при всем своем уважении к революции, не понимаю, какое отношение ее юбилей имеет к моим опытам. Ковалева начала горячо объяснять мне, что такие юбилеи имеют отношение ко всему. Ты же ее знаешь. Теперь надо будет как-нибудь вставить юбилей в нашу программу. Хотя бы во время ближайших выступлений в Москве. Ковалева непременно побывает на одном из них. Думаю, как это сделать. Мягко говоря - недоумеваю. Мало того что нас заставляют зачитывать перед каждым выступлением "саморазоблачающий" текст, так еще и заставляют упоминать про юбилеи, к которым лично я не имею никакого отношения (и ты тоже не имеешь). В 1905 году мне было шесть лет и я совсем не думал о том, что где-то в России происходит революция. В Гуре вообще мало интересовались политикой. Всех интересовало лишь одно - как бы достойно отметить субботу. Мне даже неловко упоминать о юбилее революции, если я в ней не участвовал. Это будет выглядеть так, будто я примазываюсь к чужой славе. Но что поделать. Пока не придумал ничего лучше вот этого - после того, как ты зачитаешь текст, ты скажешь, что это выступление мы посвящаем юбилею первой русской революции. Думаю, что этого будет достаточно. Где сало, а где кошерная похлебка?
В.
25 января 1955 года
Здравствуй, дорогая моя Аидочка!
Этот месяц выдался богатый на события. Не волнуйся, любимая моя, потому что все закончилось хорошо, но в субботу обокрали Витину квартиру. Они с Фирой были на юбилее у Маркиных, а когда вернулись домой, то увидели приоткрытую дверь. Виктор хотел войти, ты же знаешь, какой он смелый и решительный, но Фира его удержала. Вдруг кто-то там есть или вдруг он потопчет следы. Им сразу стало понятно, что их обокрали. С чего бы иначе двери быть открытой? Соседка, которая у них убирается, женщина аккуратная и ни за что не оставит дверь в таком виде. К тому же по субботам она не убирается. Они спустились на первый этаж и вызвали милицию от соседей. Когда приехала милиция, то выяснилось, что воров и след простыл. А еще выяснилось, что воры хорошо поживились - взяли все Фирочкины драгоценности, золотые часы Виктора, все деньги, которые были дома, Фирочкину шубу (она ее, как назло, в тот день не надела, пошла в гости в пальто) и, что самое обидное, тот самый портсигар, который Виктору подарил Ромен Роллан. Как ты понимаешь, Виктора с Фирой обкрадывать легко, потому что все свои ценности они держат в одной шкатулке, которая стоит в буфете. Открывай - и бери. Кстати, облигациями, которые лежали рядом на полке, воры побрезговали. Или побоялись, что через них можно будет выйти на их след. Многие же записывают номера. Виктор с Фирой этого не делают, но откуда ворам было это знать. Зато взяли много денег, потому что Виктор в пятницу вечером получил гонорар сразу за несколько статей и еще крупный почтовый перевод из Ленинграда - приятель вернул ему долг. В сберкассу в субботу утром Виктор идти не захотел, оставил до понедельника.
Столовое серебро не пропало, потому что накануне Фира замочила его в ведре, чтобы затем почистить. Ты же знаешь Фиру - если все держат серебро в нашатыре час, она держит сутки, чтобы было надежнее. Ведро было закрыто крышкой, чтобы не воняло, и воры не догадались в него заглянуть. Решили, наверное, что там помои.
Но не волнуйся, драгоценная моя, и не переживай за наших милых Фиников! Все закончилось хорошо. Читай мое письмо дальше.
Милиция, как мне рассказал Виктор, была настроена весьма прохладно. Раз вор взял только самое ценное, значит, он, скорее всего, "гастролер", то есть тот, кто приезжает на промысел в чужой город. Едет, небось, сейчас в поезде в Саратов или Киев и радуется своей поживе. Но пообещали "приложить все усилия". После того как милиция уехала, Виктор позвонил мне. Дело было за полночь, поэтому я приехал к ним на следующее утро. Непременно надо было поехать, потому что Виктор с Фирой были очень расстроены и нуждались в поддержке.
