Крестьянам села Ундол
[1786 год]
Лень рождается от изобилия. Так и здесь оная произошла издавна от излишества земли и от самых легких господских оброков. В привычку вошло пахать иные земли без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже. От этой привычки нерадение об умножении скота, а по недостатку оного мало навоза, так что и прочие земли хуже унавоживаются, и от того главный неурожай хлеба, который, от чего Боже сохрани, впредь еще хуже быть может. Чего ради пустоши Какотиху и Федейцево определяю единожды навсегда на сенные покосы, и в них впредь никогда земли не пахать и в наймы не отдавать, а поросший на ней кустарник расчистить. Под посев же ахать столько, сколько по числу скотин навоз обнять может, а неунавоженную не пахать и лучше оставшуюся, навозом не покрытую часть пустить под луга, а кустарник своевременно срубать. Но и сие только на это время; ибо я наистрожайше настаивать буду о размножении рогатого скота и за нерадение о том жестоко вначале старосту, а потом всех наказывать буду.
"Крестьянин богатеет не деньгами, а детьми. От детей ему и деньги"
Единожды размноженную скотину отнюдь не продавать и не резать и только бычков променивать на телушек с придачею. Самим же вам лучше быть пока без мяса, но с хлебом и молоком. Разве чрез прошествие нескольких лет прироста скотина окажется лишнею против земли и вся нынешняя земля укроется навозом, тогда можно и в пустоши лишний навоз вывозить. У крестьянина Михайла Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михайлу Иванова дожить до одной коровы. Но на сей раз в первые и в последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же еще никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких неимущих, у кого много малолетних детей. Того ради Михайле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль. Ближайший повод к лени – это безначалие. Староста здесь год был только одним нарядником и потворщиком. Ныне быть старосте на три года Роману Васильеву и вступить ему в эту должность с нового года. Ежели будет исправен, то его правление продолжится паче, ежели в его правление крестьяне разбогатеют, а паче того, коли из некоторых выгонит лень и учинит к работе и размножению скота и лошадей радельными, то в работах ему будет помощь от мира, а все случающиеся угощения – земские – отправлять вотчиной. А он оных чужд. Моим дворовым людям никаких посулов давать не дерзать; ибо теми посулами откупаются виноватые; а кто из них отважится оных посулов требовать, то означать его имя прямо ко мне в отписках.
А. С.
Г. А. Потемкину
3 октября 1787 года, к[репость] Кинбурн
Батюшка Князь Григорий Александрович! Простите мне в штиле, право силы нет, ходил на батарею и озяб. Милостивое Ваше письмо получил. Ей-ей, всякий день один раз к Вашей Светлости курьера посылал.
Флот наш, Светлейший Князь, из Глубокой вдалеке уже здесь виден. О! коли б он, как баталия была, в ту же ночь показался, дешева б была разделка. Кроме малого числа, все их морские солдаты были на косе против нас, только и тут им мало выигрышу; ночью ближние казачьи к ним на косе пикеты не видали, чтоб кто ни есть из оставших перевозился. Рано днем, по большей мере, перевезлось сот 6–7. Тут натурально и раненые; какие же молодцы, Светлейший Князь, с такими еще я не дирался; летят больше на холодное ружье. Нас особливо жестоко и почти на полувыстреле бомбами, ядрами, а паче картечами били; мне лицо все засыпало песком, и под сердцем рана картечная ж. Хорошо, что их две шебеки скоро пропали, а как уже турки убрались на узкий язык мыса, то их заехавшие суда стреляли вдоль на нас по косе еще больнее. У нас урон по пропорции мал, лишь для нас велик, много умирает от тяжелых ран, то ж у них, и пули были двойные, в том числе у моего об[ер]-ауд[итора] Манеева вырезана такая пуля из шеи. Но, Милостивый Государь! ежели бы не ударили на ад, клянусь Богом! ад бы нас здесь поглотил. Адмиралу теперь лучше разделываться с оробевшими людьми.
Мой друг Иван Григорьевич тоже слаб, тошно мне было, как его было не стало, он меня покрепче. Реляция тихо поспевает; не оставьте, батюшка, по ней будущих рекомендованных, а грешников простите. Я иногда забываюсь. Присылаю Вашей Светлости двенадцатое знамя.
Нижайший Ваш, Милостивого Государя, слуга
Александр Суворов
П. А. Текелли
[1 февраля 1788, Кинбурн]
Высокопревосходительный брат!
