Весьма характерно, что названные две ориентации, на Россию или на Польшу, никогда резко не противопоставлялись одна другой пред внешним миром. Представители столь различных взглядов и политических прогнозов о желательности той или иной политики Франции в Восточной Европе действовали, как бы по молчаливому уговору, параллельно. Ставили как бы на две карты, страховали себя на оба случая… Не удастся сильная Польша, будет сильная Россия, и наоборот. Суть в том, чтобы иметь впоследствии сильную опору против немцев в лице того или другого мощного союзника…
Мысль же о возможности приобретения в Восточной Европе нескольких друзей и их симпатий, в лице всех или большей части народов бывшего Российского государства, плохо вязалась со всем укладом и навыками французской политики и с основными свойствами французского мышления и чувствования. Французы были слишком проникнуты и пропитаны духом централизма. Сама Франция, как централистически-бюрократическое государство, является живым примером психологии французского народа и его самых талантливых представителей в вопросах системы государственного строительства. Трудно было сразу примириться с утерей одного сильного союзника на Востоке и необходимостью приискания на его место нескольких союзников, в лице новых государственных образований.
И лишь небольшая группа депутата Франклен-Бульона, Пелисье и несколько других искренних друзей Украины, обстоятельно изучивших украинский вопрос, питали действительное сочувствие к справедливым домоганиям украинского народа и оказывали посильное содействие украинской делегации в ее работе в Париже. Вполне добросовестно и разумно эта группа советовала нам ставить требование об украинском Учредительном собрании в качестве основного лозунга нашей программы, отодвигая вопрос об окончательном устройстве Украины до того времени, когда явится возможность созыва и вотума названного Учредительного собрания по этому вопросу. Для ближайшего же времени она рекомендовала добиваться фактического признания украинской Директории и правительства и оказания им моральной и технической помощи в борьбе с анархией и большевизмом.
Таково было положение украинского вопроса весной и летом 1919 года во Франции, таковы были тогда политические ориентации правительственных и общественных групп Франции по вопросу о судьбах Восточной Европы.
Было ясно, что надежды, возлагавшиеся руководителями украинской политики на Францию, не оправдались. А между тем сама Франция дала в свое время серьезные основания для веры в ее готовность оказать поддержку Украине и украинскому народу в его стремлении к независимости. Достаточно упомянуть, что Франция первая официально признала украинское правительство Центральной рады и еще в декабре 1917 года, почти за два месяца до заключения Брест-Литовского мира, назначила генерала Табуи своим официальным представителем при украинском правительстве. Назначение представителя Англии, Пиктона Багге, последовало несколькими днями позже, в начале января 1918 года.
Из сопоставления этих дат явствует, что первыми на путь признания Украины вступили не центральные державы, а Франция и Англия.
Глава 13. Англия и Деникин. Английская делегация. Сидоренко и Лансинг. Василько. Мой уход из состава делегации
В мае 1919 года я поехал на несколько дней, по поручению украинской делегации, в Лондон. Специальная украинская миссия, назначенная для Англии, находилась еще в пути, в Дании, где ожидала получения виз для въезда в Англию, и прибыла в Лондон лишь в июне.
Во главе "русского отдела" в английском Министерстве иностранных дел стоял тогда мистер Сельби. С первых же слов он прямо заявил мне, что английское правительство сочувственно относится к армии Деникина и к ее задачам по искоренению анархии и водворению порядка на всем юге России. Выслушав мое весьма подробное сообщение о характере и задачах украинского движения, а также о фактическом положении на месте, каковое я лично наблюдал до самого конца марта в Одессе, он откровенно сказал мне, что в Англии мало еще знакомы с украинским движением и что наилучшим путем борьбы с большевиками он считает соединение или даже слияние украинской армии с армией Деникина. Идеалом же государственного устройства для Украины являлась, по его мнению, федерация с Великороссией.
В тот же день мы снова увиделись и он вручил мне известную декларацию "русского политического совещания" в Париже от 9 марта 1919 года с просьбою написать для министерства заключение но поводу всего, в ней изложенного.
Я поспешил с исполнением этой просьбы и на другой же день послал ему, в форме письма на его имя, мое заключение по главным пунктам Декларации русского политического совещания.
