* * *
3 ноября 1789 года [Берлад]
Ай да любезная сестрица. Ich küsse die Hande meiner gnädigsten Софье Ивановне. Она твоя матушка. Je salue très respectueusement avec dévotion mes très chères soeurs. У меня козочки, гуси, утки, индейки, петухи, тетерки, зайцы. Чижик умер, а других я выпустил домой. У нас листки еще не упали и зеленая трава. Гостинцев много: наливные яблоки, дули, персики, винограду на зиму запас. Сестрицы! приезжайте ко мне, есть чем попотчевать: и гривенники, и червонцы есть. Что хорошего, душа моя сестрица? Мне очень тошно; я уж от тебя и не помню, когда писем не видал.
"Тяжело в учении – легко в походе, легко на учении – тяжело в походе"
Мне теперь досуг, я бы их читать стал. Знаешь, что ты мне мила; полетел бы в Смольной на тебя посмотреть, да крыльев нет. Куды право какая! Еще тебя ждать 16 месяцев, а там пойдешь домой. А как же долго! Нет, уж не долго. Привози сама гостинцу. Я для тебя сделаю бал. Кланяйся, как увидишь, Катерине Ивановне и обеим. Adieu, ma chere comtesse Суворочка! целую тебя, душа моя. Божие благословение с тобою.
Отец твой Граф Александр Суворов-Рымникский
* * *
20 мая 1790 года, Берлад
И я, любезная сестрица Суворочка, был тож в высокой скуке, да и такой черной, как у старцев кавалерские ребронды. Ты меня своим крайним письмом от 17 апреля так утешила, что у меня и теперь из глаз течет. Ох, как же я рад, сестрица, что Софья Ивановна слава Богу. Куды как она умна, что здорова! Поцелуй ей за меня ручки. Вот еще, душа моя! по твоему письму: ты уж умеешь рассуждать, располагать, намерять, решить, утверждать мысли в Благочестии, Благонравии, добродушии и просвещении от наук: знать, тебя Софья Ивановна много хорошо сечет. У тебя другой батюшка, мой дядюшка Петр Васильевич; как будешь видеть, ему руку поцелуй. Здравствуйте, мое солнце, мои звезды сестрицы! У нас в поле и в лесу дикая петрушка, пастернак, свекла, морковь, салаты, трава – зеленые спаржи и иного очень много. Великие овощи еще не поспели и фрукты. Гуси маленькие ай да такие выросли большие! Караси белые больше скрыпки, стрепеты да дунайские стерляди и овечье толстое молоко. Прости, сестрица Суворочка, Христос Спаситель с тобою!
Отец твой Г[раф] А. С. Р.
Д. И. Хвостову
[20 июля 1792 года] Ильин день, Кюменегород
Глаза очень болят при слабом здоровье, и лист мечты суетствиев!
Весьма наскучило о сих материях писать и без нужды не буду.
Да будет воля Божия и Матери отечества.
Смертный помнит смерть, она мне не далека. Сего [года] 23 ч. октября 50 лет в службе; тогда не лучше ли кончить мне непорочный карьер? Бежать от мира в какую деревню, где мне довольно в год содержания 1000 руб., готовить душу на переселение, ежели вовсе мне употребления предусмотрено не будет.
Между тем мне великие недосуги, будьте ж краткосложнее и ясны. У Кор[ицкого] Изот в полном усердии и невежестве, on dit, если б он слышал и от Г[рафа] Щиколая] И[вановича]. Тот развязан, и ему с П[латоном] А[лександровичем] я отнюдь не надобен: говорю, что до Реп[нина], и меня по француз[ски]м делам.
П[етр] И[ванович] Т[урчанинов] не имеет интереса в моем унижении, причина целости дружбы. Он клонит на жадность мою к награждениям, которой нет, разве их благоприятие. Коли верно кончены польские дела, то о сем заднем нет мне ни слова, ни воспоминовения. Но думайте о переднем… Перемежите, "взирая на обстоятельства", чтоб не нажить Гнева! Соблюдайте дружбу П[етра] И[вановича] Т[урчанинова] и временно не обременяйте его.