Желаю Вас потешить некоторым кратким описанием нашей здешней прошлой Кинбурнской баталии. Накануне Покрова с полден неверные с их флота бомбардировали нас жесточае прежнего, до темноты ночи. С рассвета, на праздник, за полдни несказанно того жесточае били солдат, рвали палатки и разбивали стены и жилье. Я не отвечал ни одним выстрелом, мы были спокойно в литургии: дал я им выгружаться без малейшего препятства. Они сильно обрылись. После полден варвары сделали умовение и отправляли их молитву пред нашими очами. Часа три пополудни они шли, от замка в версте, на слабое его место от Черного моря. Очаковская хоронга и передовые под закрытым тамо берегом приступили уже шагов до 200. Тогда дан сигнал баталии! С лежащих на косу полигонов, залпом из всех пушек, пехота выступила быстро из ворот, казаки – из-за крепости. Басурман сильно поразили штыками и копьями, кололи их до их ложементов. Тут они наихрабро сразились. При жестокой пальбе нам надлежало их брать один за другим и идти чрез рвы, валы и рогатки, чем далее, тем теснее. Неверные их с великою храбростию защищали. Отличный Орловский полк весьма оредел. Вторая линия вступила в бой сквозь первую линию. Уже мои осилили половину ложементов – и ослабли. Пальба с обеих сторон была смешана с холодным ружьем. Я велел ударить двум легкоконным эскадронам: турки бросились на саблях, оные сломили и нас всех опрокинули, отобрали от нас свои ложементы назад. Я остался в передних рядах. Лошадь моя уведена; я начал уставать; два варвара на збойных лошадях – прямо на меня. Сколоты казаками; ни единого человека при себе не имел; мушкетер Ярославского полку, Новиков, возле меня теряет свою голову, я ему вскричал; он пропорол турчина штыком, его товарища – застрелил, бросился один на тридцать человек. Все побежали, и наши исправились, вступили и паки в бой. Мы побежали на них и одержали несколько ложементов; но в сих двух сражениях лучший штаб-офицер убит; кроме подполковника Маркова, прочие все переранены; Г[енерал]-М[айор] Рек ранен. С их флота они стреляли на нас из пятисот пушек бомбами, ядрами и каркасами, а особливо картечами пробивали наши крылья насквозь, полувыстрелом: пехота наша уже выстрелила все ящики. Их пули были больше двойные. Такою возле меня прострелена шея Манееву, из моих штабных. Я получил картечу в бок, потерял дух и был от смерти [на] полногтя. Головы наши летали. Пехота отступила в крепость; мы потеряли пушки; они их, при моих глазах, отвозили. Бог мне дал крепость, я не сомневался, при одной пушке на толпу ударил казак Турченков [и] его товарищ Рекунов – в дротики. Я вскричал; их передних казаки заворотили. Солнце было низко; из замка прибыло ко мне 400 наихрабрейшей пехоты; вдоль лимана приспевшая легкоконная бригада вломилась в их средину; пехота справа, казаки слева, от Черного моря, – сжали варваров. Смерть летала над главами поганых!
Больше версты побоище было тесно и длинно; мы их сперли к водам. Они как тигры бросались на нас и наших коней, на саблях, и многих переранили. Отчаяние их продолжалось близ часу. Уже басурман знатная часть была в воде; мы передовых ко оной стеснили. Им оставалось места меньше /2версты; опять они в рубку, и то было их последнее стремление. Прострелена моя рука. Я истекаю кровью. Есаул Кутейников мне перевязал рану своим галстуком с шеи; я омыл на месте руку в Черном море. Эстакад их в воде нашему войску показался городком. Осталось нашим только достреливать варваров вконец. Едва мы не все наши пули расстреляли; картузов осталось только три. Близ полуночи я кончил истребление. Вы спросите меня, почтенный Герой! чего ради я их всех не докончил? – Судите мою усталь, мои раны. Остерегался я, чтоб в обморок не впасть. Божиею милостию довольным быть надлежало. Не было у меня товарищей; возвратился я в замок. Прибыл Генерал-Майор Исленьев с пятью эс[кадронами] драгун. В руке рана суха; я держал узду правою рукою. Имел большой голод, как кому бывает перед смертию, и помалу к еде потерял позыв. Беспамятство наступило, и, хотя был на ногах, оно продолжалось больше месяца: реляции не мог полной написать и поныне многое не помню. Нашего общего благодетеля, Князь Григорья Александровича, скоро увидел я здесь живо с радостными слезами… Вы спросите меня о нашем уроне? – Правда, сперва с легко ранеными был он к тысяче; ныне осталось к излечению человек 30. Сколько увечных, избитых и умерших от ран? – Всего, милостию Божиею, только около 250, в том числе майоры Булгаков и Вилимсон, один офицер. Кавалерами: подполковник Марков, полковник Орлов, подполковник Исаев; из капитанов в секунд-майоры и кавалеры: ротмистр Шуханов [и] Калантаев; 6-й крест оставлен лейтенанту Ломбарду, что в полону, – ежели жив.