При следующем свидании м-р Сельби выразил мне от имени лорда Керзона и от себя благодарность за мое заключение. Вообще, он проявил самый живой интерес ко всем моим сообщениям. Чувствовалось, что многое было для него совершенно новым. В этом и не было ничего удивительного, принимая во внимание, что до моего приезда в Англию все сведения министерства черпались либо из российских реакционных кругов, либо, в лучшем случае, из среды проживавшего тогда в Англии Милюкова и его единомышленников.
Визы для украинской специальной миссии, находившейся, по пути в Англию, в Дании, были уже посланы в Копенгаген, и я решил возвратиться в Париж. Прощаясь со мною, Сельби советовал мне вступить в контакт с английской делегацией при Конференции мира в Париже.
Мое заключение о Декларации русского политического совещания было опубликовано в Temps и в других газетах в несколько сокращенном виде. Сидоренко и некоторые другие члены делегации находили, что последняя часть заключения оставляет слишком много надежд на возможность федерации. По их мнению, это могло создать неправильное представление о действительной воле украинского народа и даже повредить в вопросе немедленного признания хотя бы de facto украинского правительства. Поэтому они высказались против опубликования нескольких последних строчек. И хотя я не был согласен с этими соображениями, но в то время я состоял членом делегации и не мог не считаться с этим мнением. Теперь же этот вопрос уже утратил свою остроту – и я счел возможным опубликовать в настоящей книге, в отделе приложений, полный текст моего письма к мистеру Сельби, вместе с текстом Декларации русского политического совещания от 9 марта 1919 года. Все, что было высказано мною в этом документе, составляет и в настоящее время точное воспроизведение моих взглядов на те единственные пути к искоренению анархии, приостановлению полного развала и паралича хозяйственной жизни и к началу государственного строительства на Востоке Европы, которые еще существовали в 1919 году.
Мой визит к сэру Говарду, одному из главных сотрудников английской делегации в Париже, и наша беседа были, в сущности, продолжением переговоров с мистером Сельби в Лондоне. Но у Говарда уже не наблюдалось той предвзятости и веры по отношению к Деникину, которые так ярко были выражены у Сельби при первом нашем разговоре.
Через несколько дней после этого свидания в помещение нашей делегации неожиданно явился профессор Эдинбургского университета Симпсон, сотрудник Говарда, специалист в области государствоведения, и обратился ко мне от имени Говарда с просьбою составить для английской делегации "проект конституции" или план будущего государственного устройства всех земель, входивших в состав бывшей Российской империи. Это предложение было весьма для меня лестным. Но оно свидетельствовало о том, что от меня ждут больше того, чем я мог дать… У меня было вполне ясно сложившееся убеждение о том, что следует предпринять в борьбе с анархией в данный момент, я был убежденным сторонником признания и поддержки всех новообразовавшихся правительств в их борьбе с анархией и большевизмом вплоть до восстановления нормальных условий жизни и до созыва Учредительных собраний. Но более далекое будущее представлялось для меня весьма неопределенным. Каков, например, будет вотум белорусского Учредительного собрания, какова будущая судьба Армении, Туркестана и т. д. – все это были для меня неразрешимые вопросы. Кроме того, я объяснил Симпсону, что не считаю себя достаточно компетентным для выполнения такого ответственного и чрезвычайно трудного задания.
Мы помирились на том, что я представлю, в виде проекта резолюции Конференции мира, мои предположения о ближайших необходимых шагах к умиротворению Восточной Европы. Я предупредил при этом, что эти предположения должны быть рассматриваемы как мои личные и не обязательные ни для украинской делегации, ни для украинского правительства, с которым не было тогда возможности быстро снестись.
В отделе приложений читатель может найти текст изготовленного мною проекта резолюции и моего частного письма к профессору Симпсону (№ 6).
По моим сведениям, в то время, о котором идет речь, в среде английской делегации не было единства взглядов по вопросам, затронутым в моем проекте резолюции. Большинство английских политиков держалось еще тогда ориентации на Деникина. Говард и Симпсон, насколько я мог разобраться, принадлежали к меньшинству и разделяли взгляды, изложенные в моем проекте резолюции. Вскоре Говард был назначен английским послом в Швецию, а затем в Испанию. С профессором Симпсоном я встречался потом в Англии, весной 1920 года. Он вышел из состава Министерства иностранных дел и вернулся к профессорской деятельности в Эдинбурге. Из разговоров с ним я убедился, что мое представление об ориентации английской делегации в Париже было правильным.
