* * *
Вдруг подал голос абориген телевидения Генрих Резник, адвокат с прокурорскими замашками и, как уже отмечалось, по собственной аттестации, "русский интеллигент еврейского разлива" опять же. Он решительно, как всегда, заявил: "Историческая правда в фильме не искажена. А Сталин подходит под великолепную формулу Карякина (широко известный мыслитель солженицынского разлива. – В. Б.): "Сталин и Берия являются выдающимися государственными деятелями, но они были палачами". И уже свое резюме: "А у палачей не может быть заслуг перед историей. Палачи это палачи".
Адвокат – это вроде бы дитя логики. А что мы видим? Начал с претензией на логику, но тут же сбился на эмоции: если палачи и только, то какие же они государственные деятели да еще выдающиеся? Прокурорствующий адвокат хотел побить Сталина, а бьет любимого Карякина и себя заодно.
Тут третий раз вступает неугомонный аксакал Гомельский и опять дудит в ту же дуду: "Я видел Сталина своими глазами. Я прожил большую жизнь в баскетболе, мне очень много лет…" Господи, да все это знают, кроме Юрия Соломина, который назвал его Голеньским. А когда Берман поправил артиста, тот сказал: "Ну хорошо, Коломенский".
Баскетболист ужасно обиделся, но продолжал: "Вот момент, когда Сталин дает генералу Градову три раза исправиться: иди подумай, иди подумай, иди… Потом Сталин говорит: "Генерал правильно сказал". Показывают соответствующие кадры фильма. Гомельский делает заключение: "Такого не бывало у Сталина. Если Сталин сказал "нет", значит – нет". И никаких, мол, гвоздей.
Именно о таких случаях говорят: не знает броду, а лезет в воду. Заслуженному баскетболисту удивительным образом неведомо, что в фильме тут использован широко известный факт из военной биографии маршала Рокоссовского, тогда генерала армии, во время обсуждения плана операции "Багратион" – наступления в Белоруссии. Сам он вспоминал: "Окончательно план наступления отрабатывался в Ставке 22 и 23 мая (1944 года). Наши соображения о наступлении войск левого крыла (1-го Белорусского) фронта на люблинском направлении были одобрены, а вот решение о двух ударах на правом крыле подверглись критике. Верховный Главнокомандующий и его заместители настаивали на том, чтобы нанести один главный удар – с плацдарма на Днепре (район Рогачева), находившегося в руках 3-й армии. Дважды мне предлагали выйти в соседнюю комнату, чтобы продумать предложение Ставки. После каждого такого "продумывания" приходилось с новой силой отстаивать свое решение. Убедившись, что я твердо настаиваю на нашей точке зрения, Сталин утвердил план операции в том виде, как мы его представили" (Солдатский долг. Воениздат, 1968. С. 260). То есть Сталин отказался от своей точки зрения, перечеркнул свое "нет" и принял точку зрения противоположную.
Может быть, с моей стороны, учитывая возраст Гомельского, это жестоко – приводить такое свидетельство его лопоухости, но что делать, сам же он, баскетболист, лезет на рожон.
Можно заметить, что маршал Жуков отрицал то, о чем поведал Рокоссовский. В воспоминаниях, вышедших на другой год после Рокоссовского, он писал: "Существующая в некоторых военных кругах версия о "двух главных ударах" на белорусском направлении силами 1-го Белорусского фронта, на которых якобы настаивал К. К. Рокоссовский перед Верховным, лишена основания. Оба эти удара, проектируемые фронтом, были предварительно утверждены И. В. Сталиным еще 20 мая по проекту Генштаба, то есть до приезда командующего 1-м Белорусским фронтом в Ставку" (Воспоминания и размышления. М., АПН. 1969. С. 529).
