Доллары ликвидны - и неликвидны. Ликвидны в том смысле, что на них можно приобрести любой осколок общественных благ. Приобрести, но не защитить. С долларом человек выживет, удовлетворив инстинкты и даже фантазии. Но - однократно, асоциально, тайно и частно.
Накапливаясь у людей, доллары не становятся капиталом. Доллар в России - не долларв Америке. Купив собственность, еще раз платишь, чтобы ее признали. А заплатив за защиту, находишь себя во власти сил, которым нельзя доверять. Тут уже нужен Защитник. Для обеспечения номинала доллар в России нуждается в крыше, его надо дополнить силовой компонентой. Постепенно в этом угадывались очертания будущей власти. Долларизация России предвосхитила новый режим Государственности.
Своеобразный социум. В нем есть номинальные институты, но воспользоваться ими могут лишь те, у кого много долларов, и на них они покупают отдельное правовое благоприятствование. Такой глубины разобщения, асоциальности, аномии трудно было бы добиться любой из прошлых тираний. Сталин далеко зашел в разобщении граждан, применив ужасные репрессии, и всех прогнав сквозь войну. В новой же России его задача решилась "снизу" - отчаянными усилиями людей, задешево сбывавших все виды человеческих связей.
Растет объем теневых ресурсов, никак не капитализируемых. Превращают какую-нибудь условную Магнитку в собственность, но рабочие не становятся собственниками своего труда. Им дано добровольно подвергаться произвольной эксплуатации. Без государства их собственность на труд неликвидна; зарплату не платят.
Спрос на ЗАЩИТУ
В конце 1990-х годов возникают анклавы собственности, не признанной никем из приписанных к этим анклавам. Захваченные советские комбинаты с трудом могут быть проданы - их проще отнять, что и делают. Собственность помещают в неправовой периметр, но даже мощным конгломератам трудно держать оборону - периметр дорого стоит. Сколько зарыто братвы, с автоматами и без, на спорных рубежах этой "собственности"?
Дефолт 1998 года - второе учредительное для нашей власти событие, удар по доверию к долларизированным инструментам в их функции Государственности. После дефолта возник было спрос на государство. Недостижимые институты капиталистической экономики - собственность, ликвидность, капитал - делегируют государству, которого нет. Зато есть запрос на некую власть - защитника частных анклавов. Ликвидностью в нем станут уже не доллары, а "доллары плюс", деньги-власть.
Обыватель бежит с бесполезного рынка, а власть платит ему задержанные зарплаты или пенсии. Маленькие, ведь это лишь отступные. За труд здесь не платят. Платят за отказ собственника от всех титулов собственности. Это общество бюджетных крепостных, у которых, правда, есть воля уйти восвояси, в никуда, в Канаду.
Попытки подвести регулярную экономическую базу под суверенное управление территориями РФ долго были неудачными. Ельцин выходил на рынок займов в роли "главного демократа". Команда реформаторов Чубайса - Немцова строила эталон переходной экономики - рай для быстрых спекулятивных инвестиций. Путин то навязывал Россию Европе в роли эксклюзивной сырьевой базы, то предлагал Бушу военный союз с объединением энергосистем.
На рынок вышла Государственность. После ряда попыток и поисков - у Путина они займут первый срок его президентства - модель симбиоза власти с рынком нашлась. Финансовый "треугольник Кудрина - Сечина" завершил поиски.
Возникла экономически респектабельная власть - суверенитет-монополист, кредитоспособный агент глобального рынка. Внутри страны гражданин России не является носителем государства, зато власть выступает им вовне.
Наш суверенитет гарантирует любому из лояльных определенную долю. А некоторым дает и полную гарантию их собственности. Но только с согласия государства, и власть может согласие отозвать. Памятна реплика Дерипаски, будто он готов немедля отдать государству заводы со всем остальным и уйти в никуда, как бродячий монах. То был не просто всхлип лоялизма. Это говорил хозяин, знающий, что управляемый капитал принадлежит ему не вполне. Он капитализирован лишь через капитализацию власти в целом.
Это превращает вождей России в мегасобственников. Им незачем монетизировать собственность - они обладают целым, землей и страной, в большей степени, чем вожди СССР. Политбюро ограничивала монополия внешней торговли, глобализация не проникала внутрь страны. Это политически сковывало позднесоветскую власть, та не смела усилиться за счет анонимного рынка.
