Вообще, и среди тех, кто не задавался новыми утопиями, а стремился к уже существующим образцам государств Западной Европы и Америки, также появилось деление на монархистов и республиканцев. Монархисты этого толка ссылались всегда на Англию, Италию, Швецию и т. п., как доказательство того, что и при монархе все может обстоять не хуже, чем в республике. Но при этом всегда забывалось, что республиканский образ правления как таковой сам по себе гарантирует демократические устои государства, тогда как монархия, в условиях восточноевропейских, может в любой момент эволюционировать в сторону реакции и абсолютизма. Я не хочу сказать, что последнее является неизбежным и обязательным. Но возможность такой опаснейшей эволюции, конечно, имеется.
Сам Петлюра, все партии центра и большинство состава украинских социалистических партий являются последовательными приверженцами парламентаризма и демократической республики. Большинство галицийских и буковинских украинских партий стоят на этой же платформе. Но зато почти все галичане находятся в резкой оппозиции к Петлюре и правительству из-за вопроса о судьбе украинской Галиции, то есть из-за подписания апрельского соглашения с Польшей.
Глава 21. Тарнов в декабре 1920 года. Отставка Вишницера. Мой уход
В начале декабря Василько и я были приглашены в Тарнов. Петлюра и правительство хотели ближе ознакомиться с положением дела за границей. Василько больше всех мог осветить вопрос о польско-французской ориентации. Я был в курсе английской политики, кроме того, я только что побывал в Женеве.
Наконец, был решен вопрос об отозвании Тышкевича, с опозданием на целый год… Его заместителем был назначен Шульгин.
Маленький, но опрятный городок Тарнов был переполнен украинцами. Тут помещалась и ставка Петлюры, и все министерства. На улицах встречалось множество украинских солдат. В ресторанах и кафе только и раздавалась украинская речь. Местное польское и еврейское население имело свой домашний угол. Бездомные же украинцы, пользующиеся в Тарнове гостеприимством Польши, поневоле искали пищи и уютного тепла в ресторанах и кофейнях.
Только здесь, в Тарнове, можно было понять, сколь велик был огонь патриотизма, горевший в груди собравшихся здесь украинцев, остатков административного аппарата и представителей политических партий. В Министерстве иностранных дел, которое помещалось в одной из гостиниц, в наиболее просторной комнате сидело не менее 20 душ, из которых большинство весь день стучало на пишущих машинках… В этой же комнате, в углу, работал и сам Никовский, и директора департаментов… В двух других маленьких комнатах теснились остальные работники министерства.
Люди познаются больше в несчастии, нежели в зените успеха. Это старое правило. За те три дня, которые мы пробыли в Тарнове, я трижды виделся с Петлюрою. Его трезвые государственные взгляды, безграничная любовь к Украине, умение ориентироваться и отчетливое знание всего, что происходило за границей, на сей раз обнаружились еще рельефнее, чем во время встречи в Каменец-Подольском. Он снова как бы вырос. Все муки, выпавшие на долю этого человека, всякие обвинения, сознание огромной ответственности закалили его. Он продолжал оставаться на своем посту.
Очень хорошее впечатление произвел на меня Омельянович-Павленко, настоящий боевой генерал, прямой, открытый. Украинская армия, бывшая в это время на территории польской Галиции, насчитывала около 30 000 человек. Это было ядро, которое сохранялось на случай перемены обстоятельств в качестве первых кадров будущей армии.
В составе правительства я встретил всех старых знакомых и друзей. Премьером был А. Н. Левицкий, товарищ по адвокатуре, бывший подсудимый по делу Лубенской обороны евреев от погромов. Министр внутренних дел Саликовский был так близок и памятен по редакции "Киевских откликов", по всероссийскому съезду Народно-социалистической партии. Никовский, Прокопович, Зайцев были товарищами по партии. Корчинский, не входивший в это время в состав правительства, был тут же и болел по-прежнему душою за те неслыханные квалифицированные страдания, которые выпали в огне анархии на долю еврейского народа. Красный обрадовал меня своей неизменной стойкостью. Он не разлучался с правительством, все видел и все знал. Но он огорчил меня сообщением, что при спешных отступлениях армии он растерял почти весь свой архив и данные о погромах, о еврейско-украинских отношениях и т. д. Он состоял в очень добрых отношениях с Омельяновичем-Павленко, который все время, и теперь, и раньше, принимал, по его словам, самые решительные меры против еврейских погромов, начиная от пропаганды и личных выступлений пред войсками и кончая расстрелами погромщиков на месте преступления. Впоследствии, в июле 1921 года, когда писалась настоящая книга, в мое распоряжение поступили, наконец, некоторые документы о такого рода мерах борьбы украинского правительства и представителей Верховного командования армией с погромами. На содержании этих документов я останавливаюсь в следующей главе.
