Время шло, а ситуация на печи менялась только к худшему, в результате "умники" стали вносить предложение заново капитально отремонтировать эту печь. А это означало построить ее заново. (Для этого старую печь нужно было охладить, разрезать и снять 20-мм стальной кожух, пробурить шпуры, заложить взрывчатку, взорвать ванну печи, убрать руками тысячу тонн обломков, снова смонтировать и отфутеровать печь. На все это нужно три месяца, огромные деньги и большое количество материалов, которые заказываются минимум за год. Но главное, все это было страшнейшим позором, поскольку уже лет 50 в СССР не было ферросплавного завода, штат которого был бы не способен разогреть печь.)
Думаю, что в цехе и все четыре бригады этой печи, и ИТР, в принципе, понимали, что нужно делать, но рабочие не хотели это делать, а у ИТР не хватало духу и, главное, способов их заставить. За отказ рабочего что-то делать ИТР снимает с него премию, т. е. примерно 30 % его общего заработка. Но завод не выполнял план, и премий уже несколько лет не было. Рычаг, которым начальники управляют подчиненными, был сломан, и поднять рабочих на тяжелое дело было невозможно. А дело, повторюсь, было очень тяжелым физически.
(Приношу извинения за непонятную многим терминологию, но написать просто "рабочим надо было работать так, чтобы ж… была мокрая", я посчитал недостаточным.)
Козлы, образующиеся в печи, в принципе, можно убрать и каким-либо альтернативным способом, например дать на них флюс, иногда стружку и т. д. Но это далеко не всегда помогает. Наиболее очевидный путь - расплавить их, но для этого нужно подать в козел тепло в виде образующихся в тиглях под электродами раскаленных газов. В свою очередь, для этого нужно, во-первых, пробить вручную в этих козлах отверстия, чтобы газы могли проходить через них и нагревать их, во-вторых, непрерывно следить за колошником и лопатами или скребками засыпать шихтой отверстия, через которые выходят газы в других местах колошника, - направлять эти газы на расплавление козлов. На промышленной печи мощностью 21 000 кВА такие операции, вообще-то, считаются невозможными. Ведь промышленная печь - это костер около 6 метров в диаметре, а в данном случае еще и с очагами пламени температурой свыше 2000 градусов. И вот нужно подойти к этому "костру" вплотную и орудовать прутом весом килограммов в 20, либо уголком, либо швеллером, и, помогая себе кувалдой, пробивать отверстия в нужных местах колошника (поверхности шихты в печи). При этом на тебе начинает оплавляться каска, размягчаться и стекать на грудь пластиковый щиток, прикрывающий лицо, начинает тлеть и прогорать до дыр суконная одежда, а ты обязан долбить, долбить и долбить эти проклятые козлы. Хотя бы 4 часа в смену, а 4, уж так и быть, отлежись в питьевом блоке.
Печь каждые сутки обслуживают три бригады, четвертая - на выходном. И, естественно, у каждой бригады, принимающей печь, имелась мечта, что эту "заманчивую" работу по обработке колошника сделают остальные бригады. И все четыре бригады рабочих, обслуживающих печь, не получая достойной оплаты уже полгода, тем не менее смотрели друг на друга, ходили вокруг печи и давали "умные" советы инженерам, что бы еще такого в печь дать, чтобы ты не работал, а печь заработала. Но никто из рабочих к операциям, которые действительно могли исправить печь, не приступал.
На нашем заводе работал ветеран, пускавший первую печь завода, - Анатолий Иванович Григорьев. Металлург, прекрасно знавший все работы и все специальности в цехе: на какой бы он должности не работал, всегда был, как говорится, "в каждой бочке затычкой", т. е. всегда и везде все проверял сам, сам за всем следил, и не потому, что не доверял подчиненным, просто такой по характеру человек. Помню, рассказывал бывший начальник смены о том, как работал с Григорьевым, когда тот тоже был еще начальником смены: "Идет обходить цех перед приемкой у меня смены. Через 20 минут возвращается, и уже более грязный, чем я после 8 часов работы". Мне Григорьев всегда был симпатичен, кроме этого, своим отношением к людям и делу он напоминал мне киношного Чапаева. Так вот, Григорьев получил от рабочих кличку "Тятя".
