ЛАНДШАФТ насилия - паралич воли
Человек в России погружен в среду рассеянного, якобы частного, насилия, где все ждут атаки. Власть дружески намекает ему: я-то тебя защищаю, но погляди - вокруг одни отморозки! Кто знает… Что в этом важно? Что неопознанность страхов превратила насилие из эксцесса в ландшафт.
Властям и гражданам хорошо известно, что в отделениях полиции пытают. Описаны и орудия пытки, часто более изощренные, чем в сталинском НКВД. При том, что пытки чаще всего бесцельны (рядовой мент зверствует лишь ради отчетности), власть никогда не предпринимала резких усилий к их отмене. Страх подвергнуться истязанию составляет, видимо, важный, хотя и фоновый фактор ее капитала. Не пользуясь авторитетом, власть использует как его заменитель диффузный страх, испаряемый основой системы.
Власть скрытно сожительствует с частным насилием - оно ценно тем, что мультиплицирует страхи. Добывая из памяти и активизируя опыт прошлых насилий, страх подкармливает неуверенность - от которой страхует власть.
Гражданин всегда в обороне - зато власть в авангарде. Хотя истинно важные вещи не спрятаны и не сокрыты, фокус внимания перенацелен в прошлое, где все уже позади, а ты все равно должен бояться. Во всякий момент нашей новой истории мы найдем страх, готовый к употреблению. Гражданам положено бояться то "красно-коричневых", то "олигархов", то, еще комичнее, - миллиардера Прохорова. Факты объявляют угрозами, когда их уже нельзя изменить. Например, угроза "голода и гражданской войны" - эффективный жупел реформаторов 1991 года - артефакт еще сталинской пропаганды, широко ею использованный в 1930-х годах.
В крайнем случае станицы Кущевской это легко разглядеть. Полезные для работы рынка сделки здесь форсируются бандитскими методами - но без противостояния с государством. Региональные кланы-насильники не оспаривают монополии центра на власть. Напротив, оснащая ее добавочным насилием, кланы кущевского типа форсируют рынок, выступая институтами развития на местах. Но где государство на этой картинке?
АБСОЛЮТНАЯ сила - власть через рынок
Рынок опасен для его участников. От неопределенности здесь не уйти, но можно застраховаться - на рынке же, известными инструментами. Но использование рынка российской властью - это ботокс неучтенного страха, впрыснутый внутрь нормального риска.
Власть рынка открыла слабому государству шанс обновить власть над человеком - подорванную перестройкой и прямо запрещенную Конституцией РФ. Рынок - среда абсолютная. Правда, он абсолютизирует лишь власть законных сделок свободных агентов рынка.
Но что если выпустить на рынок две группы агентов, практикующих насилие, - "незаконных" частных и "законных" правоохранителей? Вторые станут "бороться" с первыми, получая "право" вторжения в любые сделки.
Силы рынка превратятся в ловушки для частного лица. А слабая власть, столкнув следователей, нотариусов и бандитов, станет всеохватна, подобно рынку. Эта всеохватность власти, лишая всех, кто ею охвачен, надежды на беспристрастность, не является ни правовой средой, ни идеократией советского типа. Это - пространство вольной охоты.
Государство превращается в ловчий ландшафт, ландшафт зла с глазками. Закон не предопределяет пределов отводимого тебе насилия, и рэкетир вдруг превращается в бизнес-ангела. Тогда государство разводит руками - сам виноват! "Убийство связывают с коммерческой деятельностью покойного"…
Государство продается на РЫНКЕ СТРАХОВ
Все, чем занято трудовое население - бизнес, работа, рыночная активность, изображают как полууголовное дело в СМИ, вещающих на это же население. Возникает вопрос: кому выгодна неестественная атмосфера вины?
Выгодно продавать страх. Но не тем, у кого есть деньги купить защиту, а миллионам, которые не могут ее купить. В едином пакете со страхом продается Государственность, которую иначе не купили бы из-за бесполезности ее услуг. На суверенном рынке "Государственность" сбывают как акцизный товар массового потребления. Рынок обслуживает власть, а та вмешивается в него, создавая угрозы.