В то время, когда мы были в Тарнове, украинское правительство не располагало ни одним вершком украинской территории. Условия жизни в Тарнове были больше чем скромные и чисто походные, перспективы весьма неопределенные. И все же лучшие сыны украинского народа, собравшиеся здесь, крепко спаялись в одно целое, бодро переносили лишения и твердо верили в будущее, в осуществление всех своих надежд. Вместо того чтобы рассыпаться по свету в качестве эмигрантской пыли, вместо поисков личной карьеры и счастья, они терпеливо ждали здесь, вблизи от родины, пока пронесется наконец смерч большевистского засилья над родными полями, и готовились к возвращению для работы по возрождению порядка и государственности.
С чувством глубокого уважения к этим людям и с верою в конечный успех их стремлений покинул я Тарнов.
Моя отставка по должности главы миссии в Англии вызвала по моему адресу упреки и неудовольствие в некоторых украинских кругах. Начались разговоры, что я был больше занят в Лондоне деятельностью в области специально еврейской, чем общеукраинской. Всегда корректная по отношению ко мне, пока я состоял на ответственной должности посла, украинская пресса также изменила свое отношение. В еженедельной газете "Воля" 2 октября, то есть через 6 недель после принятия моей отставки, появилась передовая, в которой было сказано, что для меня "еврейский вопрос был куда больше известен и интересен, нежели украинский" и что поэтому миссия в Англии мало успела сделать для привлечения интереса англичан к Украине.
Правда была в том, что для меня, конечно, ближе всего интересы моего родного народа. Я никогда этого не скрывал, и мои украинские друзья только ставили мне такую прямоту и самый факт моей естественной привязанности к еврейству в плюс. Выбирая меня в Генеральный суд, Центральная рада знала, что я еще не имел тогда понятия об украинском языке. Я состоял тогда еще членом Центрального комитета всероссийской, а не украинской политической партии. Мотивами же для избрания послужили отчасти мои скромные научные труды и практический опыт юриста, защиты по политическим делам, но главным образом моя деятельность на ниве защиты еврейских интересов и еврейской чести, мое участие в еврейских процессах, в деле Бейлиса и т. д. Очевидно, предполагали, что человек, посвятивший себя защите справедливых интересов своего родного народа, будет также делать все от него зависящее для защиты законных интересов украинского народа, среди которого он живет. И мне кажется, что я не обманул надежд избравших меня, поскольку речь идет о добросовестном исполнении взятого на себя долга. Взяв на себя работу и участие в строительстве общего здания, в котором должны жить и украинский, и еврейский народы, я полагал и теперь полагаю, что мой труд шел на пользу обоих народов.
Противоречие же с правдой в этом незаслуженном выпаде "Воли" против меня заключалось в утверждении, что я больше занимался в Лондоне специально еврейскими делами, нежели общеукраинскими. Я был так поглощен работою по миссии, что в то время не имел, к моему прискорбию, никакой физической возможности отдаваться и чисто еврейским вопросам. Кроме того, еврейская эмиграция в больших размерах тогда еще не возобновилась, а потому и не было работы в той сфере, которая являлась для меня наиболее родственной.
Автор статьи в "Воле", человек очень толковый и способный, сам потом признал, что он написал эту статью лишь на основании отзывов других лиц и что он, может быть, и не прав.
29 ноября подал в отставку доктор Вишницер. Его заявление об отставке на имя министра иностранных дел по своим мотивам было весьма родственным тому настроению, которое начинал переживать и я. "Моя работа на ниве еврейской истории и публицистики требует от меня в данное время такого напряжения сил, – писал Вишницер, – что я не вижу возможности отдаваться дальше моим литературным занятиям, работая одновременно на дипломатической службе. А так как я считаю в такую весьма тяжелую для еврейства пору просветительную работу на пользу еврейства неотложною и мое личное участие в ней своей обязанностью, то я покорно прошу освободить меня от исполнения обязанностей секретаря дипломатической миссии Украинской Народной Республики в Лондоне".
