Но Штапиков, проявив в тяжелую годину настоящий советский характер, и тут не сдался. Затолкав кому-то из благополучных соседей побитый молью зипун, доставшийся ему трофеем от украинского бригадира, и незамедлительно совершив поход в гастроном, Славка попробовал лечиться от запоя подобным. Но – напротив – впал в полный пессимизм. И тогда, отказавшись из-за белой горячки раствориться без следа в постсоветской реальности, Штапиков взял и свершил сенсацию загрязнянского масштаба. Продал в одночасье денежному соседу Мишке Мизовцу дом с половиной крыши и со всеми хохлами вкупе.
Мизовец процветал давно и прочно: с первых лет перестройки кинулся в перепродажу азиатских телевизоров. Дело для Мишки было отчасти знакомым: дядя Костя – его отец – был мастером по сборке и ремонту еще допотопных отечественных телевизоров марки КВН: "Купил, включил, не работает". При маршале Брежневе не было в Загрязнянке ни одного телевизионного приемника – как тогда называли телевизоры, – за починку которого не наливали бы граненый Мизовцу. Освоил Мизовец-старший это умное ремесло в плену у немцев, о которых в кругу родных вспоминал у кухонного калорифера с неподдельной симпатией.
– Шпрехен зи трахен, – глаголил с рюмкой в руке дядя Костя после первой и второй. – Шлаффен цу дринкен…
Фрицы определили его на принудработы на завод "Телефункен", где дядя Костя научился понимать и любить технику. Вернувшись после Победы в родные пенаты и прямым ходом отправившись в бериевскую шаражку, умелец и в Гулаге занимался все тем же – собирал и настраивал мониторы и телевизоры. Так что Мизовцу-младшему нажить состояние именно на теликах сам Господь велел. А там, где большие деньги, – и большие амбиции.
Возжелав расширить свой участок, телебизнесмен, ставший в последнее время настолько ленивым, что, купив бытовые приборы, даже не пытался узнать, как они работают, без большого труда соблазнил жадного до водки Штапикова. Почем алконавт уступил соседу свою загаженную латифундию, никому не известно. Но, продав дом, сын почтальонши бросил коммунальный малороссийский курень без крова на произвол судьбы. В очередной раз оказались на улице и безответные Серегины Вовка с Колькой.
– Больше мы не встречались, – вспоминал об этих двух бойцах загрязнянского строительного фронта Сережа. – Рассказывали мне только, что оба они вернулись к себе в Сумы. Жизнь их сложилась, как у всех. Один из них, говорят, потом повесился, а другой зарубил топором тешу… – Серега ностальгически вздохнул. – Больно уж пацаны были задорные!
Впрочем, свято место пусто, как утверждают служители культа, не бывает. Вскоре у Сережи появился Сашка – истинный мастер на все руки. Тоже с Украины, кажется – из Чернигова, и тоже не без некоторых причуд.
– Денег мне, Сергей Иваныч, не давайте, – с самого начала поставил свое условие Сашка. – Когда закончим стройку, вы мне сразу все отдадите и тут же домой отправите.
Серега был идеалистом, он искренне верил, что любовь – это когда не спрашивают, откуда берутся деньги и куда они деваются. Он, естественно, на Сашкино условие согласился и, как жизнь показала, был не прав. Не сразу, но – в перспективе.
О себе Сашка рассказывал мало. Наследников у него быть не могло, это Сережа понял сразу. У человека с такими заработками, как Сашкины, могли быть только дети. Впрочем, мужиком он был деловым. Все, за что бы Сашка ни брался, у него в руках горело. Он на даче и электропроводку провел, и каминную трубу фигурно выложил (на сам камин денег у Сереги не хватило, монументальная труба, похожая на статую Церетели, без дела до сих пор стоит), и нагреватель воды со стиральной машиной в ванной установил, и тканью вместо обоев стены обтянул, и игривые наличники вырезал… Сашка был из породы тех работящих ребят, которые даже после секса, еще не встав с кровати, сразу начинают штукатурить. Четыре месяца парень пахал без малейшего баловства, а когда пришла пора прощаться, получил сполна положенную зарплату. И сказал сурово, будто на фронт отправлялся:
– Не поминайте лихом, Сергей Иваныч! Господь даст, еще, мабуть, и свидимся…
Взял поутру котомку, перекинул ее за плечо и обреченно пошел, сутулясь, к станции. Таков уж советский характер: мы прощаемся навсегда, ибо знаем, что трезвыми нас больше никто не увидит.