К пенсии в 50 лет он подошел в должности начальника плавильного цеха и стал проситься на легкий труд - старшим мастером. Юмор этой просьбы, наверное, трудно понять. По моему мнению, на заводе есть две должности, тяжелейшие по сумме ответственности, - это должности директора и начальника цеха. И две собачьи должности - старшего мастера и главного инженера. Собачьи потому, что ни тот, ни другой не имеют права покинуть завод, пока там что-то не работает или плохо работает. Только главного инженера задерживают лишь крупные аварии, но на всем заводе, а у старшего мастера аварии любые, но всего на четырех печах своего блока.
Тятю не отпускали с должности начальника цеха, поскольку все плавильные цеха были в очень тяжелом состоянии, начальников, способных справиться с этой работой, было мало, найти и подготовить достойных не успевали, многие пробовали, да не все в тех условиях выдерживали эту работу. Но Тятя все же добился своего и начал работать старшим мастером, однако недолго. Спустя несколько месяцев директор, не сумев уговорить Григорьева, пошел на беспрецедентный шаг - надавил на Тятю партией. Я, само собой, на парткоме не был, но помню репортаж с него в заводской многотиражке. Члены парткома призывали Тятю вспомнить, как во время войны коммунисты первыми поднимались в атаку и т. д. и т. п. Заканчивалась заметка примерно так: "Анатолий Иванович встал, хотел что-то сказать, а потом махнул рукой и сел". Так Тятя снова стал начальником цеха. Но между этими событиями, в период своей работы на "легком труде" старшим мастером, Анатолий Иванович совершил запомнившийся мне подвиг, хотя я лично и не был его свидетелем.
Директор упросил Тятю перейти на работу в цех № 4, стать на этой проклятой печи старшим мастером и, наконец, заставить печь работать. В этом Григорьев отказать директору не мог, он взял под свое управление печь, и недели через две она уже прекрасно работала, ее укрыли сводом, и она продолжала прекрасно работать уже без Тяти. Мне, естественно, было интересно, что именно делал Григорьев, какие технологические приемы применял, и я спросил об этом у начальника цеха.
- Тятя пришел утром, заставил всех плавильщиков в бригаде этой печи взять шуровки и долбить ими колошник. Пока стоял рядом, они работали, потом куда-то отошел, они сели. Тятя возвратился, схватил лопату и с матюками начал лупить лопатой по спине одного, другого. Они тоже с матюками взяли шуровки и снова встали к печи. И так Тятька несколько суток без перерыва стоял возле печи и заставлял всех работать до упаду. И печь пошла…
Почему такие выходки прощались А. И. Григорьеву? Его боялись как человека или начальника? Ни в меньшей мере! Во-первых, на печи уже перепробовали все, что можно, и все если и не понимали, то чувствовали, что та тяжелая работа, которую заставляет делать Тятя, - это единственный оставшийся путь к исправлению работы печи, а, следовательно, к более легкой работе в недалеком будущем и к существенно более высокой зарплате. То есть все понимали, что Тятя старается ради них. Во-вторых, рабочие Тятю хорошо знали, знали, что он не уйдет с печи, пока печь не заработает, что он будет сутками тут работать, будет стоять возле них и показывать, куда надо бить, сам хватать шуровку и показывать, как именно надо пробивать, разве что прикорнет часок где-нибудь тут же, у печи. А значит, он вот так - если нужно, то и лопатой по спине, - заставит работать все четыре печные бригады, а это для русского человека самое главное - все будут делать одинаковую работу! Теперь уже не обидно, теперь уже никакая работа не страшна. Ну а то, что она очень тяжелая, то для русского работника не имеет особого значения, - лишь бы она была для всех одинакова.