Далее, Вишницер писал, что он оставляет службу, сохраняя глубокую симпатию к украинскому народу в его борьбе за свою свободу и веру в то, что идея мирного сожительства украинского и еврейского народов на свободной украинской земле осуществится в ближайшем будущем. Заявление заканчивалось выражением уверенности, что идеалы демократии и гуманности восторжествуют и послужат делу процветания Украинского государства.
Я прочитал это заявление в Тарнове, уже после принятия отставки Вишницера. И я понимал, что Вишницер поступил правильно, так как каждый из нас уже сделал в Лондоне для защиты справедливых требований украинского народа абсолютно все, что только было в наших человеческих силах.
Но после Спа мы окончательно убедились в том, что английское правительство заняло по отношению к Украине позицию выжидания и что в данное время там говорят охотнее с Красиным, нежели с нами. Для пропаганды же в широких кругах у нас не было необходимых ресурсов.
Эта спячка в отношении Украины оказалась, однако, глубже, чем можно было предполагать. "Мертвый сезон", наступивший для нас в Англии после апрельского соглашения Украины с Польшей, продолжался. Сближение с Советской Россией шло прогрессивными шагами все дальше. Взоры украинского правительства обращались за помощью к той единственной стране в Европе, которая еще не была в общении с Советской Россией и имела самую большую армию в мире, – к Франции. Но и отсюда помощь не приходила.
Стало ясно, что в такое время нет особенной надобности даже и в моей скромной технической работе юрисконсульта министерства. На некоторое время наступило общее затишье в дипломатической работе за границей. И я отменил первоначальную мысль о поездке в Англию, прося считать меня с 1 февраля лишь заштатным юрисконсультом министерства. Меня тянуло вернуться к той непосредственной, активной работе в области чисто еврейской, от которой я был так оторван в последние бурные годы. Меня звали и мои обязанности в отношении моей семьи, борьба за мое и их существование.
Оглядываясь назад, я не только не чувствую сожаления о большом затраченном труде, о трех годах жизни, отданных делу служения Украине, но нахожу, что исполнил свой долг гражданина Украины и сына еврейского народа.
И если в будущем вновь появятся надлежащие условия, при наличности которых потребуется приложение моих сил на дело строительства Украины, где я провел лучшие годы своей жизни и где живут 3½ миллиона евреев, то я снова не уклонюсь от работы и не стану ссылаться на то, что я уже отбыл свою гражданскую повинность.
Глава 22. Документы о мероприятиях украинского правительства в борьбе с погромами. Письма Никовского к еврейским общественным деятелям
Еще в начале января 1919 года Еврейский национальный секретариат в Киеве обратил внимание Директории на крайнюю необходимость принятия самых решительных мер против назревающей опасности погромов. Со своей стороны и украинские партии социал-федералистов и народных республиканцев, а также президиум "Просвиты", совместно с представителями еврейского секретариата, навестили председателя Директории Винниченко и настаивали на немедленном опубликовании соответствующего воззвания. Винниченко заявил, что правительство уже изготовило такого рода декларацию, которая и была опубликована 11 января 1919 года, за подписью всех членов Директории.
В декларации указывается, что в некоторых местностях отдельные казачьи группы учинили насилия над евреями.
"Согласно проверенным сведениям, – говорится далее, – эти насильственные действия были вызваны провокаторами из кругов гетманских, добровольческих и именующих себя большевиками". Это делалось "с целью покрытия украинской республиканской армии позором и развития в населении ненависти к украинскому казачеству".
Директория приказывает армии и всем честным гражданам "задерживать такого рода провокаторов" и представлять военному суду "подстрекателей к насильственным действиям".
Угрожая контрреволюционерам строжайшими карами за их стремления запятнать погромами честь украинской армии, Директория обращается вслед за этим "ко всему демократическому еврейству" с предложением энергично бороться с "отдельными анархо-большевистскими членами еврейской нации", которые "выступают враждебно против украинского государства и против украинского трудящегося народа". Эти элементы дают провокаторам почву для ведения "демагогической и вредной агитации против всего, не принимающего участия в большевизме, еврейства".
Еврейское национальное собрание, заседавшее в то время в Киеве, выступило со справедливым указанием на ту опасность, которая заключается в последней части декларации.
Упоминание Директорией даже об отдельных большевиках-евреях могло, конечно, еще больше развязать руки всяким местным комендантам и начальникам, которые и без того уже не считались с центральной властью и действовали по своему произвольному разумению и хотению. Провокаторы и подстрекатели могли использовать такого рода указание Директории, как высшей власти, с соответственными их погромным целям извращениями и раздуванием действительного содержания этой части декларации.