Симпсон продолжал живо интересоваться судьбою всех народностей, возродившихся после российской катастрофы. Он пригласил доктора Вишницера в Эдинбург и Глазго для прочтения публичных лекций на тему о судьбах и стремлениях этих народов. Лекции эти прошли с большим успехом и вызвали большой интерес к данному вопросу среди присутствовавших.
Сношения с итальянской и японской делегациями, равно как и переговоры с поляками о положении и судьбе Галиции, входили преимущественно в круг компетенции товарища председателя нашей делегации, доктора Панейко. Что же касается румынской делегации, то с нею поддерживали отношения и сам Сидоренко, и приехавший в конце июня в Париж Галип.
Из состава американской делегации больше всех интересовался нашим вопросом профессор Лорд, по его должности заведующего "отделом по русским делам". С ним мы все виделись довольно часто. Но он интересовался всегда только фактической стороной дела и своих суждений никогда не высказывал.
Панейко мрачно смотрел на положение нашего вопроса и не верил в помощь Антанты. Шульгин и я также не видели в то время (конец июня) оснований для радужных надежд в отношении ближайшего будущего.
Зато Сидоренко находил, что все идет блестяще, и посылал правительству весьма оптимистические доклады о положении дел.
Объяснялось это не только его прирожденным оптимизмом и упорной верой в достижение того, к чему он стремился, но и его пристрастием к данным, исходившим от так называемой контрразведки… Его окружали разные люди, от которых он черпал свои сведения. Я лично и по сей день не знаю, кто были эти люди, так как никогда этим не интересовался и вообще не видел необходимости в самом существовании при нашей делегации такого рода контрразведочного института. Но факт тот, что именно эти люди и вводили Сидоренко в заблуждение.
Особенно верил Сидоренко в благожелательное отношение к украинскому вопросу и решение признать Украину со стороны американской делегации.
Я охотно поэтому воспользовался любезностью Лорда, который устроил мне и известному галицийскому деятелю, присяжному поверенному Окуневскому, совместную аудиенцию у Лансинга, бывшего тогда министром иностранных дел Соединенных Штатов Америки.
Это свидание, состоявшееся 30 июня, произвело и на Окуневского, и на меня потрясающее впечатление. Лансинг проявил полное незнакомство с положением и слепую веру в Колчака и Деникина. Он категорически настаивал на том, чтобы украинское правительство признало Колчака верховным правителем и вождем всех противобольшевистских армий. Когда речь зашла о принципах Вильсона, применение которых было предрешено в отношении народов бывшей Австро-Венгерской монархии, Лансинг заявил, что он знает только о едином русском народе и что единственный путь для восстановления России – это федерация, по образцу Соединенных Штатов. Когда же я пытался доказать ему, что как раз пример Соединенных Штатов свидетельствует о необходимости предварительного существования отдельных государств как субъектов для всяких возможных между ними в будущем соглашений, он уклонился от ответа и стал опять упорно призывать нас к признанию Колчака.
Правда, то было время оказания наиболее усиленной помощи Колчаку со стороны Соединенных Штатов. Но все же никогда ни французы, ни англичане не говорили с нами столь безапелляционным образом.
Так на деле осуществлялись в то время принципы Вильсона. Соединенные Штаты поддерживали Колчака, Англия – Деникина и Юденича, Франция – Галлера… Без помощи оставался один Петлюра…
Пушки Галлера уже были обращены против украинской армии, выдерживавшей в то же время беспрерывный натиск большевиков. А впоследствии, в сентябре, после успешного наступления украинской армии и взятия Киева, к этому прибавилась война с армией Деникина… Англия, конечно, и не предвидела того обстоятельства, что то оружие, которым она так обильно снабжала тогда армию Деникина для войны с большевиками, будет потом употреблено против украинской армии, против законных стремлений украинского народа отстоять своей собственной грудью свою землю и свою свободу.