Коллективизация и кулаки
Теперь следует сказать пару слов о кулаках и о том, почему большевики объявили кулакам войну. Ведь по марксовым догмам все крестьяне - это мелкобуржуазный класс: и бедняки, и кулаки. Большевикам в то время нужно было по 2 центнера зерна с гектара обрабатываемых земель, какая им разница, от кого их получить - от бедняков или кулаков? Ведь это еще вопрос, сумеет ли бедняк обработать землю, а с кулака эти 2 центнера получались с гарантией. Так что большевиков не устраивало? Ну, были бы колхозы, и рядом с ними кулацкие хозяйства - чем это большевиков не устраивало, если кулаки были теми, о ком сегодня слагаются легенды, - "исправными хозяевами"?
Но вы видели в описании Энгельгардта, что уже при самом своем зарождении кулачество не было никакими трудолюбивыми сельскими хозяевами, и, кстати, Россия так и не увидела от кулаков ни новых пород скота, ни новых сортов растений, ни новых орудий труда, ни новых сельскохозяйственных технологий. Это были сельские ростовщики, обдиравшие крестьян самым гнусным и изощренным способом - заставляя их работать на отработку долга в то время, когда для крестьянина было жизненно важным работать на себя. И получали кулаки немыслимый и для ростовщика процент.
Большевики часто сами крайне примитивно классифицировали кулака - тот, кто имеет батраков. Но батраки были не выгодны даже помещикам. Крестьян выгодно было обдирать именно так - заставляя работать на себя как бы свободных крестьян. При этом кулаку не надо было иметь ни рабочего скота, ни инвентаря - все это обязан был иметь и содержать должник, а дополнительную землю можно было арендовать у своих должников или у того, кто ее не в силах полностью обработать, скажем, у безлошадных крестьян. Более того, начинающий кулак мог даже сам выполнить легкие и не требующие спешки операции - мог сам вспахать и засеять. А начинал он пить кровь в самых тяжелых работах, в самое спешное время - в страду.
Я к тому акцентирую внимание на этих аспектах деятельности и внешнего вида кулака, что существует достаточно много всякого рода воспоминаний типа "а вот моя бабушка говорила, что их раскулачили ни за что, просто из зависти". За что раскулачили бабушку, нужно не у бабушки узнавать, а у тех ее односельчан, кто признал дедушку кулаком. Они объяснят, за какую "зависть" они его ненавидели.
Повторю, в принципе, большевикам кулаки были безразличны, у большевиков, как у государственных деятелей и марксистов, не было необходимости конфликтовать с кулаками. Но большевики были народной властью, а СССР был во враждебном к их власти капиталистическом окружении, и большевикам нужна была безусловная поддержка своего собственного народа, посему большевики не могли равнодушно относиться к тем, кого ненавидело большинство народа.
Второе, что следует иметь в виду, - это естественная гибель кулачества при коллективизации. Ведь основой деятельности кулака являлись дача денег (хлеба) в долг и требование возврата долга в виде отработки на кулака. Но объединенные в артель крестьяне, если им и потребуется кредит, будут брать его в банке, а банк требует возврата долга и процентов в виде денег, а не в виде отработки. Кулак превращался в простого крестьянина, его капиталы оставались без применения, он сам из элиты общества опускался в его середину, что, очень возможно, и было самой большой обидой, наносимой кулакам советской властью. Что-что, а то, что коллективизация является их смертным врагом, кулаки не могли не понимать.