Ночью Сергей проснулся от того, что кто-то скребся – тихо, посапывая и постанывая, – во входную дверь. Сперва мой друг подумал, что это Дыма, вечно беременная, гулящая кошка, вернулась после полночного хоровода. Но когда после строгого, хозяйского окрика: "Кыш, сука!" шум не прекратился, а – наоборот – стал более настойчивым и явственным, Сережа вынужден был пойти посмотреть, в чем дело.
На пороге застыл на четвереньках грязный и исцарапанный Сашка. Как живой! От него громко пахло не то пищевыми отбросами, не то теплой водкой, которой только что вымыли пепельницу.
– Ого! – присвистнул Серега. – "Незваный гость хуже Гагарина", – сказали марсиане. И – в дым трезвый, как я понимаю?
– Иваныч, прости ради Христа!.. Пусти погреться… – взмолился Сашка, не поднимаясь с четверенек. И тут Сережа заметил, что Сашка был в одних семейных трусах в мелкий горошек.
Хлопнув залпом стакан спитого, холодного чая, оставшегося от ужина, разобранный на части мастер на все руки был "для сугреву" запеленут Серегой в старый, лиловый салоп и начал рассказывать историю, леденящую даже самую черствую душу. "Декамерон" отдыхал!
…С выпивкой Сашка давно завязал, когда-то даже за тридцать гривен к бабке из Конотопа с этим делом за заговором обращался. Однако с предотъездной ночи Сашку мучили нехорошие предчувствия.
На рассвете ему приснился жирный червяк, тянувший скрипучим тещиным голосом: "Эвон, как его, чумака с Привоза, развезло!", нагло подмигивавший и к тому же с волосатой бородавкой на щеке. Червяк разболтанно извивался и выписывал агрессивные восьмерки своим хрящеобразным, телескопическим телом. Сашка пробовал этого развязного червяка поймать, прихлопнуть, раздавить каблуком, но тот – жесткий и неуловимый, как намыленный карандаш, – ловко выскальзывал и при этом пищал. Пронзительно и мерзопакостно. Когда же Сашке все-таки удалось эту тварь прихватить, она взяла и обернулась краснорожим прорабом Кондратом Наливайко, у которого Сашка шабашил в поселке Негодяево-Первое до приезда в благословенную Загрязнянку. Наливайко, вполне оправдывавший по жизни свою говорящую фамилию, держал у жирного, похожего на волосатый пельмень уха оловянный портсигар вместо мобильного телефона и механическим голосом с явно заграничным, отъявленно шпионским акцентом грозил кому-то:
– Не уметь никто спать с мой законной супруг Светка Униат, а то я давай посылать поручик Уткин!..
Естественно, что после такой злобной фантасмагории сна у Сашки больше не было ни в одном глазу. Чтобы скоротать время, Сашка поднялся со своего жесткого, монастырского матрасика и направился за неимением альтернативы, можно сказать, на воздух – в отхожее место. Там и просидел до первых петухов, мусоля в руках обрывок полезной газеты "Труд" да пялясь то на заржавленные шляпки гвоздей в досках, то на слюдяные мушиные крылышки, запутавшиеся в пыльной паутине.
