* * *
Но вернемся к письму самого Вампилова, адресованному Якушкиной. В радостном для автора и раздумчивом рассказе нельзя не обратить внимание на сообщения о творческой работе: для Александра это было главное в любое время. Совершенствовать написанное, закончив одну рукопись, приниматься за другую - словно некий голос свыше диктовал ему, чему посвятить новый день. Елена Леонидовна, хорошо узнав его за семь лет дружбы, засвидетельствовала: "К себе он не знал снисхождения. Так, над пьесой "Прощание в июне" он работал несколько лет и сделал несколько вариантов. Только в 1965 году я читала три варианта этой пьесы, причем менялось и название. В 1970 году он сделал четвертый вариант пьесы, который, как он говорил, "не стыдно теперь показать столичному театру", тот самый, который был поставлен театром им. Станиславского в 1972 году. Пьеса "Старший сын" тоже имела несколько вариантов. И "Валентина" (первоначальное название пьесы "Прошлым летом в Чулимске"), над которой он начал работать в 1969 году, тоже обрела окончательный вариант лишь в апреле 1971 года.
Любопытно, что даже опубликованные свои пьесы он всегда тщательно правил перед тем, как подарить. Он садился к столу, чтобы надписать книжку или журнал (а надписи эти часто были прелестны своей шутливой вампиловской интонацией), и вдруг замолкал, листая страницы и что-то вписывая в текст…
Для него в драматургии ничто не могло быть случайным или проходным. Каждое слово как бы имело свой вкус, вес и даже цвет, а главное - не могло быть заменено никаким другим".
Это точное замечание постоянно держишь в уме, читая и переписку драматурга с Иллирией Граковой, редактором издательства "Искусство". Несмотря на разнос, устроенный пьесе "Старший сын" чиновниками Управления культуры при Мосгорисполкоме, почти в те же дни Гракова сообщила Александру, что комедия, переданная им в издательство, одобрена здесь и может быть выпущена в свет. В ответном письме, поблагодарив адресата за радостное известие, Вампилов по своему обыкновению переходит к делу: "С твоими замечаниями насчет "благостности" Макарской в финале я, в общем-то, согласен, предлагаю вымарать ее реплику на предпоследней странице: "Хорошие вы, между прочим, люди". И в ремарке (чуть ниже) вместо "растроганного зрителя" уместнее будет "недоверчивый зритель". Тогда никакого умиления, по-моему, не будет".
А осенью, после премьеры спектакля в Иркутском театре, он посылает Граковой новые важные поправки, внесенные в текст пьесы.
"Лиля! Тут в Иркутске я участвовал в подготовке спектакля, в тексте появились изменения по объему незначительные, но весьма существенные по смыслу. Например. Хорошо бы одну страничку вставить, одну сократить, несколько реплик убрать, несколько вставить. Поздно или еще есть время? Можно ли поправить это в верстке? Когда она будет? Спектакль здесь понравился, идет хорошо".
"Спасибо, что ты откликнулась. Посылаю тебе исправления. Многие из них принципиальны - особенно вставка на первой странице (эпизод Сарафанов - Сосед), остальное - сокращения и уточнения, но тоже необходимые. Я думаю, все это надо поправить даже если и за мой счет - все равно надо. Прости, что задаю тебе лишнюю работу".
И все эти заботы о точности, выверенности каждой сцены и каждой строки в условиях чиновничьего (да и столичного театрального) отторжения, постоянного безденежья! Как просьбу о подаянии с болью за драматурга и возмущением к разного рода запретителям читаешь строки Вампилова, обращенные к той же Иллирии Сергеевне в 1969 году: "Лиля, нет ли сейчас возможности заключить договор и что-нибудь получить? Что, интересно, по этому поводу думает Маликов и другое руководство?" И когда Гракова, ставшая, как и Якушкина, подлинным другом Александра, добилась заключения договора с автором, Вампилов сразу же с благодарностью написал ей: "Получил договор, приободрился. Бедному, замордованному автору, если дальше это пойдет благополучно, - просвет, а доблестному редактору и либеральному начальству за их благодеяния воздастся не только на небе, но и на земле. А как же?"
В начале 1970 года Вампилов снова вдали от дома и семьи: драматурга, как он давно понял, кормят ноги. В столичных ведомствах разрешение на московские постановки пьес получить не удается, в "главных" театрах тексты или пылятся в архивах, или их "читают" (месяцами!) режиссеры. После бесплодных дней в Москве Вампилов берет путевку в писательский Дом творчества в Крыму. Оттуда он сообщает жене:
"Я в Ялте уже третий день, дышу южным воздухом и жирею за счет Литературного фонда. Зимы тут никакой нет, на дворе то ли осень, то ли весна - тут не поймешь. Пока, впрочем, большей частью пасмурно, воздух очень уж влажный, у меня побаливает голова, думаю, от этого, от непривычки.
Работаю. В Москву без пьесы не вернусь. В Москве кое-что успел: получил деньги (отправил вам почтой), вычитал верстку книжечки. Самые хлопотливые дела - с театрами - впереди".
