К храму Иоанна Богослова подтягивался народ, прихожане торопились на службу, зеваки дивились на Киприяна.
А безумный юродивый вот уже минут пятнадцать пускал бумажный кораблик по широкой луже, что разлилась у самой паперти. Что бы это значило – думали люди вокруг. Опекающие дурачка журналисты звонили экспертам в надежде услышать разгадку такого знака. Значила же что-то игра в кораблики? Просто так юродивый ничего не делал.
Разгадку ожидали услышать и на так называемом подходе Киприяна к прессе. Брифинг у храма. Это вошло в традицию с того самого дня, как, наконец, добившись первого интервью от юродивого, журналисты получили громкое разоблачение и предсказание. Но до интервью была долгая притирка человека Божьего к человекам телевиденья.
Как-то в редакцию небольшого московского телеканала позвонил мужчина. Запинаясь и задыхаясь от волнения, он рассказал о своем знакомстве с одним бомжом-экстрасенсом. "А еще бомж этот говорит все какими-то присказками, стишками, притчами, и никогда не говорит нормально. Похоже, у него есть образование, да и видно, что старик-то умный". "Так он еще и старик?" – спросила девушка из телевидения. "Не знаю, вроде, здоровый, но глаза старика", – ответил мужик. И тут же стал рассказывать, что хотел намедни дать бомжу денег, а когда подошел к нему с протянутой бумажкой, нищий ни с того ни с сего выложил ему всю его подноготную. "А знал он обо мне, что я скоро защищу ученую степень и у меня родится внучка, – кричал мужчина в трубку. – Вот откуда ему известно, что я готовлюсь защищать докторскую и что моя невестка в роддоме?" – "Да, интересно, – сказала девушка по телефону, – если ваша новость станет темой программы, мы вам вручим приз". И положила трубку.
На следующий день к храму апостола приехала съемочная группа. Бомжа-экстрасенса журналисты опознали сразу – вокруг него собралась приличная кучка людей. В основном женщины за сорок – они всегда живут завтрашним днем. Когда оператор вынул из длинного кофра камеру и поставил ее на треножный штатив, толпа резко разбежалась – обычно так разбегаются, когда кричат "Бомба!" Оператор было подумал – люди так испугались камеры, однако они испугались другого. На том месте, где только что стояло несколько десятков человеческих ног, бесновался молодой парень: он то бился головой о собственные руки и колени, то пытался станцевать не знакомый никому дикий танец, похожий временам на брэйк, временами на чечетку, то орал женским голосом, то гавкал на храм и на людей, то снова бил головой о другие части тела. В стороне от сумасшедшего молился невысокий бородатый мужчина в красной вязаной шапке, в старом пиджаке и в натянутых детских колготках.
"Беса изгоняет", – важно сообщили растерянно оглядывающемуся оператору. Тот ничего не понял, но камеру включил. Нелепая, мистическая, пробуждающая мурашки сцена в Богословском в тот же вечер стала хитом Интернета.
Еще через день журналисты разобрались, что изгнавший беса бомж – это юродивый, или человек, который хочет им казаться. Последний раз в Москве такого видели в середине 19-го века. Звался он Иван Корейша. Знала его вся Москва, одним советы давал, других лечил, третьим предсказывал. Настоящий юродивый. А этот? Кажется, кто-то назвал его Киприаном. Этот – юродивый? Или всего лишь сумасшедший? Если так, то неинтересен публике. Сумасшедших в столице тысячи. Но вот изгоняющих бесов и предсказывающих будущее! – про таких уже забыли.
Несколько дней наблюдения за прозорливым безумцем выявили еще несколько невероятных способностей – он мог лечить людей молитвой, криком, или ударом в больное место. Мог угадать имена всех родственников и даже легко перечислить их грехи, а также мог рассказать, что сегодня происходило в мире, не хуже программы новостей, за одним лишь исключением, что новость он не сообщал, а пропевал, или начитывал речитативом – каким балуются подростки, подражающие крутым реп-исполнителям.