У Фиников я застал их соседку, которая делала уборку. Как сказала Фира, воры не оставили после себя никакого беспорядка, даже дверцы буфета притворили, а вот милиция в поисках следов испачкала все порошком и сильно наследила. Я поговорил с Виктором и Фирой, постарался их утешить, поздравил Фиру с тем, как вовремя она замочила свое серебро, и уже собрался уходить, когда вдруг обратил внимание на то, что их соседка сильно нервничает. До этого она возилась за стеной, а тут вошла, и видно, что она нервничает. Не переживает за Виктора с Фирой, нет - внутренне дрожит, чего-то боится. Страх и переживание - это же совершенно различные эмоции. Меня как будто в бок толкнуло. Я подошел к ней, взял за руку, посмотрел в глаза и попросил: "Расскажите нам, пожалуйста, как было дело". Я немножко интригую, как делают те, кто пишет шпионские повести. Так оно все выглядело со стороны, глазами Виктора и Фиры - я беру их соседку за руку и прошу рассказать нам все. На самом же деле я узнал всю правду еще до того, как взял ее за руку. Она не думала, а просто мысленно кричала: "Ой, что же я наделала, дура такая?! Меня же посадят! Зачем я согласилась?!"
История соседки стара как мир и банальна, как притча о горящем уксусе. Сорок семь лет, одинокая и - не стану скрывать - очень глупая женщина встретила мужчину, уголовника, который проявил к ней интерес. Она от этого потеряла голову настолько, что поверила в его обещания бросить воровать и зажить с ней жизнью честного труженика (это после того, как почти всю жизнь провел в лагерях!). Вор сказал, что ему надо совершить несколько краж, чтобы обеспечить их счастливое будущее. Ты понимаешь, дорогая моя, что умная женщина на такой крючок не попадется, поймет, что будущее у нее будет несчастным, тюремным, что ее просто хотят сделать сообщницей. Соседка сказала своему любовнику, где Виктор с Фирой держат ценности, и еще сказала, когда их не будет дома. Виктор с Фирой при ней обсуждали поход к Маркиным и спорили о том, что лучше купить в подарок.
Вора арестовали на какой-то даче под Москвой, где он праздновал свою удачу и ждал свою "любимую". Из украденного он успел потратить только около трехсот рублей - накупил водки, колбасы, чаю и конфет. Эти триста рублей возместила соседка. Она сделала чистосердечное признание, и для нее очень важно, чтобы нашим Финикам было возвращено все похищенное. В таком случае она может рассчитывать на снисхождение суда, то есть на то, что ее не посадят. Все украденное пока в милиции, но это не страшно - опишут и вернут Виктору с Фирой. Можно сказать, что они отделались небольшим волнением. Фира удивляется: "Не первый год живем рядом, думали, что хорошо ее знаем, доверяли ей ключи - и вот результат!" Виктор сразу же вспомнил, как у них в Иностранном легионе один мерзавец воровал у товарищей и как они его за это наказали. Разумеется, после того, как все утряслось, мы хорошо отпраздновали окончание этого беспокойного дела, и теперь я думаю, что можно было бы праздновать не так усердно. В конце концов, вчера был не Пурим.
Милицейский начальник сказал, что мне полагаются именные часы, как награда за помощь в раскрытии преступления. Я от такой награды отказался, сказав, что помогал не только милиции, но в первую очередь своим друзьям. Вот такая получилась история. Удивительный январь в этом году - что ни три дня, то новость.
Если бы мой отец, да будет благословенна его память, прочел бы это письмо, то дал бы мне подзатыльник и сказал бы: "Еврей пишет еврейке "январь" вместо того, чтобы писать "тевет" или "шват"?! Что нынче пошли за евреи?!" Ах, если бы мой несчастный отец был бы жив, то я бы с радостью и смехом вытерпел бы тысячу подзатыльников!
Виктор и Фира передают тебе самые горячие приветы и ждут нас в гости сразу же после того, как ты вернешься. "Деньги, которые сначала были украдены, а потом вернулись, - все равно что найденные на улице деньги, "легкие" деньги, - шутит Виктор. - А "легкие" деньги положено пропивать с друзьями". Учитывая, что вор украл около двадцати пяти тысяч, пропивать их нам придется долго.
Фира (ну ты же ее знаешь, дорогая моя) теперь собирается делать уборку сама вплоть до мойки окон, чего ей с ее-то здоровьем никак нельзя. Она или наживет грыжу, двигая мебель, или же, не про нас и друзей наших будет сказано, вывалится из окна. Фира была настроена очень решительно, клялась, что больше никого чужого в дом не пустит, но нам с Виктором все же удалось ее отговорить при условии, что я стану "благословлять" ее выбор. Иначе говоря, посмотрю на новую домработницу, узнаю, какие у нее мысли, и скажу, можно ли ее брать. У меня был более удобный вариант. Я предложил им Машину племянницу, уж за нее-то я могу поручиться и без копания в ее мыслях. Но Фире непременно надо пожилую домработницу. Молодых она не хочет, и ты прекрасно знаешь почему. Так что как она определится с выбором, пойду на смотрины.