Анатолий Парпара. Во-первых, мы сами носители истории на генетическом уровне. Другое дело, что заложенное в нас любопытство, которое интересуется, тяготеет к изучению своих корней, в каждом отдельно взятом человеке может реализоваться, а может и нет. Она может забиться последующей человеческой жизнью. Или, напротив, человек начинает её культивировать, взращивать в себе. Ну, к примеру, я с детства полюбил историю. Для меня в школе получить четвёрку по истории было равнозначно наказанию. До сих пор не могу понять, почему это со мной происходило, но история мне всегда была близка. Однако история на таком школьном уровне близка многим. Вот вы спросили, почему я создал и стал редактировать "Историческую газету"? Действительно, по профессии я журналист, служил военным моряком, работал на заводе им. Хруничева, который известен сейчас как космический центр, и вдруг посвятил себя истории, создал необычное издание, которое выходило тринадцать лет.
B. C. Ведь и прецедента нет такой газете. Я здесь могу привести слова уважаемого в исторической науке человека, профессора Ивана Васильевича Лёвочкина, заведующего отделом раритетов Российской государственной библиотеки: "Что греха таить, ведь мы хорошо знаем: "Историческая газета" – это Анатолий Анатольевич Парпара. Он не только блистательный поэт и драматург, но и серьёзный историк. Именно он взялся за создание нового органа печати. Ни Институт истории Академии наук (есть такой на улице Вавилова в Москве), ни кафедра истории МГУ или других вузов, ни министерство образования не додумались и не посмели организовать "Историческую газету", которая необходима не только профессиональным историкам, но и всем тем, кто так или иначе причастен к отечественной истории, кто любит её незабвенно. "Историческая газета" – это очень серьёзное явление. Мы, современники, пока не можем в полной мере оценить сам факт выхода такого издания. Впервые в общественной жизни страны, впервые в исторической науке, впервые в России, впервые в истории европейской журналистики стал выходить в свет такой орган печати".
А. П. Да, газеты не было, но журнал, выпускаемый поэтом Николаем Михайловичем Карамзиным, был. Сегодня есть в Москве красиво издающийся журнал, наследователь карамзинского издания, но он по своему содержанию более краеведческий, чем общественный.
B. C. Согласен – сугубо историческим его назвать сложно. Полное название этого издания звучит так: Литературно-художественный, историко-краеведческий "Московский журнал. История государства российского". Из одной этой мешанины в названии, как мне кажется, видно, что издатели не смогли чётко определить творческие приоритеты своего ежемесячника. Хотя печатается он богато, на хорошей бумаге. И краеведческих сборников выходит в России достаточно. В том числе и у нас в Нижнем Новгороде. А как вообще пришла идея создания такой газеты?
А. П. В 1991 году, после двух лет, проведённых в больнице, я практически заново начинал жить в стране, в которой всё по злой воле резко изменилось. Содержать семью за счёт писательского труда стало невозможно. Работать в либеральных газетах, по причине неприятия их позиции, я не мог. А поэзия, как тогда я писал в интервью "Кавказской здравнице", подобна форели и первой погибает при изменении экологии. Литературные газеты и журналы прекратили выплачивать гонорары.
Положение было катастрофическое. И вот тут один приятель попросил меня написать статью о Джуне, дочери ассирийского народа, для нового журнала "Жизнь национальностей". А я Джуну до этого уже хорошо знал и не раз бывал у неё в гостях. У меня и до сих пор с ней хорошие отношения. Я принял заказ, позвонил Джуне, мы встретились, проговорили до четырёх часов утра, и через неделю я принёс ей готовый материал. Прочитала внимательно, но не сделала ни одного обычного для неё замечания. А когда я уходил от неё, то что-то сунула мне в карман. Это оказались деньги. Джуна, конечно, поняла моё состояние, моё безвыходное материальное положение и решила помочь. Через месяц уже она позвонила и предложила сотрудничать с ней. Я согласился. Года полтора я помогал ей как литературный секретарь. Увидев её не легендарную, а в чёрной, выматывающей душу работе, я с ещё большим уважением стал относиться к Джуне. Она оказалась честным, добрым и бескорыстным человеком, который очень многим людям помог. Несмотря на её всемирную известность, она была проста в обращении, но не терпела лжи и обмана. Когда людская несправедливость или грязь наветов переполняла её, тогда она взрывалась, и горе тем, кто был рядом. Но на следующий день она извинялась перед теми, кого ненароком задела. Личная судьба её во многом трагична: отдавая мощную энергию людям, она была сама беззащитна перед пошлостью и дрязгами быта.