"Полк – подвижная крепость, дружно, плечом к плечу, и зубом не возьмешь"
В пехоту и конницу и казакам по 6 медалей – как Кагульские – храбрейшим, коих избирали в корпусах все между собою, но притом Высочайшие Георгия ленты. Князь Григорий Александрович пожаловал мужественнейшим по 5 рублей, вторым – по 2 р[убля], драгунам, кои, за сильным маршем, поспели при конце сражения, – по 1 рублю: сверх того, свыше: рядовым по 1, унтер-офицерам – по 2. Отличившимся произвождение было чрезвычайное; Г[енерал]-М[айору] Реку из 4-го в 3-й класс и 4000 денег.
Н. А. Суворовой
20 декабря 1787 года, Кинбурн
Любезная Наташа!
Ты меня порадовала письмом от 9 ноября; больше порадуешь, как на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну; или она тебе выдерет уши, да посадит за сухарик с водицею. Желаю тебе благополучно препроводить Святки; Христос Спаситель тебя соблюди новой и многие годы! Я твоего прежнего письма не читал за недосугом; отослал к сестре Анне Васильевне. У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театру в камеру. Я теперь только что возвратился; выездил близ пятисот верст верхом в шесть дней и не ночью. Как же весело на Черном море, на лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерлядки, осетры: пропасть! Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту "За веру и верность". Целую тебя, Божие благословение с тобою.
Отец твой Александр Суворов
* * *
18 марта 1788 года, Кинбурн
Милая моя Суворочка!
Письмо твое от 31 числа генваря получил; ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу, что я завидую, чтобы ты меня не перещеголяла. Милостивой Государыне Софье Ивановне мое покорнейшее почтение! О! ай-да Суворочка, как уже у нас много полевого салата, птиц, жаворонков, стерлядей, воробьев, полевых цветков! Морские волны бьются в берега, как у нас в крепости из пушек. От нас слышно, как в Очакове собачки лают, как петухи поют. Куда бы я, матушка, посмотрел теперь тебя в белом платье! Как-то ты растешь! Как увидимся, не забудь мне рассказать какую-нибудь приятную историю о твоих великих мужах в древности. Поклонись от меня сестрицам. Благословение Божие с тобою!
Отец твой Александр Суворов
* * *
29 мая 1788 года, Кинбурн
Любезная Суворочка, здравствуй!
Кланяйся от меня всем сестрицам. У нас уж давно поспели дикие молодые зайчики, уточки, кулички. Благодарю, мой друг, за твое письмо от 6 числа марта; я оное сего дня получил. Не ошиблась ли ты уж в месяце? Тут же письмо получил от Елисаветы Ивановны Горихвостовой. Правда! это попозже писано, 15 ч. марта; кланяйся ей от меня, и обеим вам благословение Божие! Недосуг много писать: около нас сто корабликов; иной такой большой, как Смольный. Я на них смотрю и купаюсь в Черном море с солдатами. Вода очень студена и так солона, что барашков можно солить. Когда буря, то нас выбрасывает волнами на берег; прощай, душа моя!
Отец твой Александр Суворов
* * *
2 июня 1788 года, Кинбурн
Голубушка Суворочка, целую тебя!
Ты еще меня осчастливила письмом от 30 апреля; на одно я вчера тебе отвечал. Коли Бог даст, будем живы, здоровы и увидимся. Рад я с тобою говорить о старых и новых героях; лишь научи меня, чтоб я им последовал. Ай да Суворочка! здравствуй, душа моя, в белом платье. Носи на здоровье, расти велика. Милостивой государыне Софье Ивановне нижайшее мое почтение. Уж теперь-то, Наташа, какой же у них по ночам в Очакове вой, – собачки поют волками, коровы лают, кошки блеют, козы ревут! Я сплю на косе; она так далеко в море, в лиман [ушла]; как гуляю, слышно, что они говорят: они там около нас, очень много, на таких превеликих лодках, – шесты большие к облакам, полотны на них на версту; видно, как табак курят; песни поют заунывные. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух: красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие. Ружья у них такие большие, как камера, где ты спишь с сестрицами.