В моем распоряжении нет, к сожалению, документов или точных сведений о мерах, принимавшихся украинским правительством на протяжении февраля и марта 1919 года против погромов. Со слов генерала Грекова я знаю, например, об изданных им приказах о расстреле зачинщиков и физических погромщиков на месте. Но лично я их не читал, так как уже 1 апреля выехал из Одессы за границу, во время же моего пребывания в Одессе в феврале и марте текст этих приказов не был опубликован в одесской прессе.
В собрании документов о положении евреев на Украине, предпринятом украинским посольством в Германии, наиболее ранний из напечатанных правительственных актов о погромах относится к 12 апреля 1919 года. В своем обращении к украинскому населению премьер-министр Мартос предупреждает, что "правительство будет искоренять разбойников и погромщиков самыми суровыми карами. Особенно же правительство не потерпит ни в коем случае погромов еврейского населения и будет применять все находящиеся в его распоряжении средства для борьбы с этими омерзительными и государственно опасными злодеяниями, которые позорят украинскую нацию в глазах всех цивилизованных народов". Далее в этом обращении высказывается уверенность, что украинский народ, сам познавший национальное рабство и провозгласивший персонально-национальную автономию на Украине, окажет правительству поддержку для обезвреживания злодеев-погромщиков из подонков населения.
27 мая 1919 года, за подписями Петлюры, Макаренко и Швеца, Директория утвердила закон "о специальной комиссии для расследования антиеврейских погромов". Согласно 1-му и 2-му параграфам этого закона следственная комиссия обладает чрезвычайными полномочиями и предает виновных в погромах специальному военному суду. Задачи комиссии сводятся к расследованию не только бывших погромов, но и антисемитской агитации, ведущейся на территории Украины. Председатель комиссии назначается Директорией, по утвержденному Советом министров представлению министра юстиции. Остальные пять членов комиссии назначаются коллегией министров юстиции, военного, труда, внутренних дел и министра по еврейским делам. Инициатива привлечения к ответственности возложена на министра юстиции, в контакте с министром по еврейским делам. Но такая же инициатива, а также право обысков, конфискаций, арестов предоставлены каждому члену комиссии. Полный текст этого закона 27 мая 1919 года напечатан в названной выше брошюре, изданной украинским посольством в Германии, а также в "Вестнике державных законов" (17 июля 1919 года).
В начале июля Петлюра обратился с циркулярной телеграммой к премьер-министру, командующему армией, военному министру и министру по еврейским делам по вопросу об энергичнейшей борьбе с погромами и всеми антиеврейскими выпадами. В этой телеграмме, напечатанной в официальном "Вестнике Украинской Народной Республики" от 9 июля 1919 года, Петлюра указывает на жертвы, принесенные еврейством для дела устроения Украинской республики. Он ссылается на лично известные ему факты, когда евреи оказывали помощь украинской армии и были расстреливаемы за это большевиками. Далее он приводит факты оказания евреями помощи больным и раненым украинским солдатам, факты устройства евреями походных госпиталей вблизи боевой зоны. Еврейские дети в этих госпиталях смывали кровь с ран воинов, о чем ему с чувством признательности к еврейству рассказывали сами раненые. С радостью устанавливает Петлюра, что уже появились среди казаков специальные отряды для охраны еврейских лавок и домов от разгрома, и выражает надежду, что такие факты будут умножаться и станут обычными. Заканчивается телеграмма указанием, что в Украинской республике все народы должны обрести свободную и спокойную жизнь.
15 августа издано распоряжение правительства, за подписью премьера Мартоса, об ассигновании в распоряжение министра по еврейским делам 11 460 000 гривен (около 6 миллионов рублей) для оказания помощи еврейскому населению городов и местечек, пострадавших от погромов. 18 августа Совет министров, заслушав доклад о погромах министра по еврейским делам Красного, принял мотивированное постановление о целом ряде мер для борьбы с погромами и погромными элементами. В этом постановлении Совет министров предлагает главному атаману армии Петлюре предать военно-полевому суду всех начальников отдельных частей армии, виновных в попустительстве погромов, как государственных изменников, с применением в отношении их строжайших кар, вплоть до смертной казни. Далее предлагается выпустить обращения и к тем повстанческим отрядам, которые находятся по другую сторону фронта регулярных войск, с энергичными призывами к борьбе против погромной агитации и отдельных погромных банд и изменников армии.