Здесь за мною бес, в С[анкт]-Петербурге 70 бесов, разве быть самому бесом.
Уже давно знаком, так личность моя пуста. Там мне употребления не наклонит, коли не судьба. Внутренним моим приятелям не дельно, П[латон] А[лександрович] один, но как расположен? и по воле Г[рафа] Н[иколая] И[вановича], хотя, впрочем, честного человека. Там быть мне, правда, должно к вашему 20-му сент[ябр]ю, лишь бы здесь кончить. О расположении П[латона] А[лександровича] ко мне должен знать Гав[рила] Ром[анович]. Во всех экивоках разбирайте отвес правой, левой стороны, но весьма радикальную причину.
Мальборса жена не хотела Кор[олев]е А[нн]е чепца подарить; муж угас, это прицепная, помочная первой коренной.
Теперь довольно внушениев, но прямо писать к Щлатону] Александровичу] – низкая просьба, а паче орудие к злоупотреблению, что очень опасно. В крайностях моих к К[нязю] Г[ригорию] Григорьевичу] Ор[лов] у, моему другу, я не писывал и ни к кому, токмо после Эклипс блистал. Особливо при Князе Г[ригории] А[лександровиче], часто я ему был нужен в виде Леонида.
Но чтоб интриги в Аж – бытие мое в С[анкт]-П[етер]б[ург]е сообразите с моими примечаниями, опишите подробнее ваши резоны.
Извести здесь меньше и против 24000 бочек / 14000.
Недостает 10000.
* * *
[30 июля 1792 года]
Их самих оружием побеждать. Зависть? Да! 50 лет в службе, 35 лет в беспрестанном употреблении. Ныне рак на мели. Что ж? Разве абшид, коли питать клевретов. Старшинство. Ему это незнакомо. До сей поры служил без расчету. Одного того нет – достоинство. Знаками сего старее других.
"Тот не велик еще, кого таковым почитают. Тот не тонок, кто слывет тонким"
Ал[ександр]а Лук[ич]а только бы разбудить от двуличной флегмы, За[хар] Кон[стантинович] общий наш и К[нязя] Г[ригория] А[лександровича] приятель. По его рекомендации служи Новикову, которому до Г[рафа] Н[иколая] И[вановича] дела нет. (Г[раф] Н[иколай] И[ванович]: вчера ошибся; как я был подполк[овнико]м, он был между кап[итаном] и об[ер]-кварт[ирмейстер]а п[ремьер]-ма[йор]ског[о] чина. Сие здесь не к делу.)
Разберите последнее вам обращенное письмо П[етра] И[вановича] Ту[рчанино]ва: от слова до слова диктация Г[рафа] Н[иколая] И[вановича], кроме злоупотребленного упоминания Выс[очайши]х М[илостей]. Благочестие Г[рафа] Н[иколая] И[вановича] вы тут в зеркале зрите. Какие ж пределы к преоборению. Мужество во мне, локальная твердость в вас. П[етру] И[вановичу] Т[урчанинову] вежливости, что и к особе Г[рафа] Н[иколая] И[вановича], в неясностях в титле необременения. Гав[риле] Ром[анови]чу неприметно покров П[латона] А[лександрович]а: здесь истинная зависть клевретов, хоть уважит род годового гонения или притеснения Г[рафа] Н[иколая] И[вановича], чему орудие Г[рафиня] Н[аталья] В[олодимировн]а за кривого жениха место прямого в договоре. Течение той связи нацеливайте на предтекущие н[е]д[е]ли, переписывайтесь со мною, правда, – но давайте ему полный ход. Гавр[илы] Ром[анович]а постигайте Герк[улесо]в стих; усыпляет покоем, ведет в ничтожество, соучастник сему П[латон] А[лександрович]. Ничего. Одолеть тем же покоем. Баталия мне покойнее, нежели лопатка извести и пирамида кирпичей. Боже мой! Когда гласит меня Вал[ериан] А[лександрович], Выс[очайшее] Соизв[оление] было. Ощупайте интригу, ее силу (около Святой н[е]д[е]ли). Г[раф] А[лександр] А[ндреевич] по