История не имеет сослагательного наклонения, тем не менее интересно рассмотреть вопрос удушения кулака его же методом, вернее, конкуренцией с ним. Если вы поняли, о чем написано выше в цитатах Энгельгардта, то для крестьянина проблемой было то, что ему осенью не хватало денег заплатить налоги, и он вынужден был за бесценок продавать хлеб, а потом занимать хлеб у помещика или кулака и за него отрабатывать. Если бы царь или переместил время уплаты налогов на начало года, или создал в селах кредитные учреждения, которые бы под 6 % годовых давали крестьянам осенью кредит, крестьяне перестали бы влачить полуголодное состояние, и сельское хозяйство России рвануло бы вперед. Понятно, что для царя это было невозможно - это разоряло дворян-землевладельцев, а цари по дурости полагали, что эти паразиты-дворяне являются опорой трона.
Но вот почему большевики на это не пошли? Введи они в каждом селе ссудную кассу, а по сути, обучи вести бухгалтерскую книгу кого-то из хозяйственных крестьян, дай ему небольшой капитал, и он от имени государственного банка выдавал бы кредит своим односельчанам. А поскольку этот банкир в своем селе всех знал - кто труженик, кто пьяница, - то выдавал бы кредиты без ошибок и залогов. Такой бы мерой большевики удавили бы кулака конкуренцией задолго до коллективизации. Но большевики на это не пошли.
А ведь это еще раз косвенно подтверждает, что кулаки были болью не большевиков, и большевики о борьбе с кулаками серьезно не думали, в каком-то смысле бездумными исполнителями крестьянской воли.
Но, разумеется, кулаки, уже несколько поколений владевшие деревней, сдаваться не собирались. Менее всего, думаю, кулаки наносили вреда своим террором. Это была не та власть, которую террором можно было напугать, поскольку, что в этом случае надо делать, власть знала. Второй вид вреда - это когда кулаки вступали в колхоз и начинали разваливать его изнутри путем диверсии и саботажа. Пример - Яков Лукич Островнов из "Поднятой целины" Шолохова. Но от диверсий и саботажа остаются крупные следы, по которым враг тоже быстро вычисляется и уничтожается.
И думаю, что хуже всего для власти было действие кулака мало замечаемым оружием - пропагандой.
Кулаки ведь были самыми авторитетными людьми на селе, их слово много значило, особенно для баб, легко поддающихся панике и внушению, стремящихся как можно быстрее осуществить сиюминутное желание и не задумывающихся о последствиях. И будучи русскими, кулаки прекрасно понимали русского человека и могли легко играть на алчности, на желании халявы, на страхе остаться в дураках. Что-нибудь, сказанное ими вскользь, типа: "Умные люди уже волов порезали да мясо продали, а дураки их в колхоз погонят", или: "Хлеб на базаре уже 10 рублей пуд, а государству продавай по рублю - это же грабеж! Даже при царе продавали, как базар скажет. Власть большевистская, вот пусть большевики своей власти по рублю и продают, а мы люди простые - мы горбом заработанное даром отдавать не собираемся", или: "Не дадим хлеба - город сдохнет! Год не отсеемся, и сдадутся большевички!", или: "Косой машешь, горбатишься - и один трудодень! А Иванова сучка в конторе сидит, и тоже один трудодень!" - распространяясь по селам, давало мгновенные разрушительные эффекты безо всяких поджогов и пожаров.
А большевики, создавая колхозы, делали все, чтобы пропаганда кулаков стала как можно более эффективной.
Племенные особенности
Еще один момент. Голод начала 30-х был не всесоюзным, он охватил только Украину и области, в которых было высоким влияние украинского (малороссийского) мировоззрения - области донских и кубанских казаков. Великороссы и белорусы проводили коллективизацию не без кулаческого сопротивления, но все же и без маразма голода. Один из комментаторов вспоминал: "Моя бабушка, ныне покойная, проживала до войны в Угличском районе Ярославской области. Это нечерноземье. Так вот, по ее словам, до войны их семья получала в колхозе на трудодни 300 пудов хлеба, кроме всего прочего. К тому же имелась своя скотина, огороды. Колхозники покупали мебель-буфеты, костюмы-тройки и прочие не слишком нужные крестьянину вещи. Поэтому ни о каких народных страданиях из-за кровавых большевиков речи не было. Более того, на Сталина молились, за худое про него реально могли забить. Без всякого НКВД, о котором в деревнях только слышали, но реально практически не сталкивались".