Все попытки записать какое-либо интервью с ним заканчивались первое время поломкой микрофона, камеры, или истерикой нового телегероя. Он мог упасть на свой зад и зарыдать прегорькими слезами, как рыдают дети, не сумевшие допроситься у родителя игрушки.
В поведении юродивого детского было много. Он коверкал слова, половину букв старательно не выговаривал, плакал и смеялся детсадовским мальчиком, канючил, дразнил окружающих, играл с найденными в местных помойках машинками и куклами, прыгал по улице через скакалку, или находил где-то мел и исписывал асфальт каракулями.
Все это иногда вынуждало горожан называть Киприана беглецом из сумасшедшего дома. Но никто из больниц для душевнобольных так и не заявил о побеге пациента. Да и что касается души – он был скорее ее врачом, чем душевно недоразвитым. Наоборот, такой диагноз он сам ставил каждому второму, кто подходил к нему за советом, или просто проходил мимо.
– Аааа, – тыкал он в человека пальцем, – задержка развития души, вижу, знаю, отвечаю, ну-ка милый, запиши, вот тебе рецепт – пляши. – И пускался танцевать вприсядку вокруг опешившего прохожего, постукивая того по всему телу.
– Но было совсем, совсем не больно, – говорили на телекамеры попавшие под руку местному идиоту. – Чувства такие, будто кто-то нежно целует тебя, или греет.
– Знаете, – рассказывал мужчина в шляпе, похожий на музыканта или художника, – когда он первый раз начал вокруг меня приседать, я хотел залепить ему, когда он начал хлопать меня по пояснице, я даже слегка замахнулся, но тут почувствовал, что боль с поясницы спала. А до этого я разогнуться не мог. Во как! Вы поняли, кто он?
Вскоре очередь желающих быть поколоченными целителем в колготках выстраивалась до ближайшего Тверского бульвара, а затем народу стало столько, что в дело вмешалась полиция.
Раза три поначалу юродивого забирали в отделение, но на следующий день он снова появлялся на том же месте. В конце концов, учитывая ажиотаж и реальные невероятные волшебства, его оставили в покое.
С тех пор полиция сама следила за порядком в очереди, уже достававшей своим хвостом Тверскую.
Когда власти перестали досаждать, юродивый потеплел к журналистам. Первая же удачная попытка записать его голос на микрофон принесла мировую сенсацию.
Дело было так. Юродивый, изображая из себя водителя машины, с разбегу стал врезаться в одну из журналисток, протянувших к нему микрофон. Камеры фиксировали – не то клоун, не то гном, крутящий невидимый руль, бьется телом о хрупкую девушку, приговаривая: "Бибика Никиты сбивает Марину, папа Никиты скупает малину, девочку черви за ужином съели, пьяный Никита убёг в каравели".
"Что за бред сивой кабылы?" – первая реакция людей с микрофонами.
Вопросительный знак на Киприана. Наивное детское лицо с широко раскрытыми в ожидании конфеты глазами – в ответ.
"Ничего не понимаю" – вторая реакция людей с микрофонами.
Так и не поняли они ничего в тот вечер. Наутро только опомнились. Пришла новость, что автомобиль сына богатого олигарха и члена правительства Никиты Карманчука стал участником аварии. Погибла девушка, ее звали Марина. Полиция утверждает, что самого Никиты не было за рулем, якобы был его пьяный охранник. А сам молодой человек участвует в это время в парусной регате под Лондоном. Но те журналисты, что тянули вчера микрофоны к юродивому, сразу поняли, что к чему. И быстро нарыли доказательства – за рулем был сам Никита, а после аварии сбежал в Англию. Если бы не наводка безумца с Богословского, то никто бы и не подумал копать под сына самого олигарха. Больше других обалдела от дальновидности Киприана та хрупая девочка, в которую он врезался с вытянутым вперед рулем. Эта журналистка работала в телекомпании, на все сто процентов принадлежащей отцу лихача.