Защита в ОБМЕН на институты
Российские институты власти - не правовые и не противоправные, они внеправовые. Они обусловливают защиту собственности включением собственника в некие договоренности. Граждане не могут выйти на рынок, хотя их пускают - иди, дорогой, только с чем? Тебе нечего капитализировать! Единственный обладатель безупречно оформленных прав собственности - государство. В этом качестве Государственность - конкурент гражданина, и мало кто выдержит ее конкуренцию. Но для мира это безразлично, ведь права торговца активами России оформлены должным образом. Титул суверенитета позволяет нам оформлять, переоформлять и отнимать любые права.
Никакая "приватизация", формально присваивая статус частной собственности некому имуществу в РФ, не может изменить ситуацию. Эти раздачи остаются простым "землеотводом" единого собственника национальной территории.
Зато найдено главное, что искали под именем свободы, собственности и порядка, - защита! Гражданин получил блага, предоставляемые правом и капиталом, - без права и без капитала, а по договоренности о пропорции благ, причитающихся из бюджета. Каковы условия сделки? Они неизвестны, но привязаны к месту сделки и к классу твоей лояльности.
Потребность в безопасности удовлетворена. Борьба с неопределенностью завершилась Государственностью, которая ее исключает…
Доверия к властям не возникло, страх сохранился. К нему добавился избыток гарантий в невыгодной форме. Государственность предлагает гражданину страховку закрытым списком, снимая с себя ответственность за цену при переменах мировой конъюнктуры. Тарифы растут, гарантии дешевеют, но власть не несет за это ответственности… пока держатель гарантий не возмутится. Тут губернатор вызывает ретейлера, бьет кулаком по столу - "фиксируй тарифы, сукин сын, - у меня выборы!"
Гарантии есть, но ты прикреплен к гарантиям и не можешь их обменять или продать. Они неликвидны.
Страховщик в КАЗИНО
Государственность, страховщик всех интересов, включая собственные, опьянена и теряет контроль над ситуацией. Угрозы застрахованы - и власть ослепла, полагая реальным лишь то, от чего страховала. Фактически же она не готова ни к какой новой угрозе. Отсюда иллюзия, что все и дальше будет, как было до сих пор.
Обратная мысль слишком страшна, чтоб ее допустить. Переброска денег со статьи на статью бюджета, уводя от края, питает веру, будто "мы следуем в мировом мейнстриме" ©. Риски игнорируют - даже многомиллиардную аферу Банка Москвы, ударившую по всей РФ.
Преобразуема ли Государственность - в государство? Медведев подозревает страну в "азиатчине", но мы слишком инновативны. Здесь нет института, о котором можно сказать - так было всегда! И не случайно спорное утверждение президента, что государству Россия - двадцать лет. Государственность это процесс, а не институт - мы вправе обратить любой свой элемент власти в любой другой. Ничто не несет легитимности вечного, ничто традицией не освящено. При всех клятвах верности Конституции туда непрерывно вписывают поправки. Их вносит некто "тандем" - которого в Конституции нет.
Российская Государственность на мировом рынке - инноватор и инновационный продукт. Но инноватор не знает, как дальше вести дело. Он вцепился в изобретение, ценность которого растет в фантазиях вместе с чувством его гениальности… Сделав некогда нечто, боишься не сделать ничего умнее, догадываясь, что успех был случайным. Страх упустить везение известен игрокам. Он привязывает к некогда сделанной ставке. Такова азартная стратегия нашей команды власти. Гений стал рабом рулетки.
Демократия
Эксперимент с демократией в России
Я рассматриваю демократический опыт России как эксперимент. Демократия у нас может получиться, а может - нет. Удача или неудача импровизации определяется кроме прочего проработкой опыта строительства демократических институтов. При отсутствии политического анализа есть риск провалить эксперимент. Этот риск усиливается и у нас.