Я лично думаю, что в этом расхождении прав Рокоссовский. Во-первых, невозможно представить, что он, человек редкой честности и скромности, выдумал такой колоритный и лестный для себя эпизод. Тем паче, что ведь когда вышли его воспоминания, были еще живы почти все члены Ставки и, как говорится, не дали бы соврать. Во-вторых, столь редкий эпизод, связанный с самим Сталиным, невозможно забыть тому, кто и был причиной этого эпизода. А Жукову, наоборот, не трудно было забыть: ведь это случилось не с ним.
Вероятно, дело тут вот в чем. Я допускаю, что план операции действительно уже 20 мая был утвержден Сталиным. Но ведь речь шла о самой крупной наступательной операции Второй мировой войны и, естественно, Верховный должен был проявить сугубую предусмотрительность и осторожность. Поэтому, уже утвердив план, он не сообщил это Рокоссовскому, а захотел еще раз проверить верность плана столь необычным способом. Жуков мог не знать о замысле Сталина или, как уже сказано, забыть. Впрочем, это к фильму не относится.
Но прямо относится к Гомельскому то, что Жуков его помнил и именно для него писал: "Стиль работы Ставки был, как правило, деловой, без нервозности, свое мнение могли высказать все. И. В. Сталин ко всем обращался одинаково строго и довольно официально. Он умел слушать, когда ему докладывали со знанием дела. (Гомельского, как, впрочем, и Аксенова, и Барщевского, едва ли стал бы слушать, но о двух последних – дальше. – В. Б.). Я убедился за долгие годы войны, что И. В.Сталин вовсе не был таким человеком, перед которым нельзя было ставить острые вопросы и с которым нельзя было спорить, даже твердо отстаивать свою точку зрения. Если кто-нибудь утверждает обратное, прямо скажу: их утверждения неправильны" (там же, с. 280–281). Как деликатно: неправильны. А ведь вполне имел право сказать: "Это брехня, господин Гомельский!"
И еще: "После смерти И. В. Сталина появилась версия, что он единолично принимал военно-политические решения. С этим согласиться нельзя. Я уже говорил, что, если Верховному докладывали вопросы со знанием дела, он принимал их во внимание. И я знаю случаи, когда он отказывался от своего собственного мнения и ранее принятых решений" (там же, с. 468). Таких случаев маршал приводит немало. Если интересно, то поищите их, Гомельский, сами. Но я знаю, что не будете искать, ибо вам, как и В. Аксенову, и создателям фильма, история войны всегда была и осталась совершенно неинтересна.
И вот опять кому же верить: Рокоссовскому с Жуковым или Гомельскому? Выбирайте, читатель.
* * *
Тут-то на бедного старца и обрушилась создательница "Смерти ради смерти". Но как! "В образе Сталина был найден точный сценарный и режиссерский ход. Точный!"
Здесь ведущий Берман воскликнул: "Марина Анатольевна пришла сюда с совершенно другим мнением!" И вот, мол, под напором неопровержимых доводов Донцовой, Соломина, Резника и моих…
"Нет! Нет! – воскликнула автор романа "Не мешайте палачу". – У меня свое мнение. В фильме есть перлы, жемчужины. Я согласна с Гомельским, что если Сталин сказал "нет", то это всегда нет…"
Тут я вспомнил анекдот, недавно рассказанный в компании Василием Ливановым.
Поскребышев входит в кабинет Сталина и говорит: "Иосиф Виссарионович, звонит Черчилль". Сталин берет трубку: "Здравствуйте… Нет… Нет… Нет… Да… Нет… Нет… Нет… До свидания". И кладет трубку. Поскребышев не удержался: "Иосиф Виссарионович, на что вы сказали Черчиллю "да"?" – "Он спросил, хорошо ли я его слышу".