В 1993 году я создал фонд имени М. Ю. Лермонтова, который принципиально не имел своего расчётного счёта, чтобы исключить финансовую заинтересованность в нём недобропорядочных людей, и стал под его эгидой проводить литературные вечера. Только в Доме Российской армии их прошло более ста десяти – пушкинские, лермонтовские, рубцовские… В общей же сложности по стране, в Сербии, Сирии, Украине, Македонии и т. д. их прошло более трёхсот. Но я никогда не забуду самый первый вечер, посвященный творчеству талантливого поэта Владимира Кострова, состоявшийся в Славянском центре у моего доброго знакомого, знаменитого скульптора Вячеслава Клыкова. Собралось тогда народу немного, человек пятьдесят. После вечера нас семеро осталось на небольшое застолье.
Оглядев всех, Владимир Андреевич с горечью произнёс: "Господи, как же нас мало!"
На что я ему возразил: "Нас много, но мы мало знаем друг друга".
Так задачей литературных вечеров стало расширение аудитории любителей русской поэзии, объединение и просвещение их. На наши вечера потом собирались сотни и сотни людей. Мы наладили работу, начали заранее оповещать слушателей и проводили все мероприятия абсолютно бескорыстно. Нам не хотелось, чтобы почитатели поэзии исчезли.
Чуть позже, в 1995 году, я пришёл к мысли, что фонду необходимо иметь своё периодическое издание. Я уже тогда видел на примере жизни других культурных изданий, что газету нельзя делать чисто лермонтовской и только литературоведческой. Нужен был иной охват событий и эпох. Так пришло ко мне решение издавать "Историческую газету". Я собрал пятнадцать коллег-журналистов. Все дали согласие участвовать в работе. Но, когда выяснилось, что денег у нового издания нет даже на регистрацию, я остался один. И, тем не менее, вышел вначале пилотный номер, а потом первый и последующие. Газету благословил патриарх исторической науки академик Борис Рыбаков, дали свои советы и пожелания народная артистка СССР Татьяна Доронина, писатели Валентин Распутин, Михаил Алексеев, Мустай Карим, Тимур Зульфикаров, Ренат Харрис, историки Вадим Каргалов, Владимир Кириллин, философ Владимир Волков… Всего же вышло сто одиннадцать шестнадцатиполосных номеров нашей газеты. Но в центре всего этого мира – жизнь русского гения: мы напечатали более ста материалов о жизни и творчестве Михаила Юрьевича Лермонтова.
B. C. Учитывая, что тиражи вашей газеты по сегодняшнему времени немалые, то опубликованное в ней – достойный вклад в русскую и мировую культуру. В дополнение к вашим словам хочу привести очень важное, на мой взгляд, ваше высказывание, касающееся необходимости такого просветительского издания для общества. Вы в пилотном номере обращались к будущему читателю: "Народ, который не умеет защищать своё достоинство и честь, отстаивать право священное на жизнь в достатке, превращается в наземь, в пыль, по которой ступают иные народы. А чтобы этого не произошло, мы должны вспомнить своё прошлое. Вспомнить, к какому роду-племени мы принадлежим. Какими славными делами украсилась жизнь наших предков. Какое почётное место отведено во всемирной истории заслугам наших подвижников. И не забывать, что, создавая Российское государство, они думали о нас, своих потомках, потому и приращивали славу. А что мы передадим своим детям и внукам?"
Нет ли в этом обращении каких-либо перекличек с мыслями ваших предков?
А. П. В моём роду, насколько я знаю, не было не только писателей, не только пишущих абы какие стихи, но вообще не было ни одного человека с высшим университетским образованием. В этом отношении материнскую, смоленскую линию я хорошо изучил. Отцовскую, греческую, хуже, но вот пока пришёл к таким выводам. Так что мне кажется, что в вопросе изучения отечественной истории человека кто-то, очень мыслящий, ведёт.
