Они сели в беседке под яблоней и разлили по стаканам Сережину затируху. Выпили.
– Ну?!.. – требовательно произнес Лесик, отлаженно глядя Сергее чуть повыше глаз.
Сережа не стал ничего говорить, только предложил товарищу сигарету. Опять разлил балдвейн. Вертоградов поднял стакан с маслянистой жидкостью, посмотрел сквозь него на свет и припечатал:
– Натуральный Ленин в Разливе! Где ты только такой скипидар достаешь?.. Ну, говори, Серега, какие проблемы?
Сереже стало так тошно, как никогда раньше не было. Какого черта он тут делает? Только время убивает. Унижается!.. На хрена ему сдался этот толстый мужик, похожий на мясника? Ностальгия по детству – наверное, только ему одному еще известно это забытое чувство.
Однако Лесик, словно проинтуичив Серегины фрейдистские переживания, неожиданно опустил тяжелую, мокрую ладонь на Сережину руку:
– Не парься, Серый… Говори! Мы тут, кореш, разные вопросы решаем…
И Сережу прорвало. Он не разразился рыданиями и не забился головой о стол со вспухшей краской, а просто рассказал тихо о своих долгих блужданиях по стране с неожиданно рыночной экономикой и завершил исповедь недавними газовыми проблемами.
– Да-а-а… – подытожил Лесик Сережино повествование. – Не так страшен черт, как его малютки. Вот что, Серый! С газом я тебе помогу. Как? Не скажу, но наши пацаны и там есть… – Он ткнул пальцем в крышу беседки, как будто именно на ней располагалась штаб-квартира "Газпрома". – Ты только собери из соседей по улице такую команду, для которой и газа не жалко. Сам за дело возьмись, никому не доверяй, понял?.. По весне будешь с газом, Серый, зуб даю!
Олимпийский Лесик свое слово сдержал. И в наше рациональное время случаются чудеса. Не мытьем, так катанием газ в Серегиной латифундии вскоре появился. Все соседи "подписались" под это обыкновенное чудо. За исключением Фимы Яковлевны. То ли она не могла принять, что инициатором благодеяния оказался Сережа, то ли денег вульгарно пожалела, но в число газовых пайщиков принципиально не вошла. "Ну и хрен с ней! – решил Сережа. – Меньше народа, больше газорода". И, казалось бы, принялся он жить-поживать да добра наживать, если бы не произошедшая с ним странная, почти детективная история в духе Эркюля Пуаро.
…Дождливым летним вечером Сережа с энтузиазмом влез в только что возведенную душевую кабину, намереваясь блаженно подставить спину горячему потоку, но вместо теплых струй водопада Виктория на его плечи обрушились воды студеной Ниагары.
– Что за мать твою?! – возмутился Сережа и пошел проверить итальянскую газовую колонку, самую дорогую и ценную вещь в доме. Она почему-то упорно не горела. Сперва Сережа в такую подлость не поверил, но, когда убедился в том, что и на кухне конфорки не фурычат, вообще пал духом. Едва газ провел – и уже такой раскардаш! Обидно.
Чтобы хоть как-то примириться с действительностью, Серега вышел покурить. Дождик прекратился. Сережа прошел в садик, опустился на влажную скамейку у стены, отделявшей его надел от соседского. Едва затянулся, как заметил между двумя рассохшимися досками полоску света. Любопытства ради припал к щели глазом и узрел Фиму Яковлевну чародействующую на кухне. Как обычно бывает после грозы, запахи чувствовались в воздухе с особой остротой. Они перемешались в озоне изысканным букетом. Сережа, последний загрязнянский могиканин, ощущал в их многоцветном коктейле и прощающуюся с коротким летом сирень, и свежескошенную где-то вдали траву, и мокрую землю с унавоженной грядки… И вдруг все перебил сладкий дух свежего, горячего варенья! Клубничного, конечно же!
Серега отбросил сигарету, зажмурился и потянул носом: сомнений не оставалось! Фима Яковлевна торжествующе творила варенье.