И через короткое время уже из Москвы:
"Дела мои до сих пор неопределенны. В театре с "Анекдотами" все нормально, но придираются власти, и неизвестно, когда будет высочайшее их разрешение на постановку, а значит, и 50 процентов гонорара. Я дождусь, что они решат, и сразу же приеду домой. Это будет теперь уже скоро.
Как вы живете? Как Ленка? Я скучаю по тебе, по ней, по всем вам. Как здоровье мамы? Каковы твои виды на сессию?
Я здесь болел гриппом, теперь у меня ячмень, настроение паршивое, изо дня в день обивание порогов и телефонные переговоры - пропади все это пропадом. Заканчивай университет, поедем с тобой на два года в деревню - отдохнуть и переждать эту гнусную ситуацию.
У вас, я знаю, нет денег, попросите у Миши, пусть выручает, думаю, впоследствии я сумею его отблагодарить. Что Ленка? Здорова ли она?
Напиши мне немедленно. Целую тебя и всех вас. Александр".
* * *
Разрешение на постановку "Старшего сына", выданное Министерством культуры РСФСР Иркутскому драматическому театру, видимо, открыло дорогу пьесе и на ленинградские сцены. Во всяком случае, весной 1970 года за ее постановку взялся молодой режиссер Театра драмы и комедии на Литейном Ефим Падве. Он был учеником Георгия Товстоногова. В городе на Неве Ефим окончил Институт театра, музыки и кинематографии в составе курса, который вел прославленный мастер, главный режиссер БДТ. "Школа" Товстоногова чувствовалась и в постановке спектакля по пьесе Вампилова. В отличие от калининского режиссера Ю. Николаева Падве заглянул, так сказать, в глубины текста, показал нравственную подоплеку поступков каждого героя, увидел в их судьбе и поведении не "эксцентрическую интригу", не "нарочито условную", а подлинную жизнь, позволяющую людям выбирать между добром и злом, быть душевно отзывчивыми или оставаться душевно глухими.
Е. Падве написал теплые воспоминания об авторе комедии, но, к сожалению, не рассказал, как труппа работала над спектаклем, каким было отношение актеров к пьесе молодого драматурга из Сибири. Тем не менее несколько строк из публикации режиссера стоит выписать, хотя бы для того, чтобы узнать, каким оставался Вампилов в тяжелые годы своей жизни:
"Друзей у Саши было мало. Так мне казалось. Знакомых много. Очень много. Больше, мне кажется, случайных. Театральных и нетеатральных. Именитых и возникших в номере гостиницы… на один вечер, которых ни он сам, ни другие больше никогда не видели. Дружбу держать умел. Причем с людьми совершенно разными…
Ни под кого не подстраивался. Всегда оставался самим собой. Интуиция точно подсказывала, кто чего стоит. Внутренних ощущений никогда не высказывал. Вернее, очень редко… Был ли он оптимистом? Нет! Не был. Глаза были чаще грустные. Даже когда брал гитару и пел…"
На премьеру спектакля откликнулся журнал "Театр". В первом номере за 1971 год под рубрикой "Театральный дневник" редакция напечатала рецензию Г. Бродской. В первых строках публикации автор отметила: "Пьесы Вампилов пишет интересные и необычайно театральные. На спектакль "Свидания в предместье" Ленинградского театра драмы и комедии трудно попасть".
И все же рецензия не дает представления об особенностях самой пьесы. Эта комедия в большей степени, чем напечатанные ранее в журнале "Театр" пьесы "Дом окнами в поле" и "Прощание в июне", выявила суть вампиловского таланта: утверждать в человеке его предопределенную Богом сущность. На этот раз - братство, которое передается не по родству, а по духовной близости, и живет в человеке как высшая благодать, как главная земная красота.
Опять жизнь героев пьесы "снижена" рецензентом до остроумной смены парадоксальных событий. "Закрутилась веселенькая история, из которой не выпутаться, с подслушиванием и подсматриванием, как в порядочном водевиле, с игрой на одураченного партнера - доверчивого Сарафанова и с тщетными попытками выбраться, улизнуть - за его спиной.
Бусыгин (И. Тихоненко) всю ночь расплачивался за легкомыслие. Готовый к позорному разоблачению, ловчил, изворачивался, вертко отыгрывался на попаданиях в собственную биографию. Но, будь у него отец, подобный Сарафанову, он понял бы и простил его. Бусыгину хорошо с Сарафановым сидеть рядом, вот так, по-мужски, по-домашнему, чувствовать себя своим, "сынком", советчиком, называть Сарафанова папой. Растроганный, умиротворенный Сарафанов (И. Макеев) и вовсе потерял голову: расцвел, растворился в отцовстве. "Я счастлив, просто счастлив", - улыбается он виновато, еле держась на ногах к исходу длинной ночи. И говорит, говорит, говорит, обычно молчаливый, сумрачный, понурый. Говорит вдоволь, всласть, взахлеб, тепло, доверчиво, в открытую. Как на исповеди, как на духу. О том, что наболело, накопилось. О чем не расскажешь младшим. О том, что с ними неладно. Что ждет одиночество, а одиночество пугает. И, наконец, совсем тихо, таинственно, шепотом - самое сокровенное: он сочиняет музыку…
А Бусыгин попал чудом, шутки ради, в зону невидимых "тепловых" излучений, идущих от Сарафанова и опутавших его нитями крепче семейных, родственных, дружеских, связями без слов, одинаковыми у близких и понятными только им. Зона добра пролегла полосой отчуждения между приятелями. Сблизила Бусыгина с Ниной и Васенькой. Определила тот новый для него тип отношений к людям, который зовется негромко - душевной чуткостью. Как шифр, как тайный знак, она объединила Сарафановых, мнимого и настоящих, против, казалось бы, ни в чем не повинного летного курсанта - жениха Нины…
В парадоксах человеческой порядочности Падве нашел внутреннюю, скрытую напряженность. Курсант в спектакле - воплощение безусловного "порядка". Выхолощенная, обедненная, обмелевшая порядочность стала ее отрицанием.
