И не просто посылает дождь - Он палит им, как из пушки. Именно этот образ заключен в ивритском слове "йоре" - "палящий", которым в древности евреи называли и первый зимний дождь, и весь начальный период зимних дождей. Мы еще увидим, насколько точно и емко это древнее название. Однако прежде всего оно верно в том смысле, что в стране с палящей жарой должны, просто обязаны лить палящие дожди. Иначе на этой земле ничто не выживет. Сначала вода, и уже потом все, что евреям угодно или неугодно - собирание диаспоры, партийная борьба или борьба с инфляцией.
Образ животворной воды сидит у каждого израильтянина в подкорке. Он, израильтянин, живет на берегу огромного моря, из которого при всех роскошных морских удовольствиях - ни напиться, ни землю напоить. От соленой воды постоянно защищают пресную грунтовую воду. Поэтому великолепный малахитовый простор Средиземного моря вычеркнут из этого образа.
Из него вычеркнута также открыточная голубизна бесчисленных плавательных бассейнов и зелень рыболовных прудов: бассейны и пруды не пополняют драгоценную питьевую воду, а безбожно ее расходуют.
Несколько лет назад в районе Латруна открыли новый заповедник-парк, названный в честь северного соседа Соединенных Штатов "Канадским". В парке среди рощ миндаля, фисташек и фиг есть маленький родник, образовавший на дне ложбины лужицу метра четыре на четыре. В день открытия парка тысячи израильтян, как всегда, примчались осваивать новую достопримечательность родной природы. Они двигались нескончаемой автомобильной процессией вокруг лужицы, созерцая ее через головы спешившихся гидрофилов. Живая вода!
В коридорах амбулаторий, в конторах туристических агентств, в вестибюлях мэрий и муниципальных советов висят большие израильские фотопейзажи. Рассвет на воде. Закат на воде. Солнце на волнах и брызги водопада при луне. Можно подумать, что вы находитесь на берегах Миссисипи или что за окном протекает Волга-матушка. Покажите израильскому фотографу капли, сочащиеся из-под камней, и он принесет вам снимок водной глади, убегающей к горизонту. Это не мечта, не самообман и тем более не обман - это фотография образа в подкорке.
Мы не знаем, сколько пресной воды расходовали древние евреи. Их современные потомки тратят за год полтора миллиарда кубометров. Но вовсе не потому, что столько им нужно и больше они не хотят, а просто потому, что таков годовой дебет всех естественных водоемов, скважин и источников Израиля.
Полтора миллиарда кубов. Их расходуют до последней капли. Еще немножко - и придется качать соленую морскую воду.
Сельское хозяйство Израиля требует четыре пятых всей наличной пресной воды. Два раза в день во все дни всех месяцев долгого лета поля страны становятся театром водяной феерии. Из земли, вернее из зелени, безукоризненной, как на рекламном проспекте, взлетают вращающиеся снопы воды. По полям простираются аллеи фонтанов - Версали и Петергофы без статуй и дворцов. Роскошное зрелище, с которым борются как могут, чтобы сэкономить воду. Пускаются на всевозможные технические уловки, вплоть до хитрости поить не землю, а каждый отдельный корень. Земля страны прошита трубами всех калибров, от венечной артерии Израиля - огромного водопровода, который транспортирует воду из Кинерета в Негев - и до капиллярных сосудов - тонких резиновых трубок, по капле подающих влагу каждому кусту бесчисленных роз, цветущих в скверах и на разделительных полосах дорог. Если все эти спрятанные от глаз трубы и трубки нанести на карту страны, получится нечто вроде кровеносной системы в анатомическом атласе. Да она и есть кровеносная система Израиля. К сожалению, эликсир жизни в ее сосудах течет только в одном направлении - в расход.
Пытаются изыскать дополнительные ресурсы.
Эйлат пьет воду из опреснителей. Хайфа очищает промышленные стоки и пускает их на полив. Однако даже если весь Израиль будет пить опресненную воду и все его промышленные стоки вернутся в очищенном виде на поля, запас пресной воды увеличится не более чем на одну пятую. Словом, есть предел человеческим возможностям, и сыны Израилевы, как две, три, четыре тысячи лет назад, ежегодно ждут чуда первого дождя.
На прошлой неделе небо наконец померкло. Задул ветер. Упали капли и высохли. Наутро снова проглянуло солнце, потом затянулось дымкой. Долго плыла легкая облачная вата, затем разлился странный свет, призрачный и яркий, как от флуоресцентной лампы. В этом свете с моря подымались черные громады туч.
Вдруг налетел шквальный ветер. Весь Израиль бросился к окнам затворять рвущиеся из рук рамы и фрамуги. Руки и лица уже окатывало, как из ведра. Израиль блаженно заулыбался. За стеклами, ослепшими от потоков дождя, пошло греметь и грохотать, словно страна очутилась внутри огромного барабана.