Первый раз я осознанно встретился с родной историей, как с близким человеком, когда после долгих-долгих лет (мне уже было тридцать три года), вернулся на Смоленщину. Приехал к своей троюродной родне, Гусаковым, и оказался в маленькой деревушке на берегу реки Угры. Поразился чистоте её вод. Оказывается, Угра самая чистая река во всей Европе, потому что проходит через глубокие пески. В воде этой реки видно всё – рыбы, растения, которые колышутся на её дне, мелкие камушки. Тогда я написал стихи об Угре и о столетнем покое, который вокруг неё сосредоточен. Но когда после этой поездки я вернулся домой, то в памяти моей что-то шевельнулось. Из неё "поднялось" воспоминание о каком-то стоянии на Угре. Тогда я открыл энциклопедию, посмотрел – да, действительно, было Великое противостояние на Угре. Я подумал, что хорошо бы этот, совершенно не исследованный русской драматургией, поэзией отрезок времени, когда действительно была завоёвана независимость русского государства, воплотить в какое-либо значительное произведение. Мы сейчас создаём всякие очень неожиданные праздники, провозглашая их Днями независимости, Днями России и т. д. Хотя к Дню независимости они никакого отношения не имеют. Мы были зависимы два с половиной века от передвижного государства по имени Золотая Орда: наши дальние-дальние предки когда-то вошли в подчинение хану Золотой Орды, то есть платили выход (дань), участвовали в ордынских походах, когда те воевали с другими государствами. Конечно, были отдельные восстания, но лишь Иван III с оружием в руках сумел отстоять нашу независимость. Вот с 8 октября 1480 года мы с вами: народ России, наше государство – независимы. Но этот праздник почему-то никогда не отмечался в советское время. Когда я написал статью о 500-летии Великого противостояния на Угре (в "Комсомольской правде" набрали даже гранки – её одобрил видный работник ЦК КПСС Виктор Петрович Поляничко) другие работники ЦК всё же зарубили мою статью. Хотя, казалось, что же здесь плохого? Гордиться надо такой историей. И теперь великое событие не отмечается. А надо бы – всё же 530 лет назад наша страна отвоевала свою свободу!
B. C. Так вот, оказывается, где корни ваших знаменитых драматических произведений?
А. П. Да. И вот через несколько лет я захотел написать на тему противостояния на Угре русских войск и войск Золотой Орды такую "модерновую" драматическую поэму, где бы люди перемещались в пятисотлетнем пространстве и т. д. и т. п. Но потом пришёл к мысли, что этого делать не следует. Есть великий драматический театр, и в его мировых традициях надо продолжать работать. Есть Шекспир, есть Лопе де Вега, но есть и Алексей Константинович Толстой с его великолепнейшей, гениальнейшей трилогией. Я вообще считаю, что лучшего драматурга у нас никогда не было. Ведь пушкинского "Бориса Годунова" никак не могут поставить только потому, что это произведение несценично, а Алексей Константинович мало того, что сделал свои драматические произведения сценичными, он ещё и актёрам рассказывал, объяснял, как эти пьесы сыграть, как вчитываться в поэтическую речь. Тогда было не обязательным точно воспроизводить текст драмы или пьесы. И часто актёры вносили по ходу действия свои "новинки". А в поэзии точность необходима абсолютная. Граф Толстой, например, говорил им: "Как тяжела ты, шапка Мономаха" – это поэзия. А "Как шапка Мономаха тяжела" – это уже проза. И объяснял отчего так, а не иначе.
В году примерно 1974-м я засел за свою первую драматическую поэму, перед этим прочитав всю мировую классическую и русскую драматургию от Владислава Озерова и Нестора Кукольника вплоть до трилогии Ильи Сельвинского "Россия" и драматических поэм забытого, к сожалению, ныне Якова Апушкина.
Писал очень долго. Но к 1980 году первую свою поэтическую драму в 2-х частях "Противоборство" я закончил и готовился отдать её в журнал "Наш современник" по просьбе члена редколлегии, поэта Геннадия Серебрякова. Я уже вычитывал готовый машинописный текст у себя в рабочем кабинете в редакции, когда вдруг ко мне заходит главный редактор журнала "Москва" Михаил Николаевич Алексеев и спрашивает:
– Толя, что ты читаешь?
– Свою драматическую поэму.
– Дай почитать. И забрал у меня текст.
А я до этого ни одной поэмы не написал. И вдруг сразу драматическую. Правда, здесь мне помогло то, что восемь лет я играл в любительском театре ДК им. Горбунова на Филях волевые серьёзные роли, поэтому чувство сцены во мне было. Ну и детская любовь к истории, видимо, тоже сказалась.
Через семнадцать дней Алексеев вызывает меня к себе, спрашивает:
– Ты печатал где-нибудь эту поэму? Не печатал. Что там у нас идёт в двенадцатом номере? Так! Заменяй и ставь свою.
Вот так всё произошло. Потом ходили по столице легенды о том, что Парпара сам у себя печатает всякие драмы. Главный редактор "Литературной России" В. Огрызко в статье, опубликованной в своей газете, писал: когда в 1989 году Алексеев оставил свой пост и ему на смену пришёл Владимир Крупин, то тот первым делом выкинул из редакционного портфеля очередную драму Парпары. На самом деле "очередной" до сих пор у меня нет, хотя прошло с того времени уже двадцать лет. До сих пор я не могу закончить поэму о наполеоновском нашествии 1812 года.