Божие благословение с тобою!
Отец твой Александр Суворов
* * *
21 [июля 1789 года]
Ma chère Soeur!
Baisés pour moi mes autres amies et la main à Софья Ивановна. В Ильин и на другой день мы были в Réfectoire с турками. Ай да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом, да железными кеглями в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся: тотчас отрежут, хоть и голову. Ну, полно с тебя, заврались!
Кончилось иллюминацией, фейерверком. Хастатов весь исцарапан.
С Festin турки ушли, ой далеко! Богу молиться по-своему, и только: больше нет ничего. Прости, душа моя: Христос Спаситель с тобою.
Отец твой Александр Суворов
* * *
21 августа 1789 года, Берлад
Суворочка, душа моя, здравствуй!
Mes baisemains á Софья Ивановна, поцелуй за меня сестриц. У нас стрепеты поют, зайцы прыгают, скворцы летят на воздухе по возрастам: я одного поймал из гнезда; кормил из роту, а он и ушел домой. Поспели в лесу грецкие да волошские орехи. Пиши ко мне изредка. Хоть мне недосуг, да я буду письмы твои читать. Молись Богу, чтоб мы с тобою увиделись. Я пишу к тебе орлиным пером: у меня один живет, ест из рук. Помнишь, после того уж я ни разу не танцевал. Прыгаем на коньках, играем такими большими кеглями железными, насилу подымешь, да свинцовым горохом: коли в глаз попадет, так и лоб прошибет. Прислал бы к тебе полевых цветков: очень хороши, да дорогой высохнут. Прости, голубушка сестрица, Христос Спаситель с тобою.
Отец твой Александр Суворов
* * *
11/22 сентября 1789 года
Речка Рымник в Валахии; место сражения.
В самый этот день победил я Огинского… Ныне я и Принц Саксен-Кобургский, с нашими соединенными силами, разбили наголову великое войско неверных, состоявшее в 80 или 90000 или больше. Сражение продолжалось весь день. Мы потеряли мало; турков осталось на месте 5000 тел. Мы взяли три лагеря и весь их обоз, трофеев от 50 до 100 штандартов и знамен, пушек и мортир 78, то есть всю их артиллерию. Поздравляю тебя, душа моя, с сею отличною победою.
Отец твой Александр Суворов
PS. Великий Визирь сам начальствовал; 81 пушка артиллерии со всею упряжью и припасами; под некоторыми впряжено было по 20 волов. Благодарение Богу! я здоров; лихорадка оставила меня дорогою.
Ich umarme meine allerliebsten Schwester.
Милостивая государыня Софья Ивановна! целую ваши руки. Поздравляю с победою.
* * *
[8 ноября 1789 года, Берлад]
Comtesse de deux Empires! Любезная Наташа Суворочка! à cela ай да надобно тебе всегда только благочестие, благонравие, добродетель. Скажи Софье Ивановне и сестрицам, у меня горячка в мозгу; да кто и выдержит! Слышала ли, сестрица душа моя? еще de ma Magnanime Mere рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому; знаки Св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первый класс Св. Георгия; вот каков твой папенька. За доброе сердце, чуть право от радости не умер. Божие благословение с тобою.
Отец твой Граф Александр Суворов-Рымникский
* * *
[24 октября 1789 года, Берлад]
Душа моя, сестрица Суворочка!
Целую руки Милостивой Государыне Софье Ивановне; нижайше кланяюсь любезным сестрицам. Письмо твое от 7 сентября только ныне получил и благодарствую, т. е. 24 октября.
У нас сей ночи был большой гром, и случаются малые землетрясения. Ох! какая ж у меня была горячка: так без памяти и упаду на траву, и по всему телу все пятны. Теперь очень здоров. Дичины, плодов очень много, рыбы пропасть, такой у вас нет – в прудах, озерах, реках и на Дунае; диких свиней, коз, цыплят, телят, гусят, утят; яблоков, груш, винограду. Орехи грецкие и волошские поспели. С кофеем пьем буйволиное и овечье молоко. Лебеди, тетеревы, куропатки живые такие, жирные; синички ко мне в спальню летают. Знаешь рой пчелиный? У меня один рой отпустил четыре роя.
"Россиянин отличается верой, верностью и рассудком"
Будь благочестива, благонравна и здорова. Христа Спасителя благословение с тобою.
Отец твой Г[раф] А. С. Р.