Отныне люди переключали каналы только в поисках Киприана, а те, кто мог прийти к нему лично, бросали все дела и шли в Богословский.
Сегодня снова не протолкнуться. Очередь все растет. Обычно юродивый Киприан к пяти начинал подзывать к себе людей, смотреть им в глаза, танцевать перед ними, кому стихи плести, а кому частушки петь, из которых легко угадывались все смыслы и наставления. Минуты по две на человека обычно хватало. И очередь понемногу двигалась. А тут – встала как пробка на том же Тверском бульваре. Чего он там? – спрашивали с хвоста, – Да все кораблик пускает, – отвечали с головы. Очередь глубоко вздыхала.
– Не могли бы вы как-то пояснить, что значит ваш перфоманс? – не выдержала одна из журналисток, вероятно, новенькая, и, вероятно, до конца не верящая в истинную юродивость нелепого мужичка.
Киприан в ту же секунду завалил пальцем свой бумажный пароходик и подождал, пока тот пойдет на дно. Перевел взгляд на толпу прессы, вернее, на парня в розовой жилетке, тот в эти секунды перелистывал страницы на своем планшете. Так и смотрел на него с минуту. Наконец парень проговорил, сглатывая шок и ужас: "Только что в Черном море затонул пассажирский лайнер, на борту тысячи человек".
Улица ахнула глухим громом, очередь сбитым домино упала на колени.
12:00
Генеральный директор и пять руководителей разных отделов телеканала заняли кожаные стулья за круглым обшитым зеленым бархатом столом. Над столом висел желтый абажур в форме огромного китайского фонаря. Такие декорации подошли бы для фильма об итальянской мафии, или о сходке русских воров в законе, на худой конец – ими бы воспользовался художник сериала о карточных играх. Но здесь собрались не мафиози, и не воры. А журналисты. Хотя неизвестно, кто хуже…
Главный редактор новостей Нелидов еще час назад понял, что впереди его ждет очередная сделка с совестью. Гендиректор, почесывая свою бритую голову и протирая заспанные карие глаза с накрашенными ресницами, без особых церемоний рассказал о произошедшей в верхах нашего правительства утечке. В руках западных СМИ оказался компромат на министра транспорта – оказывается, он незаконно владеет двадцатью пассажирскими лайнерами на Черном море. Когда-то он нагло и бесцеремонно отобрал эти корабли у прежних владельцев. Но это не самое страшное для министра. Коллеги в Европе также знают, что срок эксплуатации этих судов давно истек и поэтому никто их не собирался страховать. Корабли, по сути, были мертвыми. Вернее, их не было совсем. Но каждый день они отходили из портов по всему черноморскому побережью.
– В общем, нам теперь нужно создать стену, отбиться как-то от всех обвинений. – Плавно давал указания генпродюсер, будто плыл на одном из нелегальных кораблей. – Антон Петрович, какие будут предложения? – спросил он Нелидова, сидящего по соседству слева.
– Корабли в утиль, министра в тюрьму, ты же, знаешь, Петь, решение! – взвешенно и мудро предложил Нелидов.
– Блин, Антоха, мне не до шуток, – в интонациях шефа просыпался ураган, – Мне с утра сам звонил, ты понимаешь, кто. И еще с одного места. Короче, стоит задача перебить все обвинения, отвлечь народ.
– Как вы меня все достали: и "тот", и эти, с "того места", – застонал Нелидов, массируя одной рукой больную шею.
– Не начинай, Антош, сядь в мое кресло, потом я на тебя посмотрю, – отговорки генерального были стары как мир.
– Нам с наших кресел одинаково больно падать, ты же знаешь, – парировал Нелидов.
– Так, пока вы играете в мудрецов, – включился в совещание заместитель по стратегическому развитию канала, толстенный мужик в очках с красной оправой, Леонтьич, – кто-то уже строчит тексты и снимает фильмы о гнилом российском правительстве. Давайте уже к делу.