Внутренность этого небесного барабана распирало от воды, электрических разрядов и ветра скоростью сто километров в час. Всю ночь напролет "палящий" оправдывал свое древнее мистическое имя, сваливая деревья и обрывая провода.
На дорогах мигали желтым выведенные из строя светофоры. В домах то зажигалось, то гасло электричество. В Тель-Авиве один из мостов дрогнул и медленно осел за мгновение до того, как на него въехал ночной автобус. В ащдодском порту сорвало с якорей пять судов. В Иерусалиме на нескольких улицах затопило нижние этажи. В Кинерет небо вылило в один прием сто миллионов кубов воды. К сожалению, это подняло уровень озера лишь на два сантиметра.
Сейчас снова светит солнышко. На улице прелесть как хорошо. Но я описываю не климат. И даже не водный баланс. А то религиозно-приподнятое настроение, которое в ночи первых зимних дождей посещает вместе со всем Израилем и меня, неверующего еврея из России, умевшего ценить грибной ливень и хорошую русскую грозу. "Йоре" - запомните это слово.
Фантазия на фруктовую тему
Я как-то рассказывал о цветах, пора поговорить о ягодах.
О чем же еще говорить, если не о натуральных соках, когда жара давит хуже гипсового корсета, а солнце слепит лучше тысячи фотовспышек.
Сейчас, когда кончилась клубника, сняты цитрусовые, съедены бананы и пошел летний ассортимент фруктов, Израиль приобретает окончательное сходство с плодоовощной базой, где не прекращается погрузка, развозка и разгрузка.
Экспортный товар мчится в порты на дизельных тягачах. Объем груза на прицепе равен железнодорожному пульману, и вся эта накаленная солнцем махина несется с недозволенной скоростью сто километров в час.
Товар местного потребления колышется на старых грузовичках-ревматиках, осевших на задние колеса, к большому облегчению передних. Кузов маленький, но зато нагружен в три этажа. Содержимое в лавке не помещается, его раскладывают прямо на тротуаре. Избалованная публика меланхолически бродит по вернисажу от ящика к ящику и, скрепя сердце, кладет в сумку самые впечатляющие экспонаты.
Кто приходит попозже, тот складывает свой натюрморт из экспонатов среднего размера, но такой же идеальной свежести. Того же, кто согласен брать что осталось, уже и за покупателя не считают.
Всю эту роскошь грузят в багажник, втаскивают в дом и устраивают ей постирушку с мылом. С мылом - потому, что на плодах кроме следов микробов еще и следы ядохимикатов. Зато эти плоды не знают червоточин.
При въездах и выездах из городов, подле бензоколонок и прочих бойких мест на обочинах шоссейных дорог уже окопались до глубокой осени арбузных дел мастера. Все, кроме арбузов, пребывает у них в экспедиционном кавардаке: хромые койки, на которых ночуют продавцы, рваный брезент палаток, реклама в виде дощечки, выломанной из фанерного листа, на которой криво красуется одна строка: "С любовью от галилейского арбуза".
Сам арбуз скромно помалкивает о своих чувствах, зато взоры авторов этого любовного послания пылают так, что в их страсти к проезжающему покупателю сомневаться не приходится.
Круглые ядра и цилиндрические снаряды арбузов тянут в среднем на полпуда и сложены под брезентом в аккуратные "штабеля выше человеческого роста. Говорят, хозяева этих орудийных складов зашибают за сезон бешеные деньги. Впрочем, чужие заработки всегда больше, чем свои.
После лавки зеленщика и арбузной палатки следует описать изящные фруктовые магазинчики на городских бульварах, где не только фрукты, но и продавцы словно сделаны кондитером. Плодоовощные отделы больших супермаркетов и суперсолей смахивают на выставку достижений сельского хозяйства, а израильские рынки сравнить не с чем: нет другого такого изобилия и такого бедлама.
В Союзе много пишут о передовиках сельского хозяйства, хотя чем больше передовиков, тем меньше продуктов. В Израиле продуктов столько, что они совершенно заслонили собой передовиков. Нашу прессу остро волнуют не передовики, а например, труп матроса, спрятанный в холодильник, или гражданка, влезшая на портальный кран. Про плодоовощной рог изобилия газеты не напишут, пока наши мичуринцы не выведут чего-нибудь такого, что окажется не менее странным, чем еврейка на портальном кране.
Так мне и попалась заметка под сенсационным заголовком "фрукты завтрашнего дня". В ней описывались работы сельскохозяйственного института в Реховоте. Этот институт называется "Махон вулкани", и, пока мне не объяснили, что это крупнейший в Израиле центр агрономической науки, я находился в твердой уверенности, что в "Махон вулкани" вулканизируют покрышки.