Рядом с рынком в России находится власть-диджей, ритмично поигрывающий его опасностями. Рыночные угрозы он микширует с нерыночными и использует этот скрэтч то ради модернизации, то против тебя лично.
Страховка
Роль федеральных выборов в безальтернативной системе показывает, что Конституция остается важной для высших этажей истеблишмента. Она - регламент для высших классов, это их священный язык. Не получив минимальной выборной легитимности, они обрушат активы России - и свои собственные.
Путин выстроил власть на императиве удовлетворения массовых запросов глубоко безразличными к ним "элитами". Эта концепция получила имя политики путинского большинства, то есть обеспечения массовых интересов теми, кто их презирает. Обеспечив их, господа смогут заняться собственным бизнесом, попутно благоустраивая жизнь населения в меру своей личной выгоды.
Но при объявлении Медведевым конца "нежизнеспособной системы" © встал вопрос - что будет с массовыми интересами, обеспеченными бюджетом, Путиным и всей практикой государства? Кто обустроит регион, если не мэр-застройщик и не его жена-банкир?
Человек массы не любит идти ва-банк. Его интерес - страховать то, что у него уже есть. Женщины России не рискуют тем, что имеют, ради лучшего или высокого. (Оттого и в контексте выборов верней говорить не о массовом человеке-бюджетнике, а о "массовой женщине", или бюдженщине.)
Путин распалял массовые аппетиты. Накачивал путинское большинство зарплатой и трепетом, эмоциональным переживанием суверенитета России как семейного родства. Его индексации пенсий, мюнхенская речь, его футбольно-спортивная магия орущих арен - куда отпускать мужа все ж не так страшно, как на митинг или на забастовку… Все это создавало ощущение застрахованности.
В Америке задолго до краха иные догадались, что крах не в том, что все якобы перестанут платить. Сигналом к краху станет пустяк, заминка - замедление роста. И едва прекратился взрывной рост рынка ипотек, действительно разразился кризис. А те, кто к нему готовился, играя против рынка, стали миллиардерами.
Нашу "заминку" обозначил тандем. Вид президента и премьера, топчущихся на пустом месте президентской кандидатуры, напугал инвестора, и начался бешеный вывоз капиталов. Стали видны люди, берущие дефолтные свопы на крах власти - но это не Путин. В случае опрокидывания системы Путин сам окажется внизу, среди рядовых держателей его субстандартных государственных обязательств. У Путина и у путинского большинства деньги - в одном и том же банке под названием "Путинская Россия". Глобальная экономика охотно этот банк кредитует. Но не страхует.
Пистолет нашелся
Создав тандем, кремлевская команда считала, что застрахована до 2012 года. Но в конце тандема горизонт власти сжат страхом-2012. Все плавные, поэтапные, консервативные сценарии сожжены убежденными консерваторами Путиным и Медведевым. Ни тому ни другому нет больше хода вперед. Описывать Москву 2011 года с позиций вечности нельзя - она описывается всплесками страхов у борющихся сил. Иные описания бесполезны.
Недолгий кандидат в президенты-2012 актер Иван Охлобыстин заметил: "Давайте выбирать, кандидат без пистолета и кандидат с пистолетом. Какая разница? Если психованный кандидат без пистолета, подозрительно, с пистолетом - опасно, а не психованный с пистолетом или без пистолета, одинаково". Его юродство раскрыло подтекст опасений тандема.
Победитель не должен получить "все" - но гарантирует ли он безопасность другому? Вопрос Путина - кто я на твоей картинке? Раз меня там нет, картинка - план меня уничтожить!