А Маринина объясняет нам, что такое жемчужина: "Крупный план. Сапоги Сталина, идущего по ковровой дорожке. И охватывает ужас. И ты понимаешь, что с этим человеком невозможно иметь дело, с ним невозможно договориться, это не человек…"
Правильно, и Пастернак сказал:
Не человек – явленье,
Поступок ростом с шар земной…
Но почему же невозможно договориться и иметь дело? Помянутый Черчилль, а также Рузвельт и многие другие совсем не мелкие люди умели договориться со Сталиным и вели с ним дела, да еще какие! От которых зависела судьба всего человечества. А вы, котик пушистый, не можете себе этого представить. Это характеризует скорее вас, киса, а не Сталина. Например, в конце декабря 1944 года немцы нанесли страшной силы удар по американцам и англичанам в Арденнах, и те, бросая оружие, кинулись бежать, бежали почти сто верст. Черчилль взывает к Сталину: "Ваше высокопревосходительство, помогите!" И что же? Договорились! На восемь дней раньше запланированного срока. (А вы представляете, чего это стоило? Едва ли.) Сталин дал приказ начать гигантскую Висло-Одерскую операцию трех фронтов и тут же Восточно-Прусскую, в которой довелось бочком участвовать и мне. А до этого в Ялте Сталин, Рузвельт и Черчилль договорились, что СССР вступит в войну против Японии через три месяца после победы над Германией. И что, обманул Сталин союзников? Ничего подобного. Мы своевременно денонсировали договор с Японией о ненападении и ровно через три месяца, день в день, 9 августа объявили войну Японии.
А взять совсем другую сторону. В Москву приезжали, встречались со Сталиным, беседовали Герберт Уэллс, Андре Жид, Ромэн Роллан, Фейхтвангер, Бернард Шоу. Уж не говорю о советских ученых, писателях, артистах от Максима Горького до Симонова. И со всеми он договаривался. Вы что ж, ничего не знаете об этом? Тогда, котик, надо поменьше пописывать, а кое-что и почитывать. А между прочим могли бы вы побеседовать уж не с Ролланом, допустим, о его "Очарованной душе", а с Демьяном Бедным, скажем, о песне на его слова "Как родная меня мать провожала…"?
* * *
Что касается действительно "простых", главным образом даже безымянных участников обсуждения, то никто из них не рыдал, не бился в припадке падучей, не хватался за лекарство. Наоборот, многие из них спокойно говорили о сериале: "Ошибка"… "не получилось, дети не смотрят, не понимают происходящего на экране, хотя я своих сажал"… "и молодые не воспринимают"… Могу добавить: в последних сериях и я, старый человек, ничего не понял. Потом прочитал в рецензии даже щирой демократки Аллы Боссарт: "Сага", сочиненная семьей Барщевских, меня деморализовала… Безбрежный конфуз… Здесь все было липой, клюквой и туфтой… невыносимо скучно… бразильское мыло… история для быдла…".
Но на экране тут опять вступали непростые "простые": "Сериал состоялся" (А. Гомельский)… "Фильм хороший, смотрю с удовольствием" (А. Маринина)… "Создателей сериала можно поздравить" (Э. Жандарев)… "Величайшие профессионалы. Хочется впитать всю их энергетику" (певица Лолита Милявская)… "Счастье быть современником великой актрисы Чуриковой… Никитина блистательна, новая звезда" (Г. Резник)…" "мечта сбылась!" (Б. Берман)… "Это большой пример для молодых… большое спасибо!.. огромное спасибо! (Д. Донцова) и т. д.
Несколько озадачили режиссер Д. Барщевский и исполнитель главной роли Ю. Соломин. Первый сказал: "Аксенову фильм нравится… Роман вышел в эти дни гигантскими тиражами. Главный голос принадлежит читателю, он покупает роман десятками тысяч экземпляров…" Во-первых, позвольте, о чем речь-то – о фильме или о романе? Во-вторых, ну какие там гигантские тиражи? Открываю книжечку: "Доп. тираж 12 тыс.". Очевидно, к первоначальному тысяч в 10.
Еще более озадачил Соломин тем, что высокомерно изрек о претензиях Гомельского: "Это говорит непрофессионал". А зачем же тогда пригласили его? Или в Малом театре пришли к выводу, что искусство создается только для профессионалов? Таков теперь Дом Островского?..