B. C. Кстати, когда же будет дописана эта третья поэтическая драма под названием "Поражение"? Первую часть из неё вы опубликовали в третьем томе своего собрания сочинений, и теперь читатели ждут продолжения.
А. П. К сожалению, причин немало. Первая из них – личная. Болезнь, которая терзала меня более двух лет (1988–1991), стоила моему здоровью так дорого, что не могу набрать сил, необходимых для писания таких серьёзных работ, как драматическая поэма. Вторая – болезнь моего отечества, которая терзает его уже более века и никак не отпустит. Последние двадцать лет особенно. И последствия этой жесточайшей для народного организма болезни, особенно рецедивы, сказываются на каждом из нас. В том числе и на моей персоне. Кстати, тринадцать лет своей жизни издавая "Историческую газету", я знал, чем жертвую ради выхода её в свет.
B. C. Коль уж мы упомянули в нашей беседе о ваших родителях, то расскажите подробнее о своей семье, о своих исторических корнях. Откуда вообще пошёл род Парпары в российских пределах?
А. П. В обозримом прошлом – из Крыма. Во времена Потёмкина и Суворова шло переселение греков на побережье Чёрного моря. Часть из них потом переселилась в глубь Российской империи. В Донецкой области есть такое селение Великая Новосёловка, или Янисоль. Там фамилия моя – не новость. В 1938 году около десятка моих родственников были расстреляны ретивыми исполнителями распоряжений советской власти, другие – высланы.
В уникальном трёхтомном биобиблиографическом словаре, подготовленном Пушкинским Домом в 2005 году, "Русская литература XX века" написано: "Парпара Анатолий Анатольевич (15. 07. 1940, Москва) – поэт. Отец – потомок гетманов Запорожской Сечи, родился на Украине, служил и работал в Москве, воевал; мать родом из крестьян Смоленской области, работала на заводе".
Что касается самой фамилии, то она присутствует во многих языках. 4-я книга Царств. Гл. 5, стих 12: "Славная страна Фарфар". На иврите звучит как Парпар. У тамилов и на санскрите Парпара – бабочка. У осетин – светлячок. У сингалов – парящее зрение. У персов парпера – крыло. У древнего африканского племени дагонов – обряд обрезания пуповины. У кенийцев – свадебный обряд – очищение. Кстати, сегодняшний начальник музея антропологии Таити – Парпара. Этого достаточно? Могу и дальше: парпара или перпера – византийская денежная единица…
B. C. Достаточно… Сейчас довольно часто приходится слышать, мне, в частности, такие упрёки – чего вы лезете и копаетесь в истории, в туманном прошлом. Нам, дай Бог, с сегодняшними проблемами разобраться. В принципе – возможно ли нам разобраться в сегодняшнем дне, если мы не будем знать прошлое?
А. П. Вместо ответа я напомню читателям слова великого русского дипломата и поэта Фёдора Тютчева, который писал: "Истинный защитник России – это история; ею в течение трёх столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которыми подвергает она свою таинственную судьбу…"
B. C. Кроме фонда имени М. Ю. Лермонтова, вы ещё участвовали в возрождении Русского исторического общества, являетесь его вице-председателем. К тому же пожертвовали на эту работу половину своей Государственной премии. Вторую половину отдали на восстановление Храма Христа Спасителя. Прямо скажем – мало кто решается в своей жизни на такие бескорыстные на благо общества поступки. Вообще, что вами тогда двигало?
А. П. Справедливость. Я был между жизнью и смертью, когда пришло известие о присуждении мне Государственной премии РСФСР им. Горького. Я знал, что никогда не получу её, ибо Михаил Алексеев, один из тех, кто влиял на такое решение, сказал мне ещё за полгода до того, что получит другой поэт, в судьбе которого я сыграл, кстати, позитивную роль. Потому я не волновался. Но когда всё решилось, я понял, что это было не случайно, потому, несмотря на свою тогдашнюю нищету, отдал то, что мне не принадлежало, на доброе дело. И даже супруга моя ничего не сказала, за что я благодарен ей и сейчас.
B. C. В драме "Потрясение" вы показываете заключительный период Смутного времени в России. Хотя таких периодов в истории нашей стране было немало. И то, что мы не делаем из произошедшего нужных выводов, не учимся на ошибках прошлого – печально. Не ходим ли мы из столетия в столетие по некоему тёмному кругу? Нет у вас подобного ощущения?