Я объяснял эту разницу протекания коллективизации тем, что крестьяне черноземных областей (украинских и казачьих) пахали землю волами, а нечерноземных (великорусских и белорусских) свои супеси пахали лошадьми. Поэтому производительные силы собственно России не пострадали от уничтожения волов, поскольку там их и не было.
Но это не вся причина, поскольку и по своему мировоззрению малороссы достаточно сильно отличаются от остальных русских племен. Великороссы из разных областей России тоже отличаются друг от друга своим видением мира, но у них было общее - невозможность выжить сельским хозяйством в случае неурожайного года, а в некоторых перенаселенных областях нечерноземной России - и в случае урожая. Посему эти области веками давали России рабочих самых разных специальностей - все города России были построены руками крестьян, практически все великорусские крестьяне имели рабочие специальности для работы в свободное от сельхозработ время. Причем крестьяне имели не только привычные нам рабочие профессии. Энгельгардт, к примеру, описал не только деревни, специализирующиеся, скажем, на земляных работах, он приводит в пример и деревню, крестьяне которой веками специализировались на ветеринарии. В свободное от сельхозработ время - весной и осенью - крестьяне этой деревни уходили по данным им деревенской сходкой маршрутам по округе и холостили скот, при необходимости и лечили его, тогда эта профессия называлась "коновал".
Мой прапрадед Архип, великорусский крестьянин, пришел на Украину в Новомосковский уезд Екатеринославской губернии из Курской губернии на те же сезонные заработки, и тут его моя прапрабабка и окрутила.
Поэтому стремление великороссов жить большой семьей и не разделяться объясняется не только желанием сократить расходы, но и, главное, желанием иметь возможность отпустить мужчин семьи на отхожие промыслы. Энгельгардт рассказывает:
"Я знал очень зажиточное граборское семейство, состоящее из трех женатых братьев, следовательно, 6 работников. Из такого семейства, весною и осенью, два брата уходят на граборский заработок в артелях, а один брат с тремя женками остается дома и успевает, исполняя в то же время должность сельского старосты, выполнить все полевые и домашние хозяйственные работы: у нас женщины пашут, молотят и в некоторых деревнях даже косят.
Следовательно, семейство из трех пар, без ущерба для своего хозяйства, может отпускать весною и осенью на сторонний заработок двух человек, или 1/3.
К 1-му июля два брата, находившиеся на граборской работе, возвращаются домой, где остаются до 1-го сентября. В это время все шестеро самым усиленным образом работают в своем хозяйстве, в особенности на покосе, для чего и приберегают себя на работе в весеннюю упряжку.
Проработав страдное время дома, наготовив сена, убрав хлеб и посеяв озимь, два брата опять идут на граборский заработок, а один брат с тремя бабами остается дома и успевает убрать яровое и огородное, обмолотить хлеб, обработать лен и пр. Следовательно, осенью опять 1/3 людей из двора уходит на сторонний заработок.
Зимою граборских заработков нет, и потому граборы занимаются другими работами: обжиганием и развозкой извести и плиты, резкой и возкой дров, молотьбой хлеба по господским домам, бабы же прядут и ткут полотна. Зимою двор мог бы отпускать на сторонние заработки или заниматься дома сторонними, нехозяйственными работами, 2/3 или, самое малое, 1/2 людей.
Кто ясно сознает суть нашего хозяйства, тот поймет, как важно соединение земледельцев для хозяйствования сообща и какие громадные богатства получались бы тогда".
Но что тут следует подчеркнуть - в таком неразделенном хозяйстве хозяином будет кто-то один из братьев-граборов, а остальные будут как бы батраки в этом хозяйстве. Работая на известковых карьерах или обмолачивая помещику хлеб, все братья - опять батраки.