Утром, дойдя свинцовыми ногами до перрона, Сашка почему-то не стал на него подниматься. А поканал вдоль железнодорожной платформы к пивному киоску. Выпил там для примирения с действительностью две бутылки "Белого медведя" и косолапо двинулся по проулку, носящему доброе, близкое до детских слез название Тупик коммунизма, дальше, к рюмочной под языческим названием "Бухра". (На самом деле сие знаменитое в Загрязнянке заведение предприимчивые номады из Средней Азии окрестили "Бухара", но одна из фанерных букв на фасаде благополучно слетела и обнажила глубинную сущность учреждения). Будто кто-то Сашку перед этим сглазил! Руки отсутствовали, ноги были чужими, голову ломило. Чтобы совсем поправиться, он заказал стакан водки и с превеликой благодарностью его принял. И лишь тогда солнышко начало для Сашки запоздало восходить!
Он протер глаза, чуток приободрился, смахнул с плеч гнилую истому и направился только вперед – к безотказному гастроному, на фасаде которого было написано: "Рассвет 24 часа". По натуре Сашка был человеком нерешительным, но, если что-то решал, выпивал обязательно.
Сначала без труда убедил себя, что поедет в Москву, а оттуда – немного позже – домой. А потом об этом компромиссном благом намерении благополучно позабыл. Так и кочевал он до вечера по пристанционным питейным заведениям, где в целях упорядочения торговли алкогольными напитками были ликвидированы отделы по продаже Минвод и соков, пока не познакомился у обелиска полногрудой Матери-Родины, что у развалившегося Дома куль туры, похожего на дровяной сарай, с двумя клевыми ребятами.
Как они выглядели и как их звали, Сашка – хоть убей его! – железно не помнил. Зато сохранил ощущение, что ему было с ними интересно. Они были из разряда тех интеллигентных от природы людей, которые никогда не будут пить из горлышка, если рядом есть консервная банка. К тому же ребята сказали, что они тоже с "нэньки-Украины" и тоже строители и что они как раз собирают новую ватагу для выполнения очень важного заказа. Как известно, рецепт карьерного роста в России прост: карьера мужчины зависит от того, кто с кем пьет, карьера же женщины – от того, кто с кем спит. Но мужикам при этом гораздо труднее. Ведь достойно выпить с нужным человеком куда сложнее, чем с нужным человеком достойно переспать.
Общение с перспективными пацанами так духовно обогатило Сашку, что он впал потом в пограничное состояние. Но при этом успел накрепко зафиксировать в своей кудлатой башке, какие напитки вместе с ними употреблял: "Зверобой", "Перцовку", портвейн "Три семерки", пластиковое пиво "Оболонь", которое мужики почему-то называли "Оболвань", а потом еще, кажется, какую-то сладкую касторку с губастым негром на картинке… Сначала Сашку не брало, не брало, а потом взяло! Забраил пошел! Не зря в песне поется: кто ищет, тот всегда найдет. Найдет и выпьет!
В определенный момент Сашка спохватился: слишком много уже было на штанге! И собрался достойно ретироваться. Но новые друзья-полиглоты нестройным хором пристыдили его:
– Це ты що, Сашко?! Якщо людына нэ пье, вона хвора, або подлюка!
Совестливый Сашка, ясное дело, не причислял себя ни к одной из этих двух не лучших категорий рода человеческого и остался. На свою неминуемую погибель.
Сашку не смущало, что, чем больше он пил за чужое здоровье, тем больше терял свое. Хождение по загрязнянским достопримечательностям кончилось для него прискорбно: Сашка триумфально нагрузился до полного патриотизма. Классные друзья так его накачали, что унесли все заработанные им за пять месяцев на Серегиной "стройке века" деньги, да еще раздели до горошка на трусах и в трусах. А напоследок дали для профилактики по башке ручкой от мясорубки и в таком непотребном виде оставили в кустах. Там Сашка и очнулся с лицом в груде металлолома. Раскрыл глаза и в ужасе наткнулся на останки памятника Ленину, расплавленного голубями, которые наклевались зерна с поля у Швидковского химзавода.
– Избавьте от греха, Сергей Иваныч! – молил Сашка, колотя себя в выпуклую грудь, как в барабан, пудовыми кулаками. – Напился я, сволочь, до летательного исхода!.. Примите Христа для на работу! За что угодно возьмусь!