"Чудное дело, – подумал Сережа, – раньше, когда эта клизма включала все свои многочисленные электрические плитки и принималась за заготовки, свет в доме "садился" и едва ли не "глох". А теперь напряжение почему-то не понижается… Странно, очень странно! Что-то здесь не так. Явно не так…"
Движимый какой-то потусторонней силой, Сережа принялся крутиться на месте, как щенок за своим хвостом, и, наконец, сообразил, что ему надо сделать. В углу дачного участка прямо у ямы, вырытой для перегноя из сбора скошенной травы и вообще для всякого пищевого мусора, росла сосна. Взглядом опытного стратега Серега моментально вычислил, что, если забраться вверх на несколько веток, на окно соседкиной кухни откроется исключительная панорама. Оставалось только прихватить отцовский, еще фронтовой, бинокль, и можно отправляться в разведку Легким шагом следопыта Серый поспешил к дереву, подпрыгнул с разбегу и попытался, как в далеком детстве, полезть по стволу.
– Ой, блин! – Сережа влип пальцами в смолу и сломал носом корявую ветку, которую не заметил в вечернем сумраке. Удержавшись чудом, он принялся карабкаться по шершавому стволу, сдирая до крови кожу с ладоней о жесткую кору. Поднялся на два человеческих роста и повис на ветке потолще. Заняв выгодную наблюдательную позицию, Серега стянул с шеи завалившийся на спину бинокль, настроил его и принялся лорнировать диспозицию противника. Фима Яковлевна стояла в халате перед выстроенной на столе шеренгой стеклянных банок и плавно развешивала по ним серебряным половником тягучую, вызывающе красную клубничную массу. При этом соседка, глядя на розовую пленку пенок в глубокой глиняной миске, плотоядно сосала пухлую нижнюю губу и даже как будто содрогалась в эйфории всем телом. Впрочем, не исключено, что последнее Сереже, пребывавшему в охотничьем возбуждении, только привиделось. Зато ему совсем не почудилось другое. Фантастическое, невероятное! А именно: справа от Фимы Яковлевны всеми своими четырьмя голубыми огнями триумфально горела… газовая плита! Какие там пирамиды майя и дольмены друидов?! Какая там неразрешимая теорема Ферма?!.. Вот она истинная энигма российской цивилизации: газовые коммуникации к дому не подведены, а газовая плита все равно горит!
– Ах ты сволочь! – прошипел Сережа, разом осознавший глобальную, вселенскую степень соседкиного коварства. – Присосалась, пиявка проклятая…
Он весь задрожал от праведного возмущения и не заметил, как тревожно затрещала ветка, на которой он держался невесомо, как воробушек. Х-х-хрясть! И Серега рухнул вниз – туда, где благополучно догнивали прошлогодние отбросы. В компостной яме Серый попробовал подняться, оперся рукой на нечто вонючее и липкое. Но поскользнулся, поехал боком и уткнулся лицом в волглые капустные очистки, перемешанные с помоями. Не успел Серега выплюнуть заплесневелый огурец и чертыхнуться, как вынужден был замереть: услышал по ту сторону "берлинской стены", совсем рядом, тяжелые шаги. Продолжательница дела шкодливой старухи Шапокляк приблизилась, крадучись, к демаркационной линии. Остановилась, оценивая фронтовую обстановку, и перебросила через забор пакет из-под собачьего корма, туго набитый пищевыми отходами. Весьма ловко, надо сказать: выпущенный из рук Фимы Яковлевны мешок с гнилью угодил прямо в Сережин лоб! Попал и лопнул, вывалив на моего друга, как из легендарного рога, изобилие всевозможного дерьма.
И тогда в пацифистской душе Сереги проснулся серый волк! Он не был завистлив – избави Бог! Из всех людей мой друг завидовал только Адаму, у которого, как известно, не было ни тещи, ни соседей. Но смириться с тем, что он познал и испытал сегодня, было выше даже его сил. Возмездие! Возмездие! Где меч Нибелунгов?!..
Фулстоп. Ну, а газ-то откуда у этой клюшки все-таки взялся?
