Таким образом, социосистемный натиск коммунизма был отражён капитализмом и на какой-то миг – но очень важный, решающий для капитализма – трансформирован в "государственно" – геополитический импульс коммунизма. Нападение Гитлера заставило СССР вернуться к российской (евразийской, мировой) геополитической логике XIX-ХХ вв. – к противостоянию России самой сильной континентальной державе Европы, которой с 1870 г. была Германия. Руками Гитлера капитализм заставил СССР на несколько лет стать квази-Россией и подчиниться межгосударственной военно-стратегической логике.
Схватка глобальных проектов
Будучи последней мировой, война 1939/41-1945 гг. была первой глобальной. Или – скажу мягче – в ней уже присутствовало мощное глобальное содержание. И дело не только в том, что в ней участвовало намного больше государств, чем в войне 1914-1918 гг., что она принесла намного больше жертв и разрушений, чем Великая война, т. е. дело не в количественном аспекте. Мир, как любил говорить Эйнштейн, понятие не количественное, а качественное. Глобальный аспект мировой войны был обусловлен прежде всего тем, что два участвовавших в ней социума – Германия и СССР – стремились не просто к гегемонии в существующей мировой системе, а к установлению принципиально нового, охватывающего планету в целом, т. е. глобального социального и идейного порядка, единого глобального социума, новой системы, к созданию нового человека. В этом плане оба социума были революционными каждый на свой манер – левый и правый, интернационалистический и расово-националистический.
Коммунистический проект был просвещенческим, универсалистским, он основывался на признании разума, всемирно-исторических законов и на вере в прогресс. В этом смысле, несмотря на противостояние капиталистическому миру с господствующей в его ядре идеологией либерализма, у коммунизма был универсальный (в прямом и переносном смысле слова) лексикон для общения с западными демократиями. Марксизм, как и либерализм, – идеология универсалистская.
Программа нацистской Германии не посягала на капитализм, не предполагала его разрушения. Она должна была изменить правила игры в капиталистической системе на немецкий лад – с универсалистских на партикуляристские и уничтожить все другие правила. Иерархия и месторасположение в капиталистической системе, согласно нацистскому подходу, должны были определяться расово-этническим критерием – да здравствуют циркуль (но не масонский, а обычный) и линейка!
Коммунизм был попыткой построить антикапитализм ("посткапитализм") на универсалистской основе, иными словами, покинуть капитализм по универсалистским рельсам – так сказать, просвещенческий антикапитализм. Национал-социалисты играли не только по другим правилам, но и на другом поле. Они хотели уйти не из капитализма (он сохранялся, хотя в значительной степени социализировался), а из современного (modern) общества и создать капиталистический социум и рейх на партикуляристской, антиуниверсалистской основе – так сказать, антипросвещенческий и антихристианский капитализм (привет от тысячелетнего германского язычества и варварства). Отсюда – и неприятие любых универсалистских форм, будь то христианство или либерализм (и, естественно, либеральной (буржуазной) демократии), и германство как традиция комбинирующая варварство и язычество.
Под этим углом зрения национал-социализм и гитлеровский режим – это практический ответ с запозданием на 150-200 лет Просвещению, французской революции и Наполеону, материализация специфическим образом немецкого романтизма. Но дело не в самом Homo Hitler, а в том, что он представлял мощную традицию германского духовного развития. Не случайно именно немцы стали застрельщиками протестантской революции – религиозного националистического бунта против религиозного универсализма. Немцы почти постоянно оппонировали универсализму. В 1941 г. революционные антиуниверсалисты, наследники Лютера, нарвались на революционных универсалистов, которые, к несчастью для Третьего рейха были властелинами трансконтинента, ставшего матрицей для Третьего Интернационала.