связи для самоблюдения с Г[рафом] Н[иколаем] И[вановиче]м – назначен Кам[енский]; от К[нязя] Г[ригория] А[лександрович]а утвердят Ках[овского], – унижительно мне – я не захочу быть в повелительстве у оного, завеса неважности с возвышением моих дарованиев. Сие обоюдно и ближе обрат[ят]ся на Кречет[никова], и прибавим ферты – не ошибемся: Ф[ита] в И[жиц]е. Хоть я червь, не человек, но владею еще чувствами. Необоронно атакую: Г[раф] А[лександр] А[ндреевич] в естественной, говорю, связи с Г[рафом] Н[иколаем] И[вановиче]м. Сей за кривого жениха топчет достоинство титлом старшинства. П[латон] А[лександрович] невинен лестноораторными воображениями. По сему конча здесь, сдаю крепости инженер-майору, доделка гавени – Прево. На 1-е я имею указ, 2-е само собою и деньги. Нейшлот в /5 не кончено, будет /5, так главное сооружено. Одна необходимость на будущий год – проект: 1-е, по гавени. Только служба по прежнему плану: материалов и денег – круглая башня и на 3-й год. Тож на будущий Нейшлот. 2-е, Лаубевы каналы кончены – будут три и только. В проекте четвертый на будущий год (доля же и меньше) быть должен, входит ли формально? 3-е, гора под Вильманштрандом. Тут капониер. Входит ли формально? 4-е, начатая С. Давыдовская крепость, ее развалины в легкое приведение в депотный пост. Входит ли формально? Токмо. Предлежит на прочее для Прево докончание легкое в гавени только. Для ведомства инж[енера]-Г[енерал]-Пор[учика] Тучкова по Нейшлоту и, ежели Выс[очайшее] Повел[ение] будет, по приложенному проекту под Вильман[страндо]м капониер, превращение С. Давыд[овской] кр[епости] в депотный пост, Лаубевые [каналы], хотя от Вильман[странда] до Нейшл[ота] водяной новый ход исправен, 4-й сократительный канал П. И. Ту[рчанинову] приметьте; пишу забываю, копиев нет, вы – архива, в свое время напоминайте и непрестанно соображайте по обстоятельствам.
Надлежит исподволь разогнуться, круто подняться вверх. Уже угнетен, предлежит по степеням страх конечного растоптания. Изготовься, атакуй честно, разумно, смело! Царь жалует, псарь не жалует! Последняя лесть горше первой; вскрыто – оборона слаба; достоинство выше старшинства, практика выше пробы; не сули журавля в поле, дай синицу в руке. Хоть корволан в Польше, вспомогательный ли корпус к Цесарцам моим друзьям, что верно без леноумия ближе. Но ближе абшид, чуж[ая] служба, смерть – все равно, только не захребетник.
Г[раф] Н[иколай] И[ванович] и Г[рафиня] Н[аталья] В[олодимировна]: сколь же это подло и от такого, что ни одной баталии не выигрывал. Тюренн Мазарину опрокинулна карту стаканводы. Теперь, перейдяРейн, мир, и верно с Польшею мир. Все равно я здесь и инде без стыда. Здесь вам исправный про[во]дник будущего вида, украшайте его благовонными цветами, протектуйте его пополнениями. Но что делает наша Кор[ицким] рассеянная записка! О, коли б не та[к]!
Еще скажу, в судьбе есть страшная заплата, пользуйтесь несчастьем. Достоинство зарыто, открывайте недостоинство клевретов, шествуйте их слабостей следами. Я ползать не могу, вались хоть Вавилон. Сообразите ж – или:
Стремись моя душа в восторге к небесам, Или препобеждай от козней стыд и срам.
П. И. Турчанинову
[Август 1792 года]
При д[во]ре язык с намеками, догадками, недомолвками, двусмыслием. Я – грубый солдат – вовсе не отгадчик.
