- Отрицаю, - спокойно отозвался конструктор. - Талантливый ученый перестает заниматься ранее любимым делом, которому отдавал все силы. Налицо факт поступка, который нам кажется странным. Несомненно, он вызван каким-то чудовищным нравственным надломом, поиском выхода из неизвестной нам, но, несомненно, чрезвычайно болезненной ситуации. Когда человек в таком состоянии…
- Выключи, Женя, - попросила Марина, заглушив последние слова Брахмачарии. Женька не пошевелился.
- Вот это правильно, - сказала женщина с девочкой на руках.
- Вы эгоист похлеще Соломина! - воскликнул Алигьери возмущенно.
- Вы лично - зажарили бы человека, чтобы разнообразить свое меню?! - с неожиданным гневом выкрикнул Брахмачария, резко повернувшись к нему, и ткнул в его сторону микрофоном. Тот отшатнулся. Брахмачария выждал несколько секунд, но ответа не дождался. - Тогда зачем же убеждаете нас это делать? Важнее человека ничего нет.
- Есть, - сказал старик с тростью. - Человечество.
- Может, хватит все же? - сказала Марина с нарастающим раздражением.
- Нет, пожалуйста, - умоляюще, как ребенок, выговорил Женька. - Мне надо…
- Вы правы, конечно, - после короткого раздумья ответил Брахмачария. - Но человечество состоит из людей. Два века лучшие люди человечества боролись за очеловечивание человечества, временами сталкиваясь с необходимостью убивать людей. Наконец, человечество становится человечным. Если вернемся теперь к прежней практике - грош нам всем цена, мы недостойны крови, которая была ради нас пролита. Грош нам цена.
- Это так, - проговорил молчавший до сих пор мужчина в черном комбинезоне. Молния комбинезона была расстегнута на груди; в левой руке мужчина держал черный шлем с голубым кругом на лбу - символ чистой Земли. - Гжесь Нгоро. Неотложная Экологическая помощь, Конго. Там очень непросто, вы знаете. - Он помедлил, затем решительно сказал: - Но просто никогда не будет. Нельзя оправдываться мыслью, что, пока трудно, можно все. Мол, потом, преодолев, отмоемся. Займемся собой. - Он покачал головой. - Не отмоемся. Беречь друг друга надо всегда, и особенно - именно когда трудно. Сломался человек - он уже не товарищ, не работник. Мы у себя это слишком хорошо знаем. - Он опять помедлил. - Я уж не говорю о том, что сломленные люди вообще никогда не выберутся из трудностей.
- Демагогия, - неуверенно сказал кто-то.
- Выключи. Я умоляю.
Женька не ответил. Тогда я с трудом встал - комната качалась, - подошел к экрану и переключил программу. Там тоже спорили, только другие люди, в другом месте. И я выключил. Изображение сломалось и померкло, стало очень тихо.
- Зачем ты? - спросил Женька после долгой паузы.
- Ты не догадываешься?
- Нет.
Там, на экране, люди решали, решать им за нас или нет. Впрочем, почему за нас? За Женьку. Он один. И в том мире, и в этом - он один-одинешенек. Я мельтешу тут, помогаю, возможно, ему даже кажется, что я действительно ему помогаю. Но он совсем один.
- Марина устала, - объяснил я.
Марина вскинула на меня удивленный взгляд. И тут же отвернулась, спрятала лицо.
- Будь человеком, - попросил я, - свари мне кофе, если у вас есть. Я зверски устал.
Женька вскочил.
- Сейчас, - сказал он, - момент.
Марина поднялась и безвольно последовала за ним.
Я ученый. Я знаю: нельзя заставить творить. Ни принуждением, ни болью, ни муками совести. Неужели Чарышев этого не понимает? Что за бессмыслица, ведь он сам - один из крупнейших экологов… Творчество - это бесшабашная уверенность, раскованность, свобода…
Я очнулся от гудка вызова. Дал контакт - на экране возник Абрахамс.
- Где учитель? - спросил он, увидев меня. Словно я и должен был быть здесь, в квартире Соломина. - Понимаете, что-то забрезжило… Мне необходимо поговорить. Мы не спали эти ночи, потому что… Будьте добры.
- Он не физик, - сказал я.
Абрахамс заморгал и судорожно улыбнулся.