Серега вылез на карачках из родной клоаки и, не меняя позы, энергично принялся ползти, изучая на ощупь землю у основания ограды. Метрах в трех от компостной ямы британско-загрязнянский газон был не столь давно явно взрыт и вновь уложен на место. Серый запустил руку в еще не слежавшуюся землю и нащупал трубу уводящую на соседскую территорию. Ах, гадина! Выходит, пока он валандался на днях в Москве, эта жмотина проникла с какими-то киллерами к нему на участок и сделала к себе отвод от его кровного газа. Ох, змея!.. А сама-то: "Платить за газ я не собираюсь, он мне не нужен!"
Все! На войне, как на войне. Фима Яковлевна и не подозревала, какую могучую, титаническую стихию она в тот вечер разбудила у помойки…
Приехав в очередной раз проведать товарища, я застал его на недостроенном балконе, прицепившемся к третьему этажу дачи, с духовым ружьем в руках.
– Молодец, как раз вовремя! – оживился Серега, заметив меня. – Поможешь мне, а то я тут сафари затеял…
Он перезарядил духовушку и изготовился к стрельбе. Мишени вроде бы видно не было. Дичи – тоже.
И тут из-за угла показалась соседская собака, по-хозяйски обегавшая дозором вверенную ей территорию. Сережа оживился:
– Чем больше мы заботимся о животных, тем они вкуснее!
Он вскинул свой пластиковый "шмайсер" и нажал на курок: паф! После сухого, почти бесшумного выстрела алюминиевая пулька попала точно в овчарку. Та лихорадочно закрутила мордой, не понимая, какая тварь ее так больно жалит. Но на всякий случай продолжила нести караул – залаяла на забор. И абсолютно напрасно. Поднаторевший в стрельбе из духовушки Серега успел перезарядить "перданку" и снайперски всадил вторую пульку – паф! – аккурат в филейную часть зверя.
– Все как в тире: "Каждый стреляющий точно в цель получает пулю", – вспомнил Сережа объявление старой, еще досаафовской поры.
Фимина сучка закрутилась юлой, видимо, сообразив, что, если она не спрячется, шкура ее превратится в дуршлаг. Так оно и было! Антинатовская тактика быстрого реагирования и неядерного сдерживания по всем азимутам начинала приносить первые плоды. Пока "бельгийка" выбирала, в какую сторону ей мигрировать, третья Серегина пулька, срезав по пути долговязый, лелеемый Фимой Яковлевной подсолнух, впилась западному зверю в лапу… Собака загрязнянских Баскервиллей жалобно взвыла и рванула к будке.
– Кобеля буханкой не испугаешь! На полчаса как минимум нам покой обеспечен, – сказал довольный Серега. – Пойдем шашлык жарить!
Минут через сорок, забацав в глубоком, как ванна, осыпающемся ржавчиной мангале уголья и насадив на шампуры любовно приготовленную Сережей маринованную свининку мы вновь забрались на балкон и встали под плакат, которым мой друг пытался извести комаров. На куске ватмана было жирно начертано: "Товарищ Комар, помни о СПИДе!"
Начиналась новая фаза борьбы за дачную независимость. Правда, на этот раз все складывалось для загрязнянских патриотов гораздо быстрее и проще: едва овчарка нервно тявкнула на Серегины шашлыки, как получила две пульки кряду. Сперва – по спине, потом – по морде. Если бы это видели активисты Общества защиты животных, они бы умерли, не сходя с места, от эмоционального потрясения! Фимина собака, окончательно просекшая, что из нее упорно намереваются сделать февральские стельки, в ужасе ринулась к своему убежищу.
– Что ж, достаточно, – решил Сережа. И предусмотрительно осекся: – В крайнем случае повторим ритуал через пару часов…
В этот вечер собачка благодушно молчала. Однако на следующий день, начиная с утра, все повторилось с хронологической точностью.
– Я уже неделю над ней так работаю, – устало признался Сережа. – Упрямая сучка!
Но железо и камень дробит, как доказал академик Павлов. Если зайчика долго бить по голове, он научится не только зажигать спички, но и изготовлять сигары… К концу восьмого дня собачка, назойливая и вездесущая еще вчера, наотрез отказалась вылезать из будки, даже когда Фима Яковлевна притащила ей миску с костями. Хозяйка не понимала, что происходит, а мы с Серегой взирали свысока на свой Аустерлиц.