За три-четыре серии до конца состоялось еще одно обсуждение – на страницах еженедельника "АИФ". Упоминаю об этом только потому, что тираж "АИФ" 8,5 млн. экземпляров. Тут от Инны Чуриковой мы узнали, что весь фильм целиком она не видела, но зато знает, что собака, фигурирующая в нем, принадлежит Соломину. Артист Дмитрий Харатьян поведал, что "натуру для исправительного лагеря сделали под Нахабином". Александр Резалин (Нугзар) сообщил, что в Гнездниковском переулке выстроили тифлисскую квартиру, "где я Нину Градову-Будину… к стенке прижимал". Это самое важное из того, что сказали артисты.
А из зрителей вот в чем признался писатель Сергей Есин: "Посмотрел только две серии. Дальше не стал. Все слишком предсказуемо, ожидаемо". Позволь, Сергей, не поверить. Разве можно было ожидать в фильме, за который ручается аж Лужков, хотя бы упоминавшуюся сцену у Патриарших? А разве можно было предсказать, что в фильме будет показано, как Сталин в октябре 41-го года пойдет в Мавзолей. Вы то, автор книги о Ленине, знаете, что саркофаг с его телом еще в июле был отправлен на Урал. И как можно было заранее знать, что генералу Градову, единственному из всех командармов, за разгром немцев под Москвой сценарист присвоит звание Героя Советского Союза, когда даже Жукова, командующего Западным фронтом (фронтом!), самым важным в той операции, наградили всего лишь орденом Красного Знамени. Нет, нет, вы не правы: в фильме что ни кадр, то и загадка, что ни серия, то и опупение.
Публикация заканчивается многозначительными словами Татьяны Горбуновой, заместителя директора Музея истории Москвы: "Поверьте, бывает и хуже". Верим и даже знаем: например, "Штрафбат" Досталя по сценарию Володарского или "Дети Арбата" Эшпая.
Приходилось слышать и более резкие отзывы о фильме, в частности, среди тех, кто называет его "Московская ссака", "Московская кака" и т. п. Грубо, конечно, неприлично, хотя все-таки это и не матерщина. Но вы, леди и джентльмены, все равно возмущены, вы гневно протестуете. Я вместе с вами. Но, с другой стороны, весь роман В. Аксенова, "по мотивам" коего сделан фильм, от начала до конца напичкан уж такой изощренной матерщиной, такими похабными эпизодами, таким патологическим блудом, что рядом с этим одноразовая "кака" или "ссака" выглядят детской шуткой, однако же вы, леди и джентльмены, не протестовали против этого. Мало того, роман так понравился вам, так пленил ваши тонкие интеллигентные души, что вы потратили не один год жизни на его экранизацию и безмерное тиражирование с помощью телевидения. Так что уж чья бы интеллигентная корова мычала…
* * *
Телесериал "Московская сага", как уже было сказано, поставлен по одноименной трилогии Василия Аксенова, написанной главным образом в Гваделупе и США, для читателей которых первоначально и предназначался. Наш молодой читатель едва ли знает этого автора, хотя когда-то он был известен и отчасти даже знаменит как в Западном полушарии, так и в Восточном, как в Северном, так, пожалуй, и в Южном, – может быть, вплоть до Антарктиды с ее пингвинами.
В. Аксенов, говоря его собственным языком, – "плод любовных утех" в голодном 1932 году Павла Васильевича Аксенова, члена ЦИК, председателя горсовета Казани, и Евгении Семеновны Гинзбург (1904–1977), завкафедрой марксизма-ленинизма в одном из казанских вузов, впоследствии писательницы, неоднократно поминаемой в обеих "Сагах". Так что, перед нами писатель не простой, а потомственный, даже как бы и столбовой. И, видимо, именно этим объясняются многочисленные литературные излишества и проказы автора.
Так, он пытается ухватить за бороду аж Льва Толстого: "Глядя на движущийся паровоз, слыша свист и видя движение колес, Толстой отрицает за собой право заключить, "что свист и движение колес суть причины движения паровоза". Насчет колес позвольте усомниться – именно ведь они, катясь вперед или назад, вызывают движение всей нагроможденной на них штуки", – заключает автор.