Известен "парадокс Бёкенфёрде" - либеральная демократия опирается на основания (культурные и социальные), которые сама не создает и создать не может. Это призыв к анализу оснований. Рассмотрим Российскую Федерацию как многоактную импровизацию, возникшую по случайным причинам для решения срочных проблем (сохранения централизованного контроля на территории остаточной России/РСФСР;ответственности по внешним долгам СССР; контроля за союзным ядерным потенциалом и т. д.). В дальнейшем импровизация обросла распределительными коалициями и группами интересов. Обросла организациями, притворявшимся "институтами". В России разница между организациями и институтами мала.
Тандем - пример того, как импровизированная организация превратилась в опасный институт. Тяжкий случай импровизированного "института" - превращение областной системы СССР в перечень "субъектов Российской Федерации". Мнимых субъектов - поскольку ни одна область не могла стать реальной политической единицей.
Общеизвестно выражение асимметричная Федерация. Она асимметрична из-за неравенства областей и республик в составе Российской Федерации и того, что в состав одних субъектов входят другие субъекты, что, вообще говоря, абсурдно. Это советские обрубки, фрагменты административных тел, нашпигованные бюрократией, присвоившей символическую компетенцию.
Зато есть масса непредставленных субъектов, и главные среди них - русские. Мы твердим, что кавказские земли - "та же Россия". Верно. Но никто не говорит официально, что и русские земли - та же Россия. Русские, кавказские, татарские земли - все составные части России в политике представлены по-разному; а русские не представлены никак. Не представлены и различия между русскими землями, ведь мы не унитарны.
Итак, экспериментальная импровизация 1990–1991 годов создала проблемы, с которыми приходится иметь дело при строительстве новой России, в ее nation building. Страна несет травматичный опыт прошлых либерализаций. Это политические шрамы от старых травм.
Социальная реальность, будучи долгое время объектом неудачных экспериментов, развила иммунитет к реформам вообще. Механизмы иммунитета к насилию над реальностью стали частью самой социальной реальности - ее реальными институтами.
Попытки "зачистить реальность" (независимо от цели, которая их вдохновляет) ведут к сопротивлению и страстным реакциям в социуме. Живой пример - радикальная реформа армии, которую проводит министр обороны Сердюков. Эта единственная радикальнопрогрессивная реформа Медведева вызвала тотальное отторжение всех политических групп - от фашистов до либералов и даже правозащитников, которые сами требовали этой радикальной реформы!
Ульрих Бек сам модерн называет рефлексивным модерном, который ведет к ревизии принципов классической демократии. Ревизия - это пересмотр оснований, который откладывали слишком долго. В таких импровизирующих демократиях, как российская, на это накладывается мечта о ревизии самого демократического эксперимента.
Я редко встречал в Кремле людей с явно антидемократическими взглядами. Демократия в России - консенсус, которого придерживались все ее президенты. Либеральная ось ("За мою свободу!") остается общей для всех групп электората. Граница между либерализмом и авторитаризмом в условиях "рефлексивного модерна" по Беку размыта. Она дополнительно размывается необходимостью для власти участвовать в гонке на опережение. Обогнать конкурентов для нас значит интенсифицировать преимущества. Интенсификация власти породила доминирование кремлевских авангардистов. Мы рассматриваем свою команду как неповторимую власть, жертвующую мелочами демократии ради поэтапного внедрения ее институтов.
Для опережения других он нуждается в информации; Кремль долго был главным потребителем знаний о социальной реальности в России. Администрация президента исходила из меритократического приоритета команды, которая "все сама лучше знает".
Пора обдумать элитарный и часто рискованный авангардизм президентской команды власти. Зародившись на рубеже 1980– 1990-х годов, он развился в мощную гегемонию и пользуется своей безальтернативностью. Важным ресурсом власти долго была эта смесь догматической меритократии со способностью к внутренней самокритике. Мы долго контролировали уровень собственной адекватности. Но, кажется, теперь это стало излишним.
Демократия в России - это нервный и острый опыт. Поздно спрашивать, для чего было создавать Россию в никогда не существовавших границах на невозможной советской платформе. Так или иначе, Россия возникла - и от ее имени действует наша нервная, опасная - гениальная власть, используя саму демократию как средство форсажа. Даже если наш эксперимент потерпит полную неудачу, он останется важной темой политической мысли, ценной для будущих русских демократий.