Разумеется, объективно, самим фактом своего существования трансконтинент-революция вступал в противоречие и с капиталистическим миром в целом. Однако самым острым, плотным и насыщенным частным противоречием оказалось таковое с Третьим рейхом, Германией. Противостояние англосаксам, по крайней мере, ситуационно, в 1930-е годы, было, если так можно выразиться, более спокойным, эволюционным: противостояние социосистемного порядка (антикапитализм – капитализм) и геоисторического (трансконтинент – океан). В немецком случае к социосистемному и геоисторическому (трансконтинент – полуостров) измерениям добавлялись ещё два, причём весьма острые. Во-первых, речь идёт о противоположно заряженных революционных режимах – левом и правом. Во-вторых, о двух взаимоисключающих геокультурных комплексах – просвещенчески-прогрессистском, универсалистском и антипросвещенческом, партикуляристском (причём на расово-этнической основе). Таким образом, объективные необходимые основания для схватки налицо. Ну а достаточные были обеспечены англосаксонским мастерством стравливания континентальных держав вообще и России и Германии в частности. В 1941 г., в отличие от 1914, стравить, направить друг против друга удалось не две монархии, а две социалистические революции – национальную и интернациональную, правую и левую.
Избрав партикуляристскую, антиуниверсалистскую идеологию в качестве идейного средства борьбы за мировую гегемонию вообще и гегемонию в капиталистической системе в частности, нацисты социокультурно противопоставили себя доминирующей просвещенческой (либерально-марксистской) геокультуре Современности (1789-1991) в целом – геокультуре, коренящейся в Просвещении, бросили ей вызов. И не только ей, а Модерну, как социокультурному типу. С этой точки зрения, в известном смысле правы те, кто квалифицировал нацистский проект как бунт тёмных сил прошлого против Просвещения и Великой французской революции (а ещё точнее – Великой европейской революции 1789-1848 гг.), как контрреволюцию в самом широком смысле этого слова. На знамени этой контрреволюции было начертано: Государство, Раса, Воля. Так Воля была противопоставлена Разуму, раса – Человечеству, Государство – Индивиду и его обществу, т. е. гражданскому.
Победа! Кто победил и почему?
Каковы реальные результаты последней мировой? В чём причины победы СССР? Что и как выиграли в этой войне США? Что и как выиграл Запад, капитализм, а что и как – исторический коммунизм? Эти вопросы далеко не так просты, как может показаться на первый взгляд.
Абсолютным победителем в войне стали США. Для них война стала "мать родна". Для США война стала временем экономического процветания. К концу 1942 г. ВНП увеличился со 124 до 158 млрд. долл., безработица сократилась с 9,9 до 4,7 %; в 1943-44 гг. рост ВНП продолжался, в 1945 г. Штаты производили так много товаров и услуг, как никогда в своей истории.
С победой в войне США ("имперская республика", как назвал их Р. Арон) стали гегемоном капсистемы и лидером Запада, который они начали американизировать в экономическом и, что не менее важно, масскультурном, т. е. психоисторическом плане. Америка победила в войне потому, что, пользуясь экономической мощью (почти половина мирового валового продукта) смогла (вместе с англичанами) найти в Евразии державу, бросившую на чашу весов истории миллионы жизней и пространство, державу, образующий народ которой сражался с захватчиком за право жить и жить как русский.
В результате войны в краткосрочной перспективе на Западе выиграла не столько система (капитализм), сколько конкретное государство – США, ставшее гегемоном капсистемы, сверхдержавой № 1. Превращение СССР в сверхдержаву № 2, образование мировой соцсистемы, подъём коммунистического и рабочего движения в Западной Европе, крушение колониальной системы – всё это свидетельствовало о том, что в краткосрочной перспективе капитализм потерпел поражение. Точнее так: в капсистеме потерпело поражение то, что устарело, было неадекватным новой эпохе, нежизнеспособным (например, колониальные империи, прежде всего Британская, уход которой, помимо прочего, решал для США проблему рынков сбыта) – всё это было унесено ветром войны, убравшей из капсистемы ненужное и расчистившей площадку для нового рывка – под руководством нового гегемона и на новой основе. Рывок начался во второй половине 1950-х годов ("германское чудо", "японское чудо" и т. д.). В среднесрочной перспективе в результате войны и установления новой гегемонии капитализм как система в целом добилась колоссальных результатов и фантастического благосостояния.
Наша победа
Вопрос о нашей победе и её причинах запутан и фальсифицирован. До 1953 г. победу в войне приписывали сталинскому гению и гению руководимой им партии. После смерти Сталина центр тяжести стал смещаться в сторону партии, к которой холуи очередного вождя пытались примазать своего патрона. В результате мы получали то "хрущёвскую", то "брежневскую" истории войны.