– Отбиваться будут новости. Больше некому. И пару ток-шоу политических снимем об очередной лжи западных спецслужб о России, – раскладывал карты директор, – Антох, ты сам знаешь, что делать. Все обман, Россию мочат Европа и США, подтасовывают факты, нагло лгут, порочат наше правительство. И сделайте цикл сюжетов о судоходстве на Черном море. Довольные пассажиры, писатели путешествуют, дети радуются, а я договорюсь с министерством, чтоб путевки для сирот до Турции и обратно сделали…
– Почему до Турции? До Крыма, может? – не понял Леонтьич.
– Да хоть до Сирии, – девятым валом выкрикнул директор.
– Ну, или до Сирии, – согласился заместитель.
Нелидов шел по многокилометровому коридору телецентра как по нескончаемому полю, по которому, наверное, бродят души во время мытарства. Они мучимы прежними грехами, без надежды на спасение, их ноги вязнут в размытой глине, а мысли – в грязных воспоминаниях о земной жизни. И сколько им еще идти, и сколько еще думать о прошлом, сколько мучиться вот так, на перепутье, зависнув между адом и раем – никто не знает. Разве что родственники отмолят когда. Но нынче молятся только за себя.
Попасть в ад Нелидов не страшился по той банальной причине, что он уже там. И в его аду не девять кругов, а – тут он стал вспоминать, сколько в телецентре этажей, – тринадцать! Тоже чертовское число. "Могу я еще вырваться отсюда?" – спрашивал себя Антон Петрович. Вырваться на свободу. Уехать в родную деревню, стать фермером, полюбить снова землю, и посвятить остаток жизни осмыслению стихий, земли, воды, воздуха… Красоты, в общем. Даже можно писать книги. Одних воспоминаний томов на двести наберется. Как у любого хорошего журналиста.
Молодой Нелидов, хоть и не сразу попал в редакцию новостной программы, но зато быстро стал ее лидером. И главной звездой канала. Еще в восьмидесятые он разоблачал руководителей всех уровней, кроме самого верхнего. Ездил по всей стране и Европе, однажды чуть в космос с оператором не улетел на частной самопальной ракете, но ракета треснула перед самым стартом. Он жил в пещерах с древним народом русского Севера, облетал на аэростате таджикскую границу в поисках наркокараванов, сплавлялся по быстрым уральским рекам, охотился на медведей в сибирской тайге. Да что он только не делал до перестройки. Его сюжеты о настоящих русских людях были настолько духоподъемны и патриотичны, что однажды в московской газете один экстрасенс посоветовал заряжать воду во время эфиров Нелидова.
А потом его на время сослали спецкором в Израиль, чтобы не мешал строить свободное телевидение, далекое от патриотичности и русскости. Чем не главы для мемуаров?
В конце девяностых Нелидов переквалифицировался в военные корреспонденты. Сам захотел. Жизнь показалась скучной. Ничего не радовало и не удивляло. Жена и трое детей не справлялись с обожженной душой главы семейства. Командировки в Чечню вернули, к тому времени уже корифею отечественного телевидения, смысл жизни. И вот он уже один из претендентов на пост главного редактора главных новостей страны. Конкуренты сдались до первого собеседования с куратором из администрации президента.
Приказ о назначении нового руководителя информационных программ подписывался в сауне на окраине столицы. За разговором о смысле новостей, в спорах об их роли для страны и мира во всем мире Нелидов с чиновником выпили три бутылки русской водки. И разошлись с глубоким похмельем. Подпись журналист получил, но гарантий невмешательства в редакционную политику – нет. В то утро у него впервые заболела шея.
Коридор телецентра по-прежнему не обещал конца. За спиной оставались съемочные павильоны и кабинеты всевозможных редакций, буфеты, курилки, лестничные пролеты, двери лифтов, эфирные студии, подсобки, склады… впереди маячило все то же самое. И в столь же несчетных количествах.