Кто же прав – Лев Толстой или лауреат премии журнала "Юность"? Увы, последний не может сообразить, что ведь колеса вертятся не сами по себе, не святым духом, – их через поршни крутит паровой двигатель, именно он вызывает движение. И если с горки или под влиянием силы инерции паровоз может некоторое время ехать с отключенным двигателем, то уж по прямой, или на горку, или назад – никак! И так во всем у Аксенова: замах рублевый, а удар – х……
В конце телесериала появляется молодой парень Вася, наделенный не только именем, но и другими биографическими чертами автора. Например, он тоже из Казани, а его родители "жертвы ежовщины". Он говорит незнакомой девушке: "Я – пария в этом обществе", т. е. человек отверженный, угнетенный, лишенный всяких прав.
К слову сказать, париев в романе и фильме навалом. Именно как пария изображен Борис Градов, живущий один в пятикомнатной квартире на улице Горького против Центрального телеграфа. Он сын погибшего на войне маршала Советского Союза, дважды Героя, сам фронтовик и "почти Герой" (неизвестно за что представили к Герою, но вместо Звезды как пария, что ли, получил орден Красного Знамени). После войны он хотел поступить в институт Международных отношений или в авиационный, а ему "дали понять, что шансов нет никаких". Почему? А потому, что его мамаша после смерти мужа вышла замуж за американца и живет в США. Значит, бесправный пария. Это напоминает недавний рассказ киносценариста Э. Володарского о том, что знаменитого Владимира Высоцкого не принимали ни в один дачный кооператив по той причине, что его знаменитая жена Марина Влади – иностранка. Как теперь проверить, что и он был пария? Господи, да пришел бы в наш писательский кооператив "Красновидово". Если мы приняли в него Барщевских, то неужто отказали бы Высоцкому. У нас тут чуть ни каждый третий с родственниками за границей. Даже у меня есть родной брат в Эфиопии.
Но кто же сыну маршала и Героя заранее сказал, что у него, фронтовика-орденоносца, никаких шансов? Я лично поступал в шесть московских вузов (кто не верит, кому показать чудом сохранившиеся студбилеты и зачетные книжки), и никто со мной предварительно не беседовал. Борис намекает: "Ну, вы понимаете, о ком я говорю". Допустим, понимаю, но уж если так, то непонятно другое: почему до сих пор не отобрали у парии пятикомнатную маршальскую квартиру на одного в самом центре столицы? Неизвестно. А с другой стороны, как могли принять в МГИМО антисоветского долдона Козырева, который и родился-то в Брюсселе, и жил там…
Но интересней всего третий пария сериала – Митя, приемный сын Градовых. Он не только "всегда чувствовал себя чужаком в советском обществе", но и с пионерского возраста жил злобной страстью: "Вот подрастем – и мы им покажем, гадам, коммунистам и чекистам. Ух как я их ненавижу!"
Его настоящий отец – зверюга-кулак. При угрозе раскулачивания он сжег свою избу вместе со всей семьей, спастись удалось только вот этому Мите. Перед войной он окончил школу и собирался поступать в медицинской институт, "естественно, по протекции деда", замечает писатель. Меня тут больше всего заинтересовало это аксеновское "естественно". Я, повторюсь, поступал в шесть вузов и, естественно, безо всяких протекций. А тут протекция считается делом само собой разумеющимся. Но это к слову.
Так вот, пария Аксенов беспрепятственно окончил медицинский институт и не в Казане, не в Рязани, не в Магадане, а в Ленинграде, получил работу, но вскоре потянуло на мамину стезю. Перебрался в Москву. Написал одну повесть, другую, третью… Все это, начиная с повести "Коллеги" в 1960 году, лихо печаталось в популярнейшем тогда журнале "Юность" и выходило отдельными изданиями. Все это одни критики и органы печати бурно нахваливали, другие, естественно, – наоборот.