– Что пить-то будем? Я, ребята, сегодня совсем пустой, – сразу уточнил Сережа.
– Не беда! – примирительно сказал старший Аника-воин и щербато улыбнулся. – А у нас в кустах стоял рояль… Рики, тики, алкотрон, выходи скорее вон! – Он хлопнул в ладоши и жестом массовика с большим затейником достал из пухлого дерматинового портфеля серьезную бутылку: спирт "Ройал".
– Инновации рождаются на стыке, – с энтузиазмом добавил второй стратег и вынул из-за пазухи бутылку спотыкача с неунывающим запорожцем на этикетке.
Кто понял жизнь, тот не спешит. Наливай, не зевай!.. Русское застолье состоит из трех фаз. Первая: один говорит, все его слушают. Вторая: все говорят разом, один слушает. Третья: все говорят одновременно, но никто никого слушать уже не в состоянии. К этому пленительному восхождению приступили и наши герои. Старший майор умело протолкнул стальным мизинцем пробку в бутылку спотыкача и начал разливать его вместе со спиртом:
– Фирменный коктейль "Скандал"! Эффект гарантирован в течение трех минут!
Выпивка без тостов – все равно что атака без артподготовки. Поэтому члены стихийно возникающего загрязнянского ордена одноногих бройлеров, прежде чем опрокинуть в нутро зажигательную смесь, выдохнули разом:
– Ну-у-у будем!..
Бум! И тишина…
Ах, чудненько! Ой, как хорошо!..
Серега зажмурился и натужно выдохнул, чувствуя, как тепло торжествующе разливается жадной волной от живота к груди и – дальше, дальше… К пяточкам, к носочкам, к коготкам!..
– Середочку напоил, и краюшки заиграли, – по-философски изрек главный из майоров, видать, бывалый, и начал деловито наливать по новой. – Между первой и второй и пуле не пролететь!
Они не заметили, как в перерыве между первой и второй успели выпить третью.
Опять крякнули разом в свое удовольствие. На этот раз уже закусили – еще не остывшим цыпленком. Вновь разлили по граммулечке.
– Один в поле не воин… – произнес верхушку нового тоста старший из майоров.
– …Один в поле по нужде! – ловко, отработанно поддержал второй майор, из сообразительных. И назидательно добавил, пропагандист хренов: – Береги печень смолоду!
– За сказанное! – крякнул Сережа.
Опять выпили. Опять сурово, по-мужски помолчали. Взглянули друг другу в глаза и поняли все, как и подобает настоящим воинам, без слов: вновь налили. Но торопиться пить на этот раз не стали. Выдержали паузу, так потом еще слаще будет…
Как патроны перед атакой, раздали сигареты. Многозначительно затянулись.
– Чем занимаетесь, ребята? – спросил Сергей после того, как из пластиковых стаканчиков, тоже появившихся загодя из полкового портфеля, было с пониманием опрокинуто по третьей дозе голландско-славянского коктейля: спирт вместе с настойкой на слезах Тараса Бульбы.
– Снабженцы мы. Обеспечиваем, как можем, хозматчасть родимой армии. Котлы, насосы, топливо разное… Поле непочатое! Красная Армия, которая – и дураку известно – всех сильней, гикнулась, теперь на нас, снабженцев, одна надежа. Штыков в хозяйстве позарез не хватает… А ты что, Серега, по жизни творишь?
– Котлы, говорите?.. Насосы?.. – Сережа будто не заметил их вопроса. Он думал, крепко думал… Почему бы и нет? А что, если ему самому сделать фирму по поставке в армию всей этой необходимой для жизнеобеспечения воинства дребедени? И назвать ее оригинально и без претензий: "Планета котлов"! Если существуют "Планета колготок", "Планета паркета" и "Планета вин", почему бы не быть и еще одной "Планете"?.. Таким образом, целая новая галактика у нас получается, а за Большим взрывом дело в нашей стране, как известно, никогда не станет.
Не прошло и куцей недели, как "Планета котлов" стала главным делом Серегиной жизни. И порой, благодаря новым друзьям-военным, – вполне денежным.