В перестроечное время заговорили о том, что победили не партия и система, а народ, причём победили не благодаря Сталину, а вопреки ему, поскольку защищали не Сталина и его систему, а Родину. Такой вывод по сути является всего лишь оборотной стороной, изнанкой официального советского подхода и до боли напоминает традиционные пропагандистские оценки большевиков: поражение потерпел не народ, а царизм (в Русско-японской войне 1904-1905 гг.). На самом деле поражение потерпела самодержавная система и народ как её элемент. А вот в Русско-японской войне 1945 г. (почти блицкриге) победил советский народ как элемент советской (на тот момент – сталинской, никуда не денешься) системы. Плохо даже не только то, что подход, разделяющий социальную систему и народ, фальшив. Народ вне системы – энтропия, "одинокая толпа" (Д. Рисмэн), неспособная ни на какие свершения. Такой подход не только не прибавляет ничего нового к нашему пониманию Победы, самих себя, но искажает реальность в соответствии с новой – "либеральной" – конъюнктурой. Как дифференцировать народ и (сталинскую) систему? Какими средствами? Народ, что, жил в другой системе? Народ был частью этой системы и, защищая её, защищал себя. Она была организационным средством – и очень мощным, как оказалось – его самозащиты.
Нисколько не умаляя героизма русского воина и самоотверженности тех, кто работал на Победу в тылу (как нашем, так и вражеском), приходится констатировать: созданная в СССР в 1930-е годы система (сталинская) оказалась в целом, по совокупности намного мощнее и гибче нацистской по своим мобилизационным возможностям, как в прямом, так и в переносном смысле. Под мобилизацией в переносном смысле я имею в виду следующее. Военная катастрофа социально была первым историческим структурным кризисом исторического коммунизма, кризисом его ранней – сталинской – структуры, кризисом "довоенного сталинизма". "Вдруг обнаружилось, – писал А. А. Зиновьев, – что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению". Однако несмотря на это, на многомиллионные потери, режим собрался, создал по сути новую армию, материально обеспечил её, почти весь 1942 г. учился на поражениях, ну а в 1943 г. врезал супостату. С целью "врезать" режим довольно легко, и я бы даже сказал органично – поставил на службу себе патриотизм, русские и имперские традиции и даже православие. Это свидетельствует о гибкости режима, о способности работать на победу в широком диапазоне социальных и культурных возможностей.
Если говорить о мобилизации в прямом смысле слова, то это мобилизация усилий всего народа на фронте и в тылу. Да, режим был сверхжесток (а что ещё ждать от народного режима по отношению к народу?), и мы всегда будем помнить и бездарные поражения первых месяцев войны, и огромные потери (абсолютные и относительные), и то, что солдата не жалели. И тем не менее народ, организованный системой, воевал за неё как за свою – жестокую, но свою.
Таким образом, в схватке двух массовых обществ – советского и немецкого – при прочих равных условиях побеждало то, которое могло эффективнее мобилизовать ресурсы, массы и их энтузиазм – воинский и трудовой. Сталинский режим в этом плане оказался сильнее. Сталин очень чётко сформулировал это 9 февраля 1946 г.: "Победил наш советский общественный строй". Сумевший – добавляю я – так организовать русских, как это не умело делать самодержавие. Умение "затянуть потуже пояса" позволяло высвободить дополнительные, хотя и очень средние возможности аграрно-индустриального общества, которому, как точно заметил Ю. Журавлёв, противостояла армия индустриального пролетариата Германии. Высвободить и суммировать, в результате чего – сумма средних показателей давала огромные преимущества в борьбе с лучше обученным противником. В этом плане хороший символ механизма нашей победы – танк "Т-34", как заметил журналист О. Горелов, по отдельным параметрам уступал немецким (обзорность, эргономика, орудие, скорость). Однако сумма средних показателей делала машину универсальной, неприхотливой и простой. И, добавлю я, адекватной природе и нашему "человеческому материалу".