Шаг главреда замедлялся, казалось кто-то тянет его к полу, или кто-то льет перед ним горячий асфальт, ноги вконец ослабли, голова закружилась. Пришлось свернуть в ближайшую курилку. Разумеется, переполненную. Нелидов попросил у знакомого оператора сигарету и сел в углу. Вскоре курилка, до этого живо что-то обсуждавшая, смолкла, потом все быстро, но аккуратно забросили окурки в пепельницы и по очереди вышли. Мозолить глаза начальнику никто не хотел.
В глазах начальника тем временем проблеснула влага.
Когда это началось? Когда из журналиста он превратился в пособника страшных преступлений государства? В одного из генералов информационной войны? И все бы ничего, если бы речь шла об отстаивании интересов Родины. За Родину серьезные мужики всегда ведут серьезные игры, в том числе на информационном поле. И это даже нравилось Нелидову. Еще бы – все поединки с соперниками он выигрывал нокдауном.
Но все чаще играть приходилось не по правилам. Все чаще приходилось сражаться за тех, с кем в обычной жизни не сел бы за один стол. За воров, мошенников, убийц, за какого-нибудь урода из высших правительственных коридоров. "И почему они всегда по своим коридорам доходят до цели? – изумлялся Нелидов. – Хоть бы кто сгинул, хоть кого-нибудь бы утащили черти под землю".
Давно, очень давно работа снова перестала приносить Антону Петровичу радость. Тогда-то он и придумал нечто спасительное. Нечто полезное для себя и для страны. То, что, может быть, поможет быстро миновать вязкие поля мытарств.
19:00
Ночные тучи подползали к куполам. К этому времени толпа на бульваре и в Богословском разошлась. Многие получили спасительное внимание от юродивого. Но какая никакая очередь к нему еще стояла.
Рядом валялись пакеты, набитые продуктами, конверты, игрушки, одежда – дары просящих. Никогда ничего Киприан из этого не брал себе, хотя то и дело жалобно просил с паперти подаяния Христа ради.
Многое из приношений блаженный раздавал тут же людям, отказываться никто не смел. Остальное он отдавал батюшке, настоятелю Иоановского храма. Тот ежедневно после вечерней службы выходил к Киприану, благословлял его, и уносил с собой скарб подарков. Дальше все это разносилось по детским домам, богадельням, тюрьмам, раздавалось неимущим. Батюшка всякий раз отчитывался перед юродивым. А тот слушал об этом внимательно, кивая головой в знак одобрения. Совсем как президент на встречах с подчиненными под телекамеру.
Настоятель обычно спрашивал у Киприана: "Ну, все хорошо у тебя? Никто не обижает?" Каждый раз тот начинал смущенно хихикать и опускать голову вниз, приговаривая нараспев: "Все хорошо, батюшка, Велик Бог, подавай сапог". Затем падал перед священником на колени и целовал его обувь. Сам батюшка этого явно стыдился и уже приноровился после дежурного вопроса как можно быстрее убегать в храм, но иногда безумный его все-таки настигал. Оставалось, краснея, держа в руках приношения, приговаривать: "Ну что ты, что ты, человек Божий, это я тебе ноги целовать должен, прекрати, прекрати сейчас же".
Только после этого полы рясы скрывались за массивной дверью церкви.
Сегодня юродивый не успел припасть к ногам настоятеля. Не потому что тот убежал. Причина сыскалась поважнее. К храму с Тверского завернула тонированная машина с мигалкой. С другого конца переулка подъехала такая же. Выбежали несколько человек в деловых костюмах с широкими штанинами и вмиг оттолкали всех от Киприана. Даже батюшку. Люди в поредевшей очереди заволновались, журналисты смолкли, операторы повключали камеры. Но наглые костюмы вежливо приказали остановить съемку. И предъявили угрожающие удостоверения. Рисковать никто не стал. Даже спросили разрешения на время отойти куда-нибудь подальше.
Из машины, что припарковалась у храма первой, вышел невысокий мужчина в широкой глубокой шляпе и в больших солнецезащитных очках. Штанины его брюк были не так широки, по всему видно – скроены специально под заказчика. Мужчина зашагал к юродивому.