А там, как сообщила заметка, оказывается, выращивают карликовые плодовые деревья: миниатюрные яблони, груши, сливы, персики и апельсины.
Зачем? Очень просто. Если у вас дунам земли, вы можете посадить на нем 30, максимум 60 плодовых деревьев. Превратите их в карликов, и на том же дунаме у вас разместится от 300 до 1000 стволов. Урожай, соответственно, увеличится во столько же раз, причем убирать его можно не вручную со стремянок, а комбайном.
После чудес с карликами заметка сообщает о фиджое. А это еще что такое? А это декоративное растение. По крайней мере таковым оно считается на своей родине, в Центральной Америке. Реховотские вулканизаторы привезли фиджою из-за океана и поставили перед собой задачу заставить декорацию давать плоды.
Решив ее, они перешли к следующей: пусть дает плоды и другое декоративное растение - земляк фиджои под названием питанго. Звучит как танго, а что касается вкуса, узнаем, когда питанго поступит в магазины.
"Махон вулкани" вывел еще и карамболу (не путать с Карамболиной!) о плодах которой сообщается, что они имеют форму морской звезды на рассвете, цвет янтаря на закате и вкус рая до грехопадения.
Составивший заметку репортер так долго исполняет фантазию на фруктовую тему, что сам утомляется и об актинидии уже ничего существенного не пишет. Лишь сообщает, что фрукт привезли из Новой Зеландии, а зажравшаяся Европа платит за него большие деньги.
Видать, в скором времени мы не избежим дощечек "С любовью от негевской актинидии!"
Перед глобусом
Когда я сел обдумывать статью ко Дню поминовения шести миллионов евреев, остановив взгляд на матери и тесте в черных рамках - от тещи и фотографии не осталось, - заговорил приемник. Диктор последних известий сообщил, что ночью в киббуц Мисгав-Ам на границе с Ливаном проникли палестинские террористы. Они ворвались в здание ясель киббуца и держат в заложниках детей из группы двухлеток.
Один ребенок убит. Убит также секретарь киббуца. За считанные минуты до нападения в яслях погас свет, дежурная, подняв секретаря среди ночи телефонным звонком, попросила прийти починить электричество. Он пошел чинить свет и наскочил с отверткой на ручные пулеметы.
Шесть миллионов людей, уничтоженных за принадлежность к еврейскому племени. В День поминовения, в восемь утра страна замирает на две минуты. Две минуты молчания, но не тишины: во всех концах Израиля гудит сирена. Голос сирены в двадцатом веке - голос массового несчастья. В Израиле в этот день механический протяжный вой повисает над землей, как звук труб Страшного Суда, и страна, как переполненный зал суда, встает и замирает.
Приемник отсчитывает сигналы точного времени. С момента первого сообщения о нападении на Мисгав-Ам прошел час. Новая сводка. Новых известий нет.
В киббуц переброшено специальное подразделение Цахала. В Мисгав-Аме находятся поднятые по тревоге министр обороны, начальник генштаба, командующий северным округом. Это сообщили уже час назад. Что с детьми?! Вечером все будет показано по телевидению, но до вечера еще надо дожить, а репортеры молчат.
Вот такой канун Дня памяти евреев, сорок лет тому назад уничтоженных во рвах, душегубках и крематориях. В русский язык не ввели термина, обозначающего их судьбу. Не сочли необходимым. В английском все-таки нашли синоним ивритского апокалипсического слова-образа "шоа". Холокост. Толкование можно найти в любом англо-русском словаре. Первое значение: уничтожение, гибель в огне, особенно людей. Второе: бойня, резня. Третье: всесожжение. Полное истребление жертвы огнем. Четвертое: самоотверженность. Полное самопожертвование.
Для перевода слова "шоа" бывшие советские евреи в Израиле взяли, за неимением лучшего, слово "Катастрофа". Но хотя мы и пишем это слово с большой буквы, оно не вырастает в нечто большее, чем железнодорожное происшествие, в котором, как известно, нет виновных, кроме стрелочника, в данном случае немецкого.
А нас истребляли задолго до того, как придумали железную дорогу. С тех пор, как существует диаспора, мы доказываем миру свою принадлежность к роду человеческому и даже наш вклад в его прогресс. И с тех самых пор, как мы просим учесть эти смягчающие обстоятельства, нас неизменно приговаривают к высшей мере. Меняются лишь мотивировки. Средневековый монах Франциск из Пьяченцы утверждал, что у евреев во рту раны, а с языка во время разговора соскакивают живые черви. Сегодня у нас за щекой находят то коммунизм с тоталитаризмом, то сионизм с империализмом - смотря, что больше подходит, когда наступает час.