- Я не могу в это поверить, - тихо ответил он.
- Энди, кофе готов! - раздался с кухни голос Женьки, и Абрахамс встрепенулся.
- Учитель! - крикнул он. - Доктор Соломин!
- Это Абрахамс? - шепотом спросил идущий мне навстречу Женька и отступил обратно в кухню, чтобы пропустить меня в дверь. Я кивнул. - Я его прогоню, - неуверенно пообещал он.
Мы остались с Мариной вдвоем.
Я вспомнил, как она потчевала меня в первое утро. Дурнота ненадолго отступила. Я ободряюще улыбнулся Марине, но она резко отвернулась, будто я ее оскорбил. Я взял чашку в обе руки и поднес к лицу. Кофе был горячий.
- Нам нужно было разойтись? - вдруг совсем беспомощно спросила она. Я не ответил. - Теперь ведь получается, что я во всем виновата, да?
- В чем во всем? Марина, - я засмеялся, - ну честное слово! Где криминал-то?
- В том, что он… перестал. - Она стиснула кулаки, на шее вспыхнули пятна. - Но он сам перестал, Энди! Сам! Сережке двух лет не исполнилось, я же помню тот вечер. Он сам сказал: все. Вылетал ресурс. Я поверить не могла, думала, это очередная хандра, у него бывает, когда что-то не получается. Я кричала ему: ты гений! - закричала она. - А он только хихикает, как нелепый мальчишка, целоваться лезет - неинтересно, говорит… вы, говорит, и так меня любите… Это - взрослый мужчина?!
- Да, глупо, - сказал я.
Когда мы вошли в комнату, Женька внимательно слушал Абрахамса, шустро работая на невесть откуда взявшемся карманном компьютере. Абрахамс увлеченно излагал. Женька вдруг сказал: "Ого!", и Абрахамс стал изгибаться и лезть из экрана, чтобы увидеть результат.
- Погодите, ребятки, сейчас, - пробормотал Женька, не оборачиваясь. На ощупь взял со стола одну из появившихся там толстых пожелтевших тетрадей с торчащими уголками вложенных листков и стал рыться в ней.
- А у меня тогда получилось… - бормотал Женька. - Сейчас, минутку. Я уж и не помню ни черта. У меня получалось… - Нашел, всмотрелся. - Нет, это все тоже плешь собачья… - Задумался. Абрахамс ждал. Ждали и мы. У Марины вздрагивали губы. - Вот что, - возвестил Женька наконец. - Плоский твой вакуум - конечно нелепо. Но формально все преобразования верны, так? Попробуй представить себе эту нелепость во плоти. Когда я был ученым, образность всегда помогала. Понял?
- Н-нет, - покачал головой Абрахамс.
- Вы просто устали, - нежно проговорил Женька, вдруг перейдя на "вы". - Имеется свертка по осям нашего пространства. Но это совсем не означает эн-мерной свертки. Вы же сами работали с подобными вещами, только по гравиполям. Покрутите оси!
У Абрахамса стала отвисать челюсть - ниже, ниже, - а потом он пробормотал едва слышно: "О Боже…" - и отключился.
Женька стоял будто остолбенев. Изумление на его лице сменялось каким-то смазанным, давно непривычным выражением гордости. Он высоко подпрыгнул в воздух, взмахнул ручищами и издал победный клич, восторженно хлопнув себя по голове ладонью и тетрадью.
- Работает! - заорал он. - Работает, Энди!
Я молчал. Стало очень тихо. Женька смотрел на нас, и во взгляде его гасло пламя. Тетрадь вдруг выпала из его руки, из нее порхнули десятки листов, и вдруг Женька швырнул компьютер в экран. Раздался пронзительный короткий звон, по поверхностному слою экрана брызнули серебряные трещины.
- Нет!!! - крикнул Женька. - Нет! Марина, все останется!