Бурлаки без "Волги", или Созидательная хроника поселка Загрязнянка
"Пиджак от Версаче для работы на даче".
Из перетяжки под окном, рекламирующей магазин одежды секонд-хэнд
Короче, Серега занялся обеспечением воинских гарнизонов всем необходимым для их выживания в условиях зарождающегося рынка и сразу поставил себя в зависимость от нерегулярного российского оборонного бюджета. Мой друг – из разряда тех многочисленных нациообразующих деловиков, у которых в кармане то густо, то пусто. Чаще, к сожалению, второе. Но он от этого не горюет, не грустит. Он занят типично русским делом: бесконечно строит дачу.
Она досталась моему другу в наследство от матери. Милейшая женщина, та – в свою очередь – унаследовала часть дома в Загрязнянке и несколько соток земли при нем от Сережкиной бабки, обаятельнейшей Салтычихи, имевшей много детей. Перед смертью она не придумала ничего лучше, как по образу и подобию средневековых феодалов поделить некогда огромный, просторный дом между тремя своими отпрысками. Вот и получилось, что каждому из них достались только рожки да ножки. Сережа, правда, попытался бросить вызов судьбе – предложил тетушке, младшей сестре матери, продать ему свою долю. Но та заартачилась, а потом пристроила свою часть дома по завышенной цене собирающейся на пенсию дантистке-надомнице из соседнего Швидково, столичного города районного масштаба… Фамильное гнездо в одночасье распалось, и птенцы оказались брошенными на волю хищного, хаотичного мира.
Когда я после лет, проведенных во Франции, в первый раз приехал к Сереге, старую дачу не узнал. По всему некогда немалому, уютному участку пролегла огромная стена наподобие Берлинской. Так соседка Фима Яковлевна, наварившая состояние на внедрении золотых зубных коронок в челюсти советских товароведов, спекулянтов из комиссионок и фарцовщиков, обособилась от загрязнянских аборигенов. На месте же куска дома, некогда оттяпанного Сережкиной теткой, возвышался настоящий замок из розового кирпича. Мой друг, правда, времени зря тоже не терял. Вовсю вел стройку века: завез кирпич, доски, раствор… Достроился до того, что однажды поймал себя на странной мысли. Сереге показалось, что, когда он покупает в магазине молоко "Домик в деревне", в каждом пакете с идиллическим изображением бабулькиной халабуды лежит кирпич.
Хозяйничали на Сережиной стройплощадке два белобрысых парня, похожих между собой, как презерватив и воздушный шарик. Они даже упакованы были одинаково – в сиротские тренировочные костюмы, завезенные челноками из Поднебесной в Белокаменную, и в сатиновые тапочки "Скороход".
– Колька с Вовкой – близнецы? Нет, ничего подобного: даже не братья! – объяснил мне потом Сережа. – Просто я их постриг под полубокс и одел одинаково. В целях экономии средств. А явились они ко мне, можно сказать, почти голыми.
– Новорожденные, что ли?
– Не новорожденные, а вновь рожденные, – гордо и многозначительно сказал Сережа. – Приходят такие челы в лохмотьях и в обмотках на ногах. "Хозяин, – говорят, – дай работу! Что скажешь, то и будем делать". Я и взял их работать. Ребята исполнительные. Скомандуешь им: "Рыть, хлопцы, отсюда и до полудня!", они и роются в земле, что твой трактор… Землю, кроты, просеяли на глубину штыка и английский газон посадили. Следить за ними, конечно, надо, но работать, черти, умеют. Денег им я не даю. Мы так наперед уговорились: все заработки отсылаются на Украину, там у них семьи живут… Я же их кормлю и за постой плачу. Правда, они и тут сэкономили: поселились у Штапикова.