Столкновение этого "мертвого" в порядочности и творческого, сарафановского в ней - дало неожиданный драматический эффект. Душевная чуткость, душевная отзывчивость - это и есть творческое в порядочности, творческий подход к окружающему.
Отзывчивость - не талант, не обязательно талант, но способность видеть, слышать, чувствовать другого острее, чем себя самого; каждый раз и каждого по-разному. Способность отказаться от своего, не отрекаясь от себя, и поступиться правдой факта ради правды постигнутой души, приоткрывшейся навстречу.
Такт - это мудрость и мужество человечности.
Может быть, это и есть состоявшаяся человечность?"
Слова, конечно, правильные. Точно подмечены главные черты в характерах героев, нравственная суть их поступков. Но продолжаешь задавать тот же вопрос: в литературу пришел самобытный драматург, почему же рецензент не увидел его резкой своеобычности, его "отмеченности" среди других современных авторов? Да, это была трудная задача, ее выполнение только задним числом может казаться делом несложным. Но хотя бы подступиться к ней, хотя бы попытаться постичь классическую сложность и глубину вампиловской драматургии…
* * *
О том, что спектакль по пьесе сибиряка стал нечастой тогда удачей для театра, автор узнал опять же из письма заботливой Елены Леонидовны. В начале сентября, вскоре после премьеры, она сообщила в Иркутск:
"Дорогой Саша!
Где ты? Что ты? Совсем забыл свою глупую старшую сестру, которая с настойчивостью клинической идиотки продолжает "пробивать" нашего "Старшего сына". Наверное, тебе известно, что в Ленинграде большой успех. В Москве уже говорят. Мирингоф заявил мне, что он специально отправится в Ленинград смотреть спектакль.
Кстати, В. А. Андреев тоже хочет поехать в Ленинград для этой цели. Может быть, надо пригласить для постановки этого загадочного Ефима Падве? Вчера говорила с Симуковым, он говорит: "Приезжал Хамармер и рассказывал, что вся театральная критика Ленинграда единодушно признала, что родился новый талантливый драматург. Как это было мне слушать… Мы ведь с Вами ‘открыли’ его много лет назад". Я сильно разозлилась и ответила, что "открыть" - это значит "поставить" на московской сцене, а к вопросам разрешения пьес он имеет больше отношения, чем я.
Уезжаю на несколько дней в Ленинград - болеют мои старички, и Валентин Иванович просил меня, если "Сын" идет, обязательно поглядеть спектакль…
А что у тебя?.. По слухам, ты начал писать новую пьесу. Правда?
Здесь всё очень-очень сложно, как всегда. И довольно противно. Афанасьев в роли начальника Главка стал чрезвычайно осторожным. Весь июль я ежедневно ходила к нему (пока еще принимает), и все мои вопросы, включая вампиловскую пьесу, остались неразрешенными.
Кстати, за день до своего назначения Афанасьев дал мне слово, что договорится с Родионовым о включении в наш репертуар твоей пьесы. А воз и ныне на том же месте".
Об успехе в Ленинграде Вампилов и в самом деле не знал в подробностях. В последующих письмах той же Якушкиной и Граковой он объяснял: театр присылал ему вызов на премьеру в июне, но летом он предпочел тайгу, а не поездку в город на Неве. Уже осенью, по возвращении из заповедных мест, он писал Елене Леонидовне: "Новостей у меня особых, как Вы понимаете, нет, я был на Байкале, в тайге, в местах этих новости не водятся, зато водятся зверь и птица. Работал мало, новую пьесу еще не начинал, переделал "Прощание в июне", сдаю эту пьесу сейчас в наш театр и местное издательство. Переработка вышла большая, переписал ее процентов на 75, вышла, по-моему, приличная комедия. Я ее привезу, авось заинтересуется ею какой-нибудь столичный театр. А что дальше?
Драмы лежат, так пусть хоть комедии пойдут. На днях вот как раз ставлю точку и очень сожалею, что нет тут Вашего редакторского глаза.
"Старшего сына" по приезде в Москву я попытаюсь пристроить куда-нибудь. Ведь дело, разумеется, не в одном только Мирингофе (будь он проклят).
Посылаю Вам книжку, она вышла еще летом".