Никто не пропустит другого к единственному пистолету, пока у тебя самого пистолета нет. Человек может быть другом и очень милым, но пистолет один на двоих! Мил-человек станет единственным вооруженным лицом, даже если ты снайпер. Положим, стрелять ты умеешь, но если не из чего? А друг, положим, и не намерен, зато пистолет у него. Вот где боль, отвлекающая от мыслей о Конституции. Как любой из нас, Путин в этой ситуации думал о главном.
Не о "системе Путина", а о страховке. Он нашел бы способ приятнее провести следующие шесть лет, если бы верил, что может без риска покинуть контроль за исполнительной властью. Ведь Путин не остров, он - материк с несколькими кадровыми архипелагами. Вопрос страховки сегодня стоит для многих, не только для него одного. Тем самым вопрос о гарантиях Путину политически расширился в тему страховки для всего путинского общества.
Новая политическая страховка была последним шансом Медведева стать президентом повторно. Гарантии Путину, объединенные с общероссийской программой правовых гарантий элитам при социальной страховке стране снизили бы риск-2012.
Сейчас этого шанса нет. Как русский здравомыслящий человек Путин не смог игнорировать эту опасность. Но как человек системы Путин отбросил здравомыслие и сыграл ва-банк. Здесь сказались и страхи путинского общества - не видя гарантий, не услышав в свой адрес доброго слова, оно побоялось остаться с Медведевым наедине. Но медведевской России так же скучно и тесно в России путинской; сам же Медведев слишком поздно заговорил.
Так мы все ждали и ждали доброго слова - пока не выяснилось, у кого теперь пистолет. Пистолет есть, но где страховка? Кто нам всем застрахует наши вклады в Государственность? Какая реальная сила их подтвердит? Путин уже не гарантия - ему самому, как выяснилось, нужна дополнительная страховка.
Суверенная демократия
Пора бы уточнить предмет суверенной демократии. Он имеет прямое отношение к нашей политической системе - к ее безымянности, ее государственному небытию. Где почти ничего нельзя поделать, где можно орудовать так, будто закона нет и не будет.
Суверенная демократия пришла оспорить этот вопрос. Мы хотели покончить с идейной анонимностью государственной схемы Путина, чаще трактуемой негативно. Ведь Россия, как в 1990-х говорили сетевые гики, это клудж - хреновина, которая почему-то действует, хотя теоретически действовать не способна. Государственность, собранная из осколков всех разбитых властей, какие бывали в стране. Европа выносит поспешный вердикт: Россия - декоративное симулятивное государство, прячущее собственную природу. Она задает уточнения целей власти. Мы говорим: демократия сохранится и конституционный строй свят, но мы развиваем его на своей национальной основе. Мы мучаемся ради того, чтобы на этой богоданной земле, с нашим чертовым русским народом создать власть - власть народа и посредством народа. Суверенная демократия обязалась развиваться в этом именно направлении. Но - не вышло. Нарастает неопределенность. Эта неопределенность выражается в чувстве опасности, в чувстве тревоги.
Система ощутимо опасна, и все опаснее для тех, кто в ней живет, поскольку не исключает никакой сценарий своего развития.
А человеку важно знать, что в его стране наихудшие вещи исключены в принципе. Что возможные всегда неприятности принадлежат к числу сносных. Здесь - первое слабое место теории суверенной демократии, ведь та не оговаривает, что именно исключено. Но если Россия - страна, где возможно все, границы личности размываются. Ты вечно должен быть начеку и держать оборону. Никто не может настаивать ни на чем.
Крайне неприятная система послесталинского СССР исключала, однако, наихудшие возможности обращения с гражданином. Человека больше не смели по неизвестной причине арестовать, отправить в лагерь на 20 лет и/или убить. Он не мог вдруг исчезнуть лишь оттого, что соседу нужна его квартира и тот написал донос. Советская система не была безопасной, но правила обращения с опасностями в ней были известны.