Славка Штапиков являл собой персонаж, достойный итальянского послевоенного кинореализма. Мать Штапикова была фронтовой вдовой и фигурой в поселке уважаемой. Она работала почтальоншей и без устали разносила по дачному лабиринту не только письма и газеты, но и денежные переводы. В советское время, получив пенсию или инвалидное пособие, пенсионер или ветеран войны от щедрот душевных оставлял письмоносице то полтинничек, а то и рублик. Курочка по зернышку клюет. Почтальонша Штапикова аккуратно прятала накопления в многократно штопанный чулок, а потом вкладывала их, деловито, как белочка, в свое хозяйство. Было оно довольно крепким: теплый дом с подведенным к нему магистральным газом, курочки, сад с яблонями, подножный корм – редиска, морковка… Но ничто не вечно под Луной, тем паче – под подмосковной. Однажды осенью добродетельная вдова попала под ливень, вернулась с работы промокшей до нитки и простывшей, а к Старому Новому году умерла, бедолага, от воспаления легких.
Славка и при жизни матери баловался зеленым змием, а тут вообще пошел винтом. Привел в дом Вальку-тотошницу которую трезвой никто в Загрязнянке никогда не видел. Молва рассказывала, что она была в прежней жизни московской гранд-дамой, но однажды попала на ипподром, что на Беговой, и хронически заболела тотализатором. Ах, серые, каурые, гнедые!.. Валентина профукала на неумелых ставках все, вплоть до стелек в ботинках. Потеряла столичную квартиру, прежнюю семью и нашла последнее пристанище у Штапикова. Собутыльника, с которым – пьяней вина! – познакомилась у пристанционного кафе, символично прозванного загрязнянцами "Разлукой".
Неженское это дело – любить: потому что нелегкое. В редкие минуты просветления Валька-тотошница оправдывала свое перманентное хмельное состояние трудной любовью к Штапикову. Он же мадам Тото к каждому сучку в Загрязнянке ревновал, но при этом отличался нравом тихим и незлобивым. Славка был из разряда тех мужей, которые борются с любовниками жен путем отпиливания ножек у кроватей. У них с Валькой не было разделения на "инь" и "ян", оба они были пьянь. К тому же Славка отличался исключительной ленью. Если бы он знал что-нибудь о буддизме и переселении душ, он бы наверняка возжелал стать в новой жизни змеей: она, как известно, даже ходит лежа.
Прогуляв скромные материны накопления и нехитрую мебель, передушив и общипав всех кур, Штапиков с мучающейся неутолимой жаждой мадам Тото вплотную столкнулись с классической проблемой: денег нет, а выпить хочется! И тогда Славку посетила эпохальная и конгениальная идея, вряд ли ранее приходившая кому-либо в голову по обе стороны Атлантики. Тем более – обитателям страны, где двенадцать месяцев зима, а остальное – лето. Одно дело – такой в прямом смысле слова бизнес без крыши в тропиках, совсем другое – в России… Ибо Штапиков задумал продать… крышу собственного дома! Правда, не будем максималистами, не всю, где-то и продолжать жить надо. За бутылкой теплой "Стрелецкой", романтично прозванной в народе "Мужик с тяпкой", алконавты остановились на паллиативном варианте: загнать только половину крыши. Благо почтальонша с ее беличьим темпераментом при советском "царе Тимохе" все делала на славу дом был покрыт прекрасной оцинкованной жестью. Стараниями Штапикова и его подруги половина ее и была благополучно вырвана вместе с гвоздями, а потом затолкана нескрупулезному застройщику.
Не прошло и двух недель, как от "крышкиных" денег осталась лишь пустая тара. Перед Штапиковым вновь встала во весь сорокаградусный масштаб привычная дилемма: пить или не пить? И тут уже спасительная мысль пришла в задурманенную скачками и паленым спиртом голову Вальки-тотошницы: дом надо начать сдавать! Причем только ту половину, где вместо крыши небо. Кому? Не все в нашем многострадальном Отечестве безнадежно! Оказалось, в желающих разбить бивак по-загрязнянски дефицита не было. Благо в державе двух Шевченок – кобзаря и футболиста – отважные романтики и предприимчивые герои еще не перевелись.