Теплая осень начиналась в Загрязнянке, как обычно, сразу после того, как в Америке затихали ураганы. Дачный сезон завершался, каникулы у детей заканчивались, Сереже с семьей надо было перебираться в Москву Ни о какой работе для Сашки в то время не могло быть и речи. Поэтому Серега, странноприимная душа, вовсе не томившаяся безответной любовью к деньгам, оплатил бедолаге проезд до нэньки-Украины. Как они договорились, сами в это особо не веря, – в долг.
На том и расстались, навсегда…
Денег Сереже Сашка так никогда и не вернул. Мудрость о том, что любое доброе дело не должно оставаться безнаказанным, подтвердилась в миллионный раз.
Керосинная муза и башня из мамонтятины
"Стучите громче. Глухая собака".
Из таблички на дачной калитке
Парадокс российских строек в том, что они даже при всех классических для страны перипетиях иногда подходят к концу. Сережин дом поднимался на земле предков, как гриб-свинушка после августовского дождя. И если бы не соседка, счастье моего друга было бы совершенным, как смех ребенка.
Приобретя часть дачи у Сережиной тетушки, экс-дантистка Фима Яковлевна Вагина, не так давно ставшая пенсионеркой и посему переехавшая из фабричного Швидково на природу, в Загрязнянку, превратила в свою жизненную миссию продолжение распри между разными владельцами большого дома. Но если у матери Сережи и ее сестры ожесточенные разборки когда-то были вызваны спорами за право наследования, то в случае с Фимой Яковлевной ее нападки на моего друга были только следствием дурного характера и неисправимо партийного темперамента.
Первым делом пенсионерка, как уже было нами сказано, возвела высоченную ограду между двумя оккупационными секторами, на которые поделили участок. Вторым – завела злющую, в черных подпалинах бельгийскую овчарку, которая по любому поводу лаяла на Сережиных домочадцев. К тому же стоило только Сереге включить радио погромче или засидеться допоздна за политическими дебатами с друзьями на лужайке, как особаченная соседка выбегала на крыльцо и угрожающе объявляла зычным голосом Юрия Левитана:
– Ща милицию вызову!
В конце концов эта нескончаемая "холодная война" Сережу достала, и он принялся разрабатывать тактику нейтрализации чересчур обременительной пенсионерки. Последняя капля Серегиного терпения растаяла без следа в предгрозовой загрязнянской атмосфере, когда он обнаружил, что у него на кухне пропал… газ! Несмотря на то, что газовые истории в нашу чудную эпоху происходят на всех уровнях – в том числе и на межгосударственном – едва ли не каждый Божий день, о загрязнянском казусе с энергоносителями мне хотелось бы рассказать особо.
"Газпром" – это наше все!" В справедливости этой национальной идеи в наши дни не сомневается ни один россиянин. А загрязнянцы, как истинные патриоты, ведущие свое начало аж от верного подельника Малюты Скуратова бесстрашного князя Сбитня Загрязнянского, который поражал воображение соотечественников "водочной двустволкой" задолго до того, как ее прозвали "ельцинской" (две одновременно вставленные в рот поллитровки выпиваются залпом), никогда не сомневались в верности этого постулата. Правда, убедиться в этом им посчастливилось далеко не сразу. Но разве не для того даются нам подарки, чтобы их ожидать мучительно долго?
В первый раз Сереге предложил провести газ на дачу южный молодой человек, представившийся Исмаилом Лаврентьевичем Мандакуняном. Это изощренно экзотическое анкетное сочетание сразу как-то насторожило Сережу. Но он постарался отогнать подспудную тревогу куда подальше – ведь посулы незваного гостя звучали так заманчиво. Тот, стремительным бризом пролетевший по всем обителям загрязнянских аборигенов, обещал им максимум через два месяца провести в их дома заветный голубой огонек. Причем – всего за триста долларов с хаты! Объяснял столь разумные расценки тем, что, дескать, обладал прямыми выходами на районное руководство и имел "сладкого" родственника в штаб-квартире самого газового из мировых концернов. Произнося слово "сладкий", Мандакунян многозначительно подмигивал левым глазом, похожим на перезрелую маслину, а при упоминании первого во Вселенной энергетического монополиста принимался медленно извиваться от уважения, смежного с удовольствием, – от пыльных штиблет вплоть до плоского затылка.