И в С[анкт]-П[етер]б[ург] буду. Не помышляю там никому мешать, ниже малейшему фракционеру, и ежели кому чем стану в какую тягость, как то Репнину в его дальновидных проектах, ту ж минуту выеду вон. Никого не атакую, ни обороняюсь. Милосердие монаршее мне драгоценно! Сам ничего не желаю, а пора умереть – лучше, как за хребтом коптиться.
Интриги ж, особливо Репнина, мне, право, прискучили.
Лаубе велик в предприимчивости, ныне я далек от его пунктов, он довольно на старости ветрен. Недавно на среднем канале прорвало у него плотину, дни 3–4 убытку. Роченс[альмски]й флаг, пожалуйте, присылайте к 5-му – 6-му сентября.
Д. И. Хвостову
[Октябрь 1792 года]
Уезд мой из С[анкт]-Петер[бурга] опроверг здесь модную смертельность, направил работы, кончил их: но я направлен был отвратительною спесью и травлею Репнина. Я не отдыхал и в праздники имел мои работные часы.
Каналы кончены, отворятся не в марте, а лучше между апреля и мая. 4-й канал будет тоже, лишь больше и нечто смету людей переменить. Нейшлот сообразно сему году. Давыдов – старое на новый лад; Вильманстранд – приделка; Роченсальм – коза в сравнении буйвола; прочее – и ленивый одолеет.
"Я был счастлив, потому что повелевал счастьем"
Я полевой солдат! Нет военного или сопряженно-политического театра: в Херсоне я полезен и имею на то права больше всех.
В прежней войне Г[раф] И[ван] Пе[трович] Сал[тыков] Ге[нерал]-Ан[шефо]м – командовал первою дивизиею, – я командовал второю и резервным корпусом – Гене[рал]-М[айоро]м. Подвиг части армии, бился при Козлуджи (товарищ мой бежал) с многочисленнейшим войском (присяжным на Сен-жак-шерифе), нежели при Мачине: взято 100 знамен против тамошних 15-ти. Тут действовали Рымникские и Измаильские войски, но кавалерия была сбита за то, что стояла на воздухе. Тако они ж в Польше, где бы одна из ветреных армиев могла положить ружье. Не собственность моя говорит, польза службы! Я давно себя забыл.
Софизм списочного старшинства: быть мне под его игом, быть кошкою каштанною, обезьяною, или совою в клетке. Не лучше ли полное ничтожество?
Распустил я в квартиры солдат, не мужиков? Во все лето Парки отняли едва сотую долю. Тотчас в С[анкт]-Петербурх мне ехать не можно, а разве недели чрез полторы, надлежит обозреть очистку по границе крепостей в сторону Роченсальма, откуда смету судовых сараев доставлю.
Всем, что для меня ни есть, жертвую службе. По Матернему милосердию! Наташа, как ныне… Что в ней светского недостанет, научит муж, по его вкусу.
* * *
[Октябрь 1792 года] Телатайпа
Странствую в сих каменномшистых местах, пою из Оссиана. О, в каком я мраке! Пронзающий темноту луч денного светила дарит меня. Перевод с аглицкого:
Оставших теней всех предтекших пораженьев
Пятнадцать тысяч вихрь под Мачин накопил.
Герой ударил в них, в фагот свой возопил!
Здесь сам Визирь, и с ним сто тысяч привиденьев.
Облистал Нейшлот, я вознесен туда на крыльях легкого ветра, исходящего из недров Кутвенетайполя; проходящ пустыню Пумалы, содрогаю от стремнины дольней. Обратясь я в Кевкенсильде, где брега его не столь облачены камнем, как в Кутвенетайполе, где еще не успели омшиться, и здесь только видна их бахрома. Воззри, Лада, на сей донный плитник: сто сухих дубов его пожигают бесконечно. Состав из лены мещет его в густые облака, они падают, и воздух наполнен мглою. Но что я вижу! Толстота земли изгибается под непрозрачными волнами быстротечного Сайма. Где же мой друг Штейнгель? в объятиях ли его любезной супруги, или в беседе с душами, переселенными в густые туманы? Он повергает меня в уныние, умножает мою печаль, летящую с юга. О барды! воспойте тамошнюю радость, поелику вы о ней от кулдеев слыхали. Скоро ли меня перенесут тамошние орлы в те медомлечные страны, где я толико упразднялся с бранноносцами и где бы я тонкий воздух, в ваше снежное время наполненный зефирами, приятно разделил, хотя на росе мира.