Кавказ
КАВКАЗ - бюджетный, расстреливающий, мировой
Кавказ - провал модели, которая доказала успешность построения вертикали власти всюду, от Москвы до Тувы, но только не здесь! Так бывает с любой концепцией власти - охватив почти все, она не справляется с одной-единственной деталью. И в этой маргиналии вдруг проступают знаки конца.
Вертикаль власти Путина строилась путем скупки дееспособных территориальных господств. Назовите их властями, местными элитами, кланами или как угодно - они плотно сидели на своих местах и за годы фактической автономии вросли в местную экономику. В большинстве своем они были бедны и нелюбимы Кремлем, но хотели единого государства. Центральная власть не стала, как ждали многие, бороться с местными командами, она их стала покупать. (А скупая, тут же и продавать доверенным миллиардерам - хеджируя риски).
Первые деньги пошли с налоговой реформы и реформы межбюджетных отношений. С единого казначейского расчета через федеральный центр и кудринской стратегии резервирования, открывшей путь на рынки кредитов. Федеральный центр предоставлял местный бюджет в обеспечение лояльности истеблишмента и не интересовался, какая часть будет похищена. (Особенно, когда хищения имели столь респектабельную форму, как, например, Банк "Москва").
Чем, вкратце, была вертикаль власти? Мы требовали признания регионами главенства центра и первенства его законов, их участия в культе единства и неделимости России. Исполнения социальных статей бюджета, ведь от лояльности путинского большинства мы зависим. Еще центр хотел развития территории, а то, что при этом центры развития достаются местным правящим семьям, считали естественным.
Мы покупали не преданность, а знаки преданности, не управляемость, а ее наружные признаки. И схема сработала! К середине нулевых все включились в игру под названием "вертикаль власти".
Но то была не "бюрократическая машина", как думали, а сложная кредитно-финансовая операция. На деле вертикаль обрывалась на пороге региона, а там ее имитировали местными силами, убедительно и без явных конфликтов с центром. (Запрет на огласку конфликта - главное из правил игры).
Аналогичную схему центр использовал на Кавказе, но здесь она не сработала. Местные субъекты власти оказались многочисленны. Центров господства было неучтенное множество и у каждого есть возможность безнаказанно плодить конфликты под псевдонимом "терактов" (ссылаясь на "подполье"). Все требовали финансовых преференций, а при неудовлетворенности кого-то убивали или взрывали. Использование террористов кавказскими "президентами" перешло в их коммерческое партнерство, и кавказские бюджеты стали экспоненциально расти. Возник большой мировой бизнес под названием "бюджет российского Кавказа".
Бюджет у нас является бизнесом. Кавказ - это очень крупный бизнес. Он финансово однотипен дотационному региону, но, при этом, представляет собой пузырь. То есть сопровождается ажиотажным спросом и готов поглотить сколько угодно денег. Особенно, если получит возможность выхода на мировые финансовые рынки. И вот, мы уже совсем близко к этому.
Опасный Кавказ превратился в спекуляцию столь привлекательную, что в ней спешат поучаствовать и западные инвесторы.
Легко проследить связь между планами Министерства развития регионов, выделить 5,5 триллиона рублей, на так называемое развитие Кавказа и скромным явлением французского финансового банка Caisse des Depots et Consignations, выделяющего, якобы, 10 миллиардов евро кредита на несбыточные проекты европейских курортов на минных полях. Что за отчаянные парни? Нет, это консервативный инвестор. Институциональная разруха его не отпугивает, поскольку мешки с евро, которые он сбросит на стреляющие горы, перестрахованы не столько на западных рынках, сколько российским правительством. Их обеспечением являются не минные поля Кавказа, а требование президента к Минфину принимать мины в обеспечение, если они кавказские. Такое требование - самая надежная государственная бумага.
Это значит, что финансиализация власти сильней вертикали власти, образуя вместе с той общую схему глобализации по-российски. Кавказ обходится без властной вертикали, но не обошелся без власти финансовой. И выстроил ее под гарантии Резервного и Пенсионного фондов РФ. Оттого люди в Сагре, Москве и Ростове ждут в гости все новых бенефициаров из кавказских республик с деньгами слишком большими, чтобы истратить их у себя дома.
Как и с Россией в целом, такой бизнес не производит добавленную стоимость, а "укрепляет суверенитет и единство" национальной территории. Правда, исключая из суверенитета такую деталь, как люди.