Пораженные зрелищем этого физиологического восторга, загрязнянцы, включая и Серегу, охотно повскрывали семейные кубышки, поддавшись на уговоры заморского змея-искусителя. А тот взял и со всей поселковой газовой казной канул без следа! Самые боевитые из сельчан потом некоторое время собирались на митинги и предлагали формировать "отряды народных мстителей". Они должны были, чтобы разыскать любой ценой – лучше бесплатно – негодяя и выбить из него захваченные обманом газовые деньги, начать прочесывать страну по всем ее неисчислимым часовым зонам. Но Сережа-то знал: рыбка берет, назад не отдает! Опять попали, как палец в одно место!.. Но все-таки, черт побери, как хочется народу иметь в доме газ!
Во второй раз Сергей едва не наступил на те же самые грабли уже исключительно по собственной инициативе, но – всем на удивление – новая Сережина бизнес-инициатива завершилась полным хэппи-эндом. Как-то Серега встретил в электричке по дороге в Москву Лесика Вертоградова, с которым в эпоху покорения космоса учился вплоть до пятого класса в загрязнянской начальной школе. В дальнейшем Вертоградов был из нее отчислен за неуспеваемость. Лесик, бывший некогда худеньким и бледным, на этот раз предстал перед однокакашником в образе атлета-тяжеловеса с наколкой на руке: могила, в надгробье которой с надписью "УК" воткнута не то стрела, не то лопата.
– Как живем? – спросил Лесика Серега, закуривая в тамбуре "Яву" явскую. – Чем занимаемся?
– Всем… – по-философски многозначительно ответствовал Лесик. – Большой бизнес рубим… Свободно…
– А-а-а! – кивнул Сережа, сделавший вид, что понял. – Свободный художник, получается?
Лесик же продолжил:
– Кому – палитра, а кому – и пол-литра. Понимаешь, машина, блин, сломалась. Отдал ее хачикам ремонтировать, вот еду забирать… Заходи вечерком на Некрасовскую. Там за бизнес и поговорим…
Улица Некрасова испокон веку слыла в Загрязнянке самой бандитской околицей: вот уж "кому на Руси жить хорошо"! Даже днем не каждый смертный из чужаков решался появляться на Некрасовке, не то что ночью. Но Серегу и тут знали и уважали. Поэтому, вернувшись вечером домой после трудов праведных, Сережа быстренько ополоснулся в бочке с дождевой водой и направился навестить друга Лесика. Память ног сработала безотказно. Нижние конечности, удивительным образом помнившие, как три с полтиной десятка лет назад они радостно выносили белобрысого Сережу в панамке к забору вертоградовской дачи, легко провели бывшего мальчика, превратившегося в седовласого мужа, по давнему маршруту. А по пути задержали его у ларька, где Серый купил огнетушитель с непонятного цвета балдвейном. Ясное дело: "по-сухому" к друзьям детства и в Загрязнянке не ходят!
Лесик словно ждал Сережу – сидел на корточках, опершись на пятки, у дороги, у входа на свой участок, и курил, изредка запивая дым пивом из мутной бутылки. Рядом с Вертоградовым расположился в позе орла здоровенный дядя в таком же, как Лесик, бело-красном олимпийском костюме с надписью "Раша". Спортивный дядя тоже курил, периодически цыкая слюной на пыльную траву, где застыла как Пизанская башня, другая бутылка с пивом. Лесик цепко оглядел Сережу, пребывавшего в своей обычной дачной форме – в динамовских синих трениках и в выцветшей на бледном загрязнянском солнце памятной майке "Олимпиада-80", – и оценил наряд:
– Чем рванее, тем клевее!.. – Показал на ражего дядю с "Рашой": – Колян, возила мой.
И тут Сережа заметил мордастый джип, стоящий на участке, за оградой из сетки-рабицы. Лесик пружинисто поднялся:
– Пойдем-ка, Серый, на совещание!