Последнее тоже очень важно. И это, кстати, неплохо понимали некоторые немцы. Шпеер вспоминает, как в самом начале войны в СССР его хороший знакомый доктор Тодт, вернувшись из ознакомительной поездки на Восточный фронт, где наблюдал "застрявшие санитарные поезда, в которых до смерти замерзали раненые…. страдания гарнизонов в отрезанных холодом и снегом деревнях и городках, равно как отчаяние и недовольство немецких солдат. В самом мрачном настроении он заверил, что мы не только физически не готовы к подобным тяготам, но и духовно можем погибнуть в России. Это борьба, – продолжил он, – в которой одержат верх примитивные люди, способные выдержать всё, даже неблагоприятные погодные условия. А мы слишком чувствительны и неизбежно потерпим поражение и в конечном счёте победителями окажутся русские и японцы".
С японцами доктор Тодт ошибся, и это свидетельствует о том, что дело не в примитивизме, не в возможностях физической мобилизации и способности терпеть непогоду, а прежде всего в возможностях социальной мобилизации, способной выжать из людей физический и духовный максимум. А это уже обусловлено социальной системой, её природой.
Для жителей гитлеровской Германии было невозможно низвести потребности, потребление и бытовой комфорт до того уровня, на который оказались способны советские люди (и не надо говорить о рабстве, страхе и т. п. – рабы и на страхе войны не выигрывают). Речь идёт о самоотверженности, которая носит не только человеческий, но и социосистемный характер. Применительно к победителям-русским в Великую Отечественную надо говорить не о рабах, а о свободных скифах, измотавших и разбивших Дария. Я уже не говорю про питание, электричество и тёплую воду; лишь в немногих отраслях промышленности Германии во время войны существовала ночная смена; практически не было мобилизаций женщин для работы на заводах. Ещё только один пример, который приводит Дж. Гэлбрейт: в сентябре 1944 г. в Германии насчитывалось 1,3 млн. домашней прислуги, в мае 1939 г. – 1,6 млн., т. е. число прислуги за время войны сократилось всего лишь на 0,3 млн. (менее 20 %).
Дифференцированность западного (буржуазного) общества на различные сферы (в СССР – всё власть, поскольку ВКП(б) выступала ядром всех общественных организаций, поэтому здесь и "экономика", и "социальные отношения" – всё недифференцированная власть, кратократия); обособленность власти и собственности и развитость бытовых форм не позволяли очень важную вещь – сосредоточение всех сил на обществе как целостности на решении одной задачи и действие как целостности, как монолита, в решении такой задачи. Мирное время редко ставит подобные задачи, но война сама является как такая задача, требующая наведённой в одну точку сверхконцентрации.
Всё это лишний раз иллюстрирует две вещи. Первое, сталинский и гитлеровский режимы были принципиально различными типами, а не двумя вариантами якобы одного "тоталитарного типа" – это видно из сравнения даже структур повседневности. Второе, у каждой системы есть свой предел, порог уподобления другой системе. Вызванная логикой и императивами войны на русском пространстве попытка нацистского режима уподобиться советскому привела этот режим к краху (как и попытка советской системы во второй половине 1980-х годов уподобиться – под видом "реформ" "демократизации социализма" – Западу). Оставшись комфортно-буржуазным по социальному строю, рейх, при прочих равных, не мог тягаться с антибуржуазным СССР 1940-х годов, в котором вещественная субстанция и комфорт не были массовой сверхценностью.
Я не рассматриваю вопрос, хорошо это или плохо. Речь о другом – о способности систем мобилизовать массовую поддержку "всё для фронта, всё для победы" и о социосистемных характеристиках населения как факторе победы.
Одним из показателей эффективности и жизнеспособности советской системы, сформировавшейся в 1930-е годы, является следующий факт. В 1941 г., в первые месяцы войны, была выбита огромная часть офицерского (по крайней мере, если говорить о младшем и среднем звене) корпуса. После того, как подобное произошло с русской армией в 1915-16 гг., армия рухнула, а вслед за ней и вместе с ней – (царская)
Россия, самодержавный строй. Иными словами, наступил социосистемный крах. Ничего подобного ни в 1941, ни в 1942 г. не произошло: места выбитых офицеров заняли новые, они-то и выиграли войну. Новый офицерский корпус стал возможен потому, что в 1930-е годы система подготовила значительный слой – массу – лиц с высшим и средним образованием. В социологии это называется "модальный тип личности"; дореволюционная Россия проблему создания "модального типа личности" не решила, проиграла войну и вылетела из Истории – vae victis.