Н. И. Салтыкову
24 ноября 1792 года
Милостивый Государь мой
Граф Николай Иванович!
В Финляндии беглые необходимы по множеству комплектующихся из кригсрехтных и гвардии. Их ловят, сами являются и пропадают; беглых шведов более!..
Гошпитали давно во зло употребляются; я их не терпел. Полковые и ротные командиры, не радеющие о здоровье солдат, часто в оные отправляют издалека и еще с незнатными припадками, и часто чрез тот транспорт они вступают полумертвыми в смертоносный воздух от умирающих. Минералы и ингредиенции не по их воспитанию, на что у меня ботанические средства в артелях. Один из медиков имеет на своих руках сто и более, при невежественных надзирателях.
Вступив в командование войск Финляндии в начале сего года, Фридрихсгамский и Кюменский (гошпитали) заключали в себе тысячу человек. Первые месяцы был с умеренней убыток, после в оных не осталось четырех болезней: чахотка, водяная, камень и французская, а падучая для свидетельства. При отъезде моем было с Фридрихсгаме с назначающимися в отставку от Невского [полка] до 40; прочие в малом числе в лазаретах полковых и иных, на то учрежденных. Строгим блюдением солдатского здоровья, эгоизм мне неприязнен! Посредством кислой капусты, табаку и хрена нет скорбута, а паче при чистоте.
Из рапортов в Государственную Военную Коллегию сочиненную ведомость в генеральном от полевых полков дежурстве Граф Иван Петрович не выпустил! По ней во время моего командования умерло людей 50-я доля, соображая и умножительность в первых месяцах (прочие ж в дальних гошпиталях, из отправленных туда при прежних начальниках войск). Это видно по Государственной Военной Коллегии. Вашему Сиятельству описание сие для одного любопытства и предварения противных отзывов.
[П. И. Турчанинову]
[Конец ноября 1792 года]
Графа И[вана] П[етровича] С[алтыкова] атака за очною опасностью преследовала меня на пути. Прочтите мое письмо к Гр[афу] Н[иколаю] И[вановичу] по сему предмету, но с лучшим вниманием прежнего. Для чего от генерального дежурства не выпустил он лучшей описи против его бестолковой ведомости. Вы бы увидели, что знатною частию вымерли его гошпитальные, каковых еще пропадает больше 200, коих я не успел выключить за справками. Выписанных же не больше трех человек. Это правда, что у него был день, в которой пошло гулять на другой свет или больше, или столько, нежели при мне в 10 месяцев, то есть 500 человек.
"Нужное солдату полезно, а излишнее вводит в роскошь – мать своеволия"
Беглых на очистку у меня было менее 300; у него по одному Псковскому полку 700. Прошлого года при Брюсе и Германе я во внутренности войти не мог. Последний завел Кюменский гошпиталь, в котором умирало по 50 человек в неделю… пустое!.. Нет в Финляндии скорбута, но чрезвычайно может быть и у меня, коль паче иных болезней. Спросите Кн[язя] Мещерского, подполковника Обольянинова и иных бывших при мне; а Гр[аф] И[ван] П[етрович] доказал свое недоумие. Гошпитали там те же. Под словом отменения разумею я опорожнение оздоровлением человеколюбивым… У меня из больных в слабые, из сих в хворые, из сих в прохладные, оттуда уже в роты; наконец, в сих последних по малому числу больных не было почти нужды. Копыльский на Кубани перевел я, оздоровивши, гошпиталь по разводу бывших в куче войск вдоль реки. Александровский, за который до меня начальствующему от Главнокомандующего было жестокое взыскание по крайней смертельности, опорожнился приходом. Так и другие. Из Тавриды я вышел на Днепр без обывательской фуры и не оставя там ни одного больного. То же в моих походах в Пруссии, Польше, Молдавии, Валахии. Внутри границ не имел я в гошпиталях нужды.