…Наступила ночь. Мы не разговаривали. Я боролся со сном, накатывавшим как обморок. Около полуночи Женька достал из какой-то коробки небольшое стереофото и протянул мне. "Посмотри. Он звонил с неделю назад, я снял с экрана. Ты ведь его так и не видел…" В голосе явно слышалось: и не увидишь. Я посмотрел. На фоне чахлого куста стоял длинный большеголовый парень в плавках и счастливо улыбался прямо мне. У его ног, выставив смешные, совсем еще девчачьи коленки, сидела девушка. Она завороженно глядела вверх, на Сережку, и ей не было дела до объектива. Она вся словно светилась. Мы еще повоюем, дружище, сказал я Сережке. "Отличный парень, - сказал я Женьке. - Очень на тебя похож. И девчонка мне жутко нравится. Красивая, даже завидно". Женька улыбнулся вымученно и благодарно. "Старый греховодник", - проговорил он. "Хотите есть, мальчишки? - спросила Марина. - Мы же не ужинали".
Я не вбил бы в себя ни кусочка, но только повел рукой в сторону Женьки: "Как хозяин". - "А что, - бесцветно согласился Женька, - это мысль…" Они ушли на кухню. Сначала там было тихо, только позвякивала посуда. Потом зазвучали приглушенные, сливающиеся голоса. Потом вышел Женька, сел напротив меня, а Марина тихо заплакала там, на кухне.
- Странно, - задумчиво проговорил Женька. - Все-таки, значит, я эту штуку раздолбал там… - Он вздохнул. - Могу…
- Прекрати.
- Нет, нет, я не жалею. Просто дьявольски сложная штука. И интересная. Очень здорово знать, что могу. Наверное, я все только для того и делаю: узнать, могу или нет.
- Можешь. Запомни. И успокойся. И езжай на свой атолл.
- Да, - ответил он почти шепотом. - Смотреть на небо и думать: я мог бы вернуть в небо чаек. Обрабатывать Маришкины черновики и думать: я мог бы вернуть в море рыб. И все время бояться - как бы не спровоцировать обратный переход. Опять - бояться, бояться…
Опять раздался вызов. Женька, глядя на меня, вопросительно поднял брови. Я пожал плечами. Он дал контакт.
Это был не Абрахамс. На экране возникли восемь человек - пятеро мужчин и три женщины. Всех их я видел впервые.
- Доктор Соломин, - нерешительно сказал один из них. - Мы… тут подумали…
- Мы - это физики Канберрского центра, - вставил другой.
- Да. Собственно, никакого предложения по сути у нас нет. Иначе мы обратились бы к доктору Абрахамсу…
- Да будет мямлить! - прервала одна из женщин. - Мы хотим вам сказать только, чтобы вы не обращали на нас внимания. В смысле - ни на кого. Справимся.
Все облегченно вздохнули.
- Вот именно! - воскликнул первый мужчина. - Не думайте об этом. Никакой опасности нет, и это просто свинство, что они… Наш округ уже направил протест в юридическую комиссию ООН. Пожалуйста, живите спокойно.
- Извините, что так бестактно вторглись, - робко попросила вторая женщина.
- Не волнуйтесь, - добавил третий мужчина. - Все будет хорошо.
Экран погас.
- Идем ужинать, - после долгого молчания сказал Женька.
Мы пошли ужинать. Едва мы вошли в кухню, Марина вышла, не глядя ни на меня, ни на мужа.
Мы не смогли есть. Молча сидели - каждый перед своей тарелкой, на которых остывала еда.
- Я ее теряю… - вдруг сказал Женька.
- Что?
- Она не понимает. А я смотрю на нее, и горло перехватывает: жива, жива… Она ведь не знает, что это - только… - Он беспомощно повел рукой, не зная, как сказать.
- Горло перехватывает. Ты же ходишь мимо, как чужой!
- Я глаз поднять не смею, мне страшно…
- Иди за ней, - прошипел я. - Быстро! Скажи, что она важнее всего!
Он замотал головой:
- Она не поверит.
- Она тебя любит.
- Она мне не верит.
- Она тебя любит.
- Не верит - и любит? Так не бывает.
- Все бывает. Иди!
- Разве меня можно любить…
- Ей хуже, чем всем нам. Не канючь!
И он пошел. Я включил окно. Сыпал косой осенний дождь. За сотни метров от меня, оглаживая слепые круглые крыши, шумный ветер нес острую мутную влагу. "Ну помоги же им! - закричала Марина за стеной. - Почему ты отнекиваешься? Почему повинуешься Энди? Чего он хочет, ты мне можешь сказать?!" Я стиснул голову руками и, ничего уже не слыша и почти не видя, пошел из квартиры вон.