После свидания с Лансингом я уехал в Швейцарию. Хотелось отдохнуть и на досуге обдумать, что можно предпринять, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки. Но еще до моего отъезда уже в полной мере назрел разлад в составе нашей делегации. Шульгин и я откровенно заявили Сидоренко, что его тактика и методы нас не удовлетворяют и что его место должен занять в столь ответственную минуту кто-либо другой, более отвечающий условиям работы в то время в Париже. Наше мнение разделяли чуть ли не поголовно все члены делегации. При этом обсуждались кандидатуры для заместителя. Называли Прокоповича, но мы даже не знали, где он находится. Панейко усиленно рекомендовал Липинского. И когда я познакомился впоследствии с Липинским, я убедился в том, что Панейко был прав – и что лучшего кандидата нельзя было себе и представить. Однако вряд ли Липинский согласился бы принять такое назначение, так как он, кажется, уже отказался тогда от занимаемого им поста украинского посла в Австрии и переживал ту эволюцию, которая привела его в ряды сторонников так называемой трудовой монархии, как формы верховного правления для грядущего украинского государства.
Шульгин высказывался тогда за кандидатуру графа Тышкевича, который находился в то время, в качестве украинского посла, при Ватикане. Очевидно, он очень мало знал Тышкевича, иначе он никогда не мог бы считать его подходящим кандидатом.
Я лично воздерживался от суждений по этому поводу, так как не знал еще тогда ни Липинского, ни Тышкевича.
Все эти соображения о необходимости замены Сидоренко другим лицом были сообщены правительству. В августе Сидоренко был отозван, и одновременно состоялось назначение на его место Тышкевича.
В свою очередь, Сидоренко выступил тогда же с обвинением Шульгина и меня в явном сочувствии и содействии федеративному соединению Украины с Великороссией.
В Берне я познакомился с главой украинской миссии в Швейцарии, бароном Василько. Красочная фигура этого старого политического деятеля сразу приковывала к себе внимание. Живые, проницательные глаза обнаруживали большой практический ум и энергию. Василько 20 лет был бессменным депутатом от своей родной Буковины в австрийском парламенте. Он был одним из основателей украинского политического клуба в Вене. В те довоенные времена он был известен как самый ярый противник польского господства в Галиции. Гибкий, воспитанный в школе австрийской дипломатии, он склонялся теперь к признанию необходимости соглашения Украины с той же Польшею, ценою хотя бы больших территориальных уступок. Точно так же и в отношении Румынии он высказывался за насущную необходимость подобного же соглашения, во имя которого он готов был пожертвовать не только Бессарабией, но даже и родной Буковиною.
В одном нельзя было не согласиться с Василько – это в его оценке одиночества носителей идеи национального возрождения Украины в ту минуту, когда Антанта в лице наиболее крупных государств стала так решительно на сторону Колчака и Деникина. Он лихорадочно искал поэтому спасения от большевиков и надвигавшейся деникинской армии в соседних с Украиной странах, наиболее заинтересованных в охранении самих себя как от нашествия большевистских полчищ, так и от образования сильного военного государства на Востоке в виде единой и унитарной России. Он, а с ним и многие украинские политики решили в это время, что надо пока примириться с планом создания Украины как самостоятельного государства, хотя бы и в меньших размерах, чем того требовали этнографические начала. Василько указывал при этом на непостоянство судеб всех государств и на возможность последующего расширения пределов Украины, с укреплением и ростом ее силы.
Эта политика совпадала с той французской ориентацией, которая стремилась к созданию "великой Польши".
Но ее слабая сторона заключалась в одиночестве Франции в этом вопросе. Можно было уже и тогда предвидеть, что Англия и Италия, не говоря уже о Германии, вряд ли пойдут по пути стремлений к созданию на Востоке новой мощной военной державы, огромной Польши, в качестве союзницы Франции, взамен бывшей Российской империи.
Все эти соображения были мною высказаны тогда же Василько, однако не поколебали его взглядов по этому вопросу.
В конце июля я возвратился в Париж и вскоре подал в отставку. Как раз в это время стали поступать в делегацию "письма украинских солдат", бывших в Париже, а также анонимные письма, с указаниями на то, что Шульгин, Панейко и я "хотим отдать Украину москалям", что мы идем на федерацию и т. д. Откуда солдаты получали такие сведения, так и остается невыясненным.
Шульгин также подал приблизительно в то же время в отставку, правда по несколько иным мотивам.
Наша отставка не была принята. Министр иностранных дел Темницкий (заместивший Мациевича) выразил нам по телеграфу доверие и настаивал на том, чтобы мы остались на посту.
Вопрос был оставлен на самое короткое время открытым, впредь до свидания с Темницким.