…Когда мы с Серегой подошли к логову Штапикова, оно представляло собой весьма затейливый терем-теремок. Та часть дома, над которой сохранилась крыша, больше походила на заброшенный пункт приема стеклотары. Вся несложная биография сына почтальонши, любившего "огненную воду" не меньше, чем аборигены Огненной земли, читалась в штабелях пустых бутылок, расставаться с которыми Славка не решался, а сдать в пункт стеклотары не мог – дотащить посуду без гужевого транспорта сил не было… Другая же половина, без крыши, вовсе не зияла болью и безнадежностью, как яма в старушечьем рту после выпавшего зуба. Наоборот! Украинские гастарбайтеры, активно используемые на загрязнянских стройках, превратили штапиковскую половину дома то ли в дикий пляж под Одессой, то ли в ооновский лагерь африканских беженцев.
Отдав на откуп малороссийским постояльцам свою исконную территорию, Славка закрыл пьяные глаза на их модус вивенди. А дела творились в четырех стенах с набухшим от влаги потолком преживописные. Половина без крыши весело пестрела зонтами и тентами, под каждым из которых обретался со всем его скарбом заезжий пролетарий. На веревочках сушились трусы, рушники и портянки. На месте некогда аккуратных грядок почтальонши чернело костровище, вокруг которого восседали на чурбаках и перевернутых ведрах представители наемной силы из Ближнего Зарубежья. Только что повечеряв, как бурлаки на Волге, ложками из общего котла, они готовились беспечно отойти ко сну и отдали себя в полное распоряжение злобных загрязнянских комаров.
Если бы не ухо параболической антенны на соседней даче, картинка была бы совершенно идиллической, в стиле полотен передвижников. В нее, правда, не укладывались первобытные шалашики, сложенные работягами на улице – вдоль фундамента почтальоншиного дома. Эти строения, видимо, позаимствованные совками у разложившихся под воздействием западной цивилизации племен пустыни Калахари, представляли собой куски шифера и пластика, прислоненные под углом к стене. Под такими навесами были устроены лежанки из куч тряпья и старых матрасов. Как мне потом объяснили, места под бушменские шалашики Штапиков, оказавшийся прирожденным менеджером новорусского типа, тоже сдавал. Читать худо-бедно книжки он так и не научился, зато к печатной продукции относился с неподдельной любовью, особенно – к денежным знакам.
Трудившиеся у Сереги исполнительные Вовка и Колька на правах ветеранов загрязнянской перестройки жили у Штапикова в привилегированных условиях: непосредственно в доме, естественно, без крыши над головой, зато на деревянном полу. (Между нами говоря, Славка подумывал и его выломать, но ему вовремя объяснили, что покупателя на сопревшие старые доски он не найдет). Хлопцев такой образ жизни вполне устраивал. Жили они, конечно, грязно, но при этом сохраняли, как могли, душевную чистоту. С росистой зорькой парубки отправлялись на стройку, где Серегина дача росла, как опара из бадьи, а вечером возвращались в штапиковские спальни под холодными подмосковными звездами. За честную работу Сережа – добрая душа! – порой позволял бойцам дачного фронта принимать у него душ в вынесенной во двор кабинке-купальне с бочкой дождевой воды и устраивать в шайке легкую постирушку… Все бы так и шло – по живому сердцу и в добрую охотку – благо погоды стояли на редкость теплые и не дождливые, если бы не непредсказуемый нрав мадам Тото.
Штапиковская дама сердца пропала.
Эта сенсация облетела всю Загрязнянку со скоростью гонконгского гриппа и даже затмила новость о том, что Мытищинский районный суд в знак протеста против инсинуаций алчных американских акционеров "ЮКОСа" запретил продажу акций "Майкрософта" на нью-йоркской фондовой бирже. Если раньше Валька каждый Божий день канючила у прохожих между рынком и гастрономом рубли и червонцы, теперь у станционной платформы даже образовался временный вакуум.
Слухи о ее исчезновении блуждали самые разноречивые.