Можно ли сказать то же самое о Российской Федерации? Нет, и по нескольким причинам. Во-первых, она уже сгенерировала ряд режимов, изобретательно жестких и опасных для человека. Взять, к примеру, помимо Ичкерии режим, установленный гденибудь в Калмыкии или Ингушетии нулевых. Сложился институт заказных дел, арестов, пыток и осуждений, институт тайных убийств по заказу, неожиданно прижившийся и укоренившийся в русском быту. Возьмем давление силовых структур на бизнес, практику истязаний и угроз близким.
Все это делает нашу систему - демократия она или нет - колдовской и непредсказуемой для живущих. Мы не собирались ограничивать объем гражданских прав и свобод, напротив, мы хотели их расширять. Но при этом мы вечно уходим от вопроса, к кому эти процедуры будут применены, а к кому нет. Внутри системы, которая не смеет описать саму себя, личность беззащитна, если не отступила в тень "путинского большинства".
Надежность - непременный мотив интереса к политической теории. Когда теория проверяема, она нечто гарантирует. А что гарантирует суверенная демократия? Термин, опасно близкий к плеоназму, мантра, состоящая из самоповторов. Суверенная демократия лишена ясной концепции суверенитета, чужда работе с собственными затруднениями. На что она отвечает? На какой запрос человека вообще отвечает построение русского демократического государства?
Гигантский порок понятия - в том, что, сказав: "суверенная демократия - это…", можно говорить что угодно, и почти все будет отчасти верно. Но такими теории не бывают. И надежности такие теории не обещают.
Суверенная демократия молчит на вопрос о норме. В чем норма суверенной демократии? Ряд неформальных скороговорок, складывающихся в явственную неполноту прав - увертка системы, отступающей перед долгом договориться с гражданами о законной норме.
Сетования Медведева - тема недающейся правовой нормы, с вытекающей из этого небезопасностьювласти для России и для себя самой. Российская демократия не справилась с задачей суверенизации. Государственность есть, а нормального порядка - нет. Суверенитет есть, но гражданин - не его носитель. Добившись лояльности, власть от него отворачивается, и он ей не партнер - она недоговороспособна.
Система не желает ничего гарантировать в отношении своих же точно сформулированных обязательств. Объявив обязательства, власть не гарантирует своего дальнейшего отношения к ним.
В этом смысле мы не суверенны, и наш суверенитет - всего лишь наш деловой дресс-код.
Фронт
Медведев монархически верит: когда система отдана одному, вдруг меняется все. Таково его восприятие президентства. Его "бог" - система долженствования, освобождающая от взятия власти. Человек, получивший место, это человек посвященный; он стал сакральным лидером. В статье "Россия, вперед!" он диктует нам список конфликтов, но сам на конфликт не идет. Воевать с Грузией Медведев решился и выиграл; но политически конфликтовать не смеет.
Статья Медведева показалась отчаянным вызовом, вроде мюнхенской речи Путина, только обращенной внутрь. Модернизация - имя конфликта с неизвестным противодействием. Но, объявив конфликт, Медведев никого не призвал в нем участвовать и остался один - странный неуживчивый со страной президент. Группы поддержки не были названы, и он к ним прямо не обратился. Сохраняя язык "всенародности" путинского большинства, Медведев не предложил взятия власти. Группы поддержки не подтянулись. Конфликт оказался недостаточно емким для политики.
Анекдотично, но в конце концов Медведев обратился к недавним сторонникам. Предлагая им "брать власть" после того, как сам только что от нее отказался, сознавал президент, что, закрыв сцену политики, он открывает сцену для провокаций?
И эта сцена недолго будет пустой.
Три года Медведев мечтал о кодификации власти, не ведая, в чем власть. Главная его мысль была о законе. Но это закон войны. Наша идеология нулевых - дух войны за Россию. С основаниями столь бесспорными, что нечего обосновывать - сам должен понимать! Идеологию не формулировали, а проводили линию фронта, отделяющего "нас" - от "них". Пафос фронта, за линией которого враги и предатели. Но реальным субъектом раскола были не враги по ту сторону фронта (их там просто не было), а функционеры порядка - по эту… Следовало не спорить с "антипутинцами", а точно определить список вычеркиваемых.