– Выиграно сражение, но не война, – в духе стратегов Второй мировой резюмировал происходящее Сережа. – Теперь из этой дырявой твари даже шапку не сошьешь…
И мы спустились со смотровой площадки, чтобы поставить на березовые уголья новую партию шашлыков. В гости как раз подошел Жора Королев, школьный товарищ Сереги и личность далеко не последняя в поселковом масштабе.
Розовокожий альбинос, жилистый и тонкокостный, он походил на заостренную пружину, готовую сжаться и взорваться в любой момент. Взгляд останавливало и его лицо: необычайно длинное, плоскогубое и с совершенно разными, воландовскими глазами. Один глаз был розово-серым, другой – почти белым. Рассказывали, что Королев увлекался в детстве сборкой радиотехники. Как-то взорвалась бракованная лампа и опасно ранила Жору в глаз. Он потерял часть зрения, зато приобрел новую страсть: начал старательно заниматься карате. И добился в этом рисковом по советским лекалам деле больших и странных успехов, за что получил от друзей кличку Сенсэй.
Мы сидели на английском газоне, посеянном украинцами, и, закусывая водку худосочной русской редиской, высаженной таджиками, любовались робким ростком кавказского самшита – Серегиной агрономической гордостью.
– Как деньги появятся, сделаю сначала японский сад камней, а потом русскую баню, непременно с душем Шарко, чтобы спину лучше мыть, – принялся маниловствовать Серега после того, как со смаком закусил "Облепиховую" листиком собственного, предварительно обглоданного тощими загрязнянскими улитками салата.
И тут через дорогу на соседнем участке раздался залихватский, разбойничий покрик:
– Всех, суки недорезанные, поимею! Всех, гофры замороженные, в жопу в. у!..
Королев сощурился, это означало, что он недоволен. Жора никогда не сквернословил и даже голоса не повышал. Он считал, что владение матом – как знание карате: настоящие мастера не применяют его без необходимости. Сережа рассказывал, что однажды, когда они с Сенсэем были на станции, тот сделал замечание трем залетным парням, изъяснявшимся только матом даже в присутствии женщин. Здоровенные деревенские мужики решили наказать белесого выскочку и сами не поняли, как мгновенно оказались на земле с разбитыми носами и расквашенными лбами. В критические секунды Сенсэй, обычно исключительно предупредительный и вежливый, превращался в машину смерти, в ракету "Сатана".
– Что за клоун там разоряется? – раздраженно спросил Королев.
– Это Вася Вихрев, – сказал Серега. – Видать, опять его жена заперла.
– Какой Вихрев? Поэт, что ли…
– Он. Наш классик.
– Тот самый классик, который все квасит, – неожиданно для меня в рифму сказал Сенсэй, потом покачал головой и снисходительно улыбнулся. – Все пишет, старик Похабыч, сказки про лису Пипису и кота Вонзилио?
– Все, Амудей, творит… – кивнул Серега.
Василий Вихрев являлся – как он сам о себе говорил – создателем нового литературного течения: "альковно-политического андерграунда". Он писал эротические мазаринады третьего тысячелетия в стиле символистов-геометристов Серебряного века:
Увлечение
Влечение
Лечение
Не гнушался и декларативными афоризмами, которые запечатлевал вместе с автографом на оборотной стороне своей визитной карточки. Например: "Если аборт убийство, то минет – людоедство".
Нельзя не признать, что творческий метод Вихрева отличался своеобразием. Жена запирала поэта в одной из двух комнат, которые они снимали в доме у Коминтерна Силовича Муфлонова, и страстно вдохновляла классика перед творческими исканиями:
– Пиши, паразит! И только попробуй мне, зараза, сбежать и нажраться! Если подохнешь в канаве по пьяни, домой не возвращайся… Комсилыча на тебя, аллигатора, нет!
Предупреждение было отнюдь не праздным. Муфлонов слыл мужиком солидным и строгим, жизнь любил размеренную и организованную. Как выгодного квартиранта он поэта вынужден был терпеть, но к его темпераментным выходкам относился критически. Комсилыч – так уважительно Коминтерна Силовича звали в Загрязнянке – проработал всю свою долгую жизнь главным инженером шахты на далеком Севере и теперь успешно доказывал, что Россия – родина слонов: подторговывал запасенной за полярным кругом мамонтовой костью.