6
В лестничном холле стоял Чарышев. Нахохлившись, засунув руки глубоко в карманы своей мохнатой куртки, он несколько секунд молчал, чуть искоса глядя на меня. Я соображал медленно. Очень болела голова, и хотелось, чтобы все кончилось хоть как-нибудь, только поскорее. Я отступил чуть в сторону от двери, приглашая Чарышева войти. Он отрицательно покачал головой и сделал приглашающий жест.
- Здравствуйте, доктор Гюнтер, - проговорил он, когда я закрыл стену квартиры. - Вы ужасно выглядите… Простите меня.
- Не прощу, - ответил я.
- Воюете…
- Конечно. Зачем вы все это затеяли?
- Странно, что вы спрашиваете.
- Но вы же ничего не добьетесь! Давлением можно лишь сломать!
- Никакого давления нет.
Я только головой покачал.
Он помедлил, потом пожал плечами:
- Моя работа кончилась, когда в печать пошли первые сообщения. Это было не так просто, поверьте. Редактора отказывались публиковать такой интимный материал, их пришлось… убеждать. Но с тех пор я только жду. Я знаю, чем все кончится, но это произойдет само собой.
- Ему нельзя ненавидеть этот мир! - вырвалось у меня.
- Я знаю, доктор, не горячитесь так, - тихо произнес Чарышев.
- Что вы знаете?!
Он помолчал.
- Это очень странно, но я знаю то же, что вы. По меньшей мере двое нас осталось после той вспышке на солнышке. Кто знает, сколько еще…
Я очень долго смотрел на него, просто не понимая смысла слов.
- Вы не догадывались, да? Я как-то сразу вас почувствовал. А потом не так уж сложно было интерпретировать копии с ваших расчетов на Большом компьютере института…
Я молчал. Он смотрел мне прямо в глаза.
- Знаю, что вы хотите сказать. Но человечество создавало и будет создавать гениев. Никакой гений не создаст человечества.
- Как вам легко…
- Да, - жалко улыбнулся он, - мне легко. Вечная разница между тем, как посылает сына на смерть Родина-мать и просто мать…
- Тогда была война! - крикнул я. А он ответил:
- Всегда война.
- А вы не ошибаетесь?
Чарышев сощурился, с подозрением вглядываясь в меня.
- Я ошибаюсь? - переспросил он. - Я?
Я молчал, пытаясь собраться с мыслями. Голова разламывалась от боли.
- Я сжег нефть? Я отравил химикатами реки и озера, гербицидами и вспашкой - поля? Попробуйте вы разобраться с этим, доктор Гюнтер! Может быть, я рвал водородные бомбы на Моруроа и в Синьцзяне? Я перфорировал озонный экран?
- Простите, - проговорил я.
- Война всегда. Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой… Избитая цитата, к сожалению.
- Это уже не тот бой, в котором можно рисковать женщиной и двумя детьми! Он не сможет, говорю вам! Нельзя творить из-под палки!
Мне показалось, что Чарышев сейчас закричит. Но, наверное, у него просто не было сил закричать.
- Вы очень устали, - проговорил он ласково и очень тихо. - Вы опять ничего не поняли.
Кровь бросилась мне в лицо.
- Сядьте, доктор, - попросил Чарышев. Не разжимая челюстей, я помотал головой. - Сядьте, - настойчиво попросил он. - Право же, это смешно.
Я опять помотал головой. Он положил руки на спинку одного из стоявших в холле кресел и, приволакивая ноги, повел его, держа перед собой. Кресло плыло над полом, медленно и неотвратимо приближаясь ко мне. Очень хотелось сесть, но я лихо засунул руки в карманы брюк и расставил пошире ноги. Чарышев остановился.
- Ну, потерпите, - сказал он после паузы. - Уже скоро.
- Что - скоро?
Он вздохнул:
- Обратный переход. Сядьте, прошу вас.
Мы долго молчали.