Одни загрязнянцы, наиболее оптимистично настроенные, предполагали, что, задумав начать новую жизнь, тотошница тайком от непросыхающего и категорически ревнивого Штапикова сдала часть заветной стеклотары в пункт приема пустой посуды и на деньги от этой классической коммерческой операции смотала в Москву. В столице же явилась королевой в изгнании на ипподром и враз выиграла на бегах целое состояние. А какой – скажите на милость! – шланг лакированный бешеными деньгами будет делиться? Баба она практичная: не раз утверждала, что любовь мужики придумали, чтобы женскому полу денег не платить.
Славка, правда, тоже был тот еще фрукт! Отстроил отношения с Валькой по жлобской вертикали: никогда не тратил деньги на вещи, которые дома можно иметь даром. Да и вообще: он ей столько раз изменял, а она ему столько раз была верна!.. Короче говоря, устала Валька от этого замудохонца. Вот прогуляет она шальные бабки и опять придет к Штапикову. Она же от него как-то раз уже уходила, но вернулась. Не могла видеть, как он без нее живет в свое холостяцкое удовольствие. Тем более что мужчина он – о-го-го! Как вечный бухала, Славка не нуждался в загаре: имел лицо уверенного кирпичного цвета, то есть выглядел почти по-ковбойски. И вообще, женщины для мужиков – как мобильный телефон: едва кончаются деньги, они перестают разговаривать…
Другие, романтически расположенные, склонялись к версии в стиле десятирублевых женских романов и жестоких индийских фильмов. А что если на буйно крашенные хной лохмы Валентины запал рослый и чернобровый летчик-полковник из отряда космонавтов, направлявшийся на электричке непосредственно из Кремля к себе в Звездный городок? Сошел этот герой, предположим, на платформе Загрязнянка, чтобы приобрести пачку "Примы" или "Пегаса", и остолбенел, пораженный в самое "не балуйся"! Ибо узрел в пыли у лабаза знойную подругу Штапикова! Валька-тотошница, конечно, собрать, как в былые, боевые времена, во рту кубик Рубика уже не могла, но все равно баба оставалась еще хоть куда. Как-никак, а грудь у Вальки сорок четвертого размера: Славка ее сам своими кроссовками замерял. К тому же, как любому известно, чем выше интеллект, тем ниже поцелуи.
Короче, Валентина и космонавт так сразу полюбили друг друга, что теперь на секретной, тщательно охраняемой специально обученным персоналом даче ходят даже мусор на помойку вместе выбрасывать. Дескать, скоро увидим рыжую Вальку-зажигалку на Байконуре на самой первой правительственной трибуне. А то, что Валька пьет, как биндюжник, так это не беда. Под определенным углом зрения этот факт можно даже счесть за положительный. Ведь сколько за дамой ни ухаживай, а подпаивать ее все равно придется…
Третьи же, наиболее реалистичные, не без резона полагали, что, если женщину долго не мучить, она неизбежно начнет мучаться сама. Дескать, по ночам Вальку начала мучить совесть, поэтому она принялась часто спать днем. Доброхоты выдвигали гипотезу о том, что сожительница Штапикова, в принципе не дошедшая до такой стадии оцепенения, чтобы поддавать в глухую одиночку, коварно решила изменить твердой морали и, наклюкавшись до синего копчика, закемарила где-нибудь на мостках у речки. А там, глядишь, могла и в воду чушкой свалиться. Получается, песня Офелии: "Мама, не горюй, скоро я всплыву!.." Как пить дать, жди завтра милицейского протокола о "самовольном утоплении в не предназначенных для этого местах"…
Так или иначе, но Штапиков, оставшийся без подруги и проверенной напарницы, поначалу места себе не находил – как выступающий на коне гимнаст, вместо витаминов накушавшийся по ошибке виагры перед выходом на помост Сперва сын почтальонши даже спортом увлекся в горестные дни: чтобы поддержать выход сборной РФ в финальный турнир чемпионата мира по футболу, Штапиков принялся собирать железные пробки от пива. Выпил "Старого мельника" ящиков десять, но даже это не помогло. Говорят, что в жаркий, летний день ельцинской Конституции сын почтальонши поймал себя на том, что навозные мухи у него во дворе пели, как райские птицы.
Все! Докатились! Белочка!