Комсилыч принадлежал к той породе руководителей советского типа, которые, даже уйдя на пенсию, продолжали фонтанировать смелыми хозяйственными идеями в духе хрущевской семилетки.
То он приобрел где-то по случаю пивной аппарат. Целый заводик! В техническом пособии, деловито сопровождавшем мудреные заграничные емкости и змеевики, сообщалось, что при правильном соблюдении технологии каждый олух может сделать благодаря этой шарманке до четырех сортов великолепного пива. Причем – ничем не уступающего по качеству немецкому и чешскому. До четырехсот литров только за одну загрузку! Ослепленный рекламой, Комсилыч засыпал в жерло агрегата нужные ингредиенты и стал ждать обильных результатов. Но вместо обещанного "волшебного напитка" из крана сочилась лишь бледно-желтая жидкость, весьма похожая по консистенции и вкусу на мочу молодого поросенка.
Пытливый охотник на мамонтов решил проверить, не была ли случаем нарушена им хитрая технология. Открыл приложенное к пивному заводику изобилующее опечатками пособие, которое почему-то начиналось со слов "Туповое соглашение", и с ужасом обнаружил, что для получения первых декалитров райского нектара придется запастись недюжинным терпением. Оказывается, согласно заморской технологии, пиво делается минимум за… четыре недели! Ни дать, ни взять! Почти как беременность у слона!..
Это было уже слишком. Зажав сердце и печень в кулак, Комсилыч промытарился у чана с пивной бражкой адских четырнадцать дней, а потом решительно выкрутил кран и выдул в ночь с пятницы на понедельник все, что он потом стыдливо назвал "молодым пивом". Серега, надо сказать, энергично ассистировал магаданскому аксакалу в затянувшейся дегустации. Но сохранил о пенистом напитке, напоминающем по вкусу жидкость для мойки стекол, воспоминания не самые благоприятные.
А Комсилыч, после провала пивного эксперимента еще больше возненавидевший заграницу, – будь она неладна со своими регламентациями! – присутствия совейского духа не потерял и, очертя голову, бросился в новое, на этот раз исключительно отечественное начинание.
Родственники жены, занявшиеся фермерством в Сарапуле, прислали Муфлонову споры грибов. Для постановки на поток их выращивания Комсилыч, бывший когда-то "юным лысенковцем", сил не пожалел. Вычитав в патриотической газете "Строй и участок", что лучше всего питательные микозы произрастают не на плантациях, а на осиновых пеньках, Муфлонов – в целях экономии средств – приспособил под посадку спор столбы, на которых держалась массивная ограда его фамильного домена. Благо балки эти были осиновыми. Затем собственноручно прорыл колодец: выяснилось, что, если поливать грибы обычной, ржавой водой из-под крана, расти эти привередливые микозы принципиально не захотят. И, наконец, Комсилыч присыпал места посадки спор специально подобранным торфом, перемешанным с какими-то особенными, хитрыми опилками. Теперь ему, как Буратино, оставалось только обильно поливать рассаду и ждать произрастания многочисленных белковых гирлянд. Ждать стремительного обогащения.
К осени под толстым слоем удобрений что-то, наконец, принялось стыдливо проклевываться. Каждый вечер семейство Муфлоновых проходило вереницей вдоль столбов, в надежде узреть однажды жирные, маслянистые шляпки. И какова же была радость магаданского охотника на мамонтов, когда в сентябре он разгреб в заветном месте рукотворный мох и увидел влажную семейку грибов.
– Шуренок, свершилось! – трубно воззвал к жене Комсилыч, возрадовавшийся навозному Клондайку.
Александре Муфлоновой, выросшей в мордовских лесах и прозванной соседями за обильность форм Шура-Полтора мяса, не потребовалось и пяти секунд, чтобы вылить на желудеобразную голову мужа ушат студеной воды:
– Совсем, что ли, ку-ку, да?! Это же ложные опята, Силыч!