- Там проблема уже решена, - задумчиво проговорил Чарышев. - Неужели вы думали, что я рискну начать работу заново здесь, без всякой гарантии успеть? Я предал бы людей, избравших меня, если бы проявил такую халатность. Не пройдет и двух часов, как мы будем там, обещаю. Я знаю людей, доктор, знаю Соломина. Он не сможет здесь жить. Люди сильны и добры… Только начав все это, я понял, каких замечательных людей нам удалось воспитать. Полвека назад сюда пришла бы громадная толпа бить стекла. А Соломин бы скрывался и всех ненавидел. А теперь они защищают его. Его право на выбор. Все понимают, что человек должен сам совершать свои поступки. Ему можно только помогать. Да и то, с осторожностью величайшей, чтобы не исказить ни человека, ни его действий. Чтобы он быстрее видел последствия, больше думал… Помогать даже тому, что нам кажется ошибкой… как сейчас.
- Все дозволено? - спросил я.
- Да. Жизнь - это познание. Та же наука. Только каждый начинает со своего собственного нуля, неповторимого, как отпечатки пальцев. Ощущение неиспользованных возможностей калечит психику. Человечеству не нужны калеки, которые не ищут и не творят. В сущности, такой балласт был бы теперь непозволительной роскошью.
- Соломин не ошибся, - сказал я. - Перехода не будет.
- Будет, конечно, - ответил Чарышев. - Забота порождает заботу. Человек есть любовь.
Я молчал.
- Там вас, наверное, уже заждались, - вдруг проговорил он.
- Нет, - усмехнулся я. - Там я тоже не нужен. Но не будет перехода! - крикнул я, твердо зная, что не прав.
- Кажется, я был бы этому рад. Идите.
- А вы?
- Я здесь подожду. - Он вдруг улыбнулся странной, беспомощной улыбкой. - Мне, знаете… тоже некуда идти.
Едва войдя, я понял, что случилось нечто очень важное. Марина сидела на диване, безжизненно глядя в сторону Соломина, но не на него. Женька потерянно стоял посреди. Когда я появился, они даже не шевельнулись.
- Как удивительно, - произнесла Марина чуть погодя. - Знаешь, я всегда что-то такое чувствовала. Будто это все как-то… будто это уже не тот ты, по которому я тогда сходила с ума.
Женька оторопело смотрел на нее. Он не этого ждал.
- Значит, и впрямь ненастоящее. Значит, по-настоящему ты нас убил, а это - так. Картон…
- Ты рассказал? - вырвалось у меня. Женька беззвучно шевельнул губами: "Да". Свалил ответственность, подумал я. Отдал выбор ей. И против воли крикнул:
- Тряпка!
Его хлестнула судорога.
- Да!!! Да!!! Восемнадцать лет тряпка! Вытирайте ноги! Всех предал, всех!
И снова стало тихо. От крика звенело в ушах. Марина резко вдруг встала, и сейчас же Женька метнулся к ней, замер, а потом стал падать, как падает в слабом гравиполе веревка, если ее перерезать сверху. Он медленно сломался сначала в коленях, потом в поясе и приник к ногам жены.
Она положила руки ему на затылок и плотнее прижала к себе, голова ее запрокинулась.
- Все, Марина, - жалко пробормотал он. - Все. Не презирай меня. Я правда не могу. Уедем. На твой остров, да? Я помогать буду, аппаратуру таскать, водить катер, вести черновики… все, что скажешь. Возьмем ребят. Они рады будут, я им про остров столько рассказывал!..
- Перестань кричать, - сказала Марина.
Он отстранился от нее, запрокинулся, снизу заглядывая ей в лицо:
- Поедем! Хватит об этом, все будет хорошо, правда!..
- Ну перестань же кричать! - жутко выкрикнула она, прижав кулаки к щекам и даже ногой притопнув, словно в негодовании.
- Да я… я не кричу же… - растерянно пролепетал он.
- Все кончилось, - произнесла она спокойно.
- Марина, какой вы еще ребенок. - Я старательно улыбнулся. - Да ничего не кончилось. Вы просто устали. Ложитесь спать, включите снотвор. Завтра вы поймете, что все к лучшему - то, что вы узнали. Ненастоящее пройдет, настоящее останется.
- Настоящего нет.
- Нет, - вдруг согласился Женька, по-прежнему стоя на коленях. Она вздрогнула. - Знаешь, Энди, нам ведь звонили с Токелау. Ждут, приготовлена секция в коттедже… Заботятся! Кто я на этой планете, зачем?