Вот они щелкают, сигналы точного времени. Сводка. Террористам сделано предложение: их не тронут и позволят беспрепятственно уйти, если они не причинят вреда детям. Террористы отвечают отказом. Они пришли сражаться. С ними листовки, где сказано, что с Израилем будет покончено только одним способом
- огнем и мечом.
В саду под окном соседка с прижатой к уху коробочкой транзистора. Мы избегаем смотреть друг на друга и не обмениваемся ни единым словом.
Новость! Оказывается, еще до переброски войск в Мисгав-Ам киббуцники сами предприняли попытку выбить террористов из здания. Попытка не удалась, но террористов все-таки оттеснили во второй флигель и спасли несколько женщин и детей. Трещит телефон. О, черт, кому это приходит в голову сейчас звонить? Приятельница, репатриантка из Риги. "Слыхали про киббуцников? - говорит она глухим от волнения голосом. - Какие ребята!"
Соседка уходит в дом, наверно, готовить ужин. По улице ползет грузовик палестинца, скупщика старой мебели, под его заунывные выклики, разносящиеся из громкоговорителя по всей окрестности. Араб преспокойно выкрикивает на идиш клич всех еврейских старьевщиков от Гамбурга до Пинска: "Алте захен! Алте захен!" В это время приходит новость из Мисгав-Ама: запросив молоко для детей, палестинские террористы напомнили о сроке своего ультиматума, после которого они взорвут флигель. Они требуют освобождения всех членов своей организации, отбывающих наказание в израильских тюрьмах.
Я снова смотрю на портрет матери. Он увеличен с дореволюционной карточки. Косы и бархотка. Лев Толстой и непротивление злу насилием. Где бы ни жил галутный еврей, он живет в отпуску у насильственной смерти безоружным. Вопрос лишь в сроке
- выпадет ли ему самому или пощадит, чтобы выпасть детям и внукам. Так просто и чудовищно, что думать об этом нельзя и не думать невозможно.
У всех людей в мозгу достаточно тайных пружин - у еврея к ним добавлен еще и особый барометр. Хорошей погоды он не предсказывает. Стрелка находится в беспрерывном движении, порой вздрагивает, порой мечется. Особенно во снах. Но и наяву. В синагоге. На партсобрании. В месткоме. На заседании директоров акционерного общества. Еврейская душа вечно вздрагивает, а еврей вечно хорохорится. Вот и весь рецепт - после исчезновения шести миллионов. Дышавших воздухом того же двадцатого века, так же дрожавших, хорохорившихся, пока их не забили, как бешеных собак, не удушили, как крыс, не сожгли в печах передовой инженерной фирмы.
Не так давно и в моей голове сидел тот самый барометр, который никогда не предсказывает хорошей погоды. Помню, как и что он предсказывал по глазам дворника на лестничной клетке или по некоторым замечаниям двух нетрезвых трудящихся в трамвае. А также по некоторым намекам трезвейшей газетной передовицы. В Союзе ненастье принимало угрожающий характер. Если бежать - даже если позволят - то куда? В Америке светит солнце, и в Канаде тоже небо синее. Но, крутя глобус в поисках самого мягкого климата, я все время поглядывал на пятачок с отвратительной погодой. В Союзе мы все поглядываем и оглядываемся - кто с надеждой, кто с завистью, а кто и с едкой еврейской злобой - на Израиль. И на израильскую военщину. Из-за которой нам, евреям, и раньше не доверяли, а теперь и вовсе перестали.
Радио! Сигналы точного времени. Голос диктора. В десять часов утра наши солдаты с боем ворвались в здание ясель и убили террористов. Легко ранены четыре ребенка, все другие живы и невредимы.
Столько времени томили, и только тут как плотину провале Специальные выпуски один за другим. Рассказ заведующего хирургией в Хайфской больнице, куда дети доставлены санитарным вертолетом. Голоса матерей, чьи малыши в течение девяти часов находились в руках террористов. Голоса киббуцников, выбивших террористов из флигеля.
Не то в два, не то в три часа дня новое известие. При атаке ранено одиннадцать наших солдат. Ходивший в атаку военфельдшер не добежал до здания - убит.
Сразу не сказали. У нас тоже готовят население.
"Роце - Ло роце!"
В Иерусалиме вышла в превосходном издании книжка стихов, примечательная прежде всего возрастом поэтессы.
Поэтессе Галит Блум стукнуло целых девять лет.
Книжка освещает разные периоды ее творчества, правда, только за последние четыре года.
При всем уважении к молодому таланту должен сказать, что это литературное событие, отмеченное большой статьей в газете, проливает свет, главным образом, на взрослых. А в более широком плане - на исключительное место, которое занимает ребенок в сознании и особенно в подсознании израильтян.
Во-первых, ребенок у нас пользуется привилегиями до самого призывного возраста, когда мы уже бессильны его защитить. Во-вторых, у нас нет чужих детей. Чужими бывают только взрослые.