17 апреля, после нападения на Одессу, союзники снова приблизились к Севастополю. И если основная эскадра держалась на почтительно отдалении, то пароходы по очереди, испытывая терпение черноморцев, приближались к входу в бухты. Когда они ушли, "Владимир" сам вышел в разведку.
- Траверз мыса Херсонес! – доложился штурманский офицер.
- Курс на Тарханкут! – скомандовал Бутаков.
- Неприятель! – закричал вахтенный офицер.
Из‑за мыса быстро выкатился французский пароходофрегат и, дымя трубами, пустился в погоню за "Владимиром".
- А зачем за нами гоняться? – удивился Бутаков. – Мы и сами не против драки! Поворачиваем обратно! Курс зюйд‑зюйд‑ост!
Готовясь к бою, на "Владимире" заряжали пушки и спускали верхний рангоут. Бутаков принял вызов!
Француз поначалу не возражал против поединка, но, когда между противниками оставалось какие‑то три мили, неожиданно повернул вспять. Несколько залпов вдогонку только придали французу прыти.
При полном господстве союзников на море маленький русский пароход дерзко гнал, как зайца, один из новейших британских пароходофрегатов. На выручку беглецу немедленно развернулись сразу два английских паровых фрегата. Ситуация мгновенно изменилась. Теперь уже Бутакову предстоял прорыв в Севастополь, так как неприятельские корабли старались отрезать его от входа в бухту. Не раздумывая, Бутаков бросился на прорыв. Над черной трубой "Владимира" металось пламя. Механики и кочегары выжимали из паровой машины все, что только возможно. Под бешено крутящимися колесами клокотала пена. Неравный поединок был, казалось, неминуем. Противники быстро сближались.
С крыши Морской библиотеки за развитием событий с тревогой наблюдал Корнилов.
- Кажется, попал наш Григорий Иваныч в передрягу, – вздохнул он, обращаясь к стоявшим рядом офицерам. – Передайте мой приказ: пароходам – разводить пары, фрегатам – к съемке с якоря!
Разведывательный рейд "Владимира" грозил перерасти в серьезное сражение. Но, к счастью, этого не случилось. Едва капитан британского пароходофрегата увидел на внутреннем рейде Севастополя дымы двух русских пароходов, разводивших пары, он посчитал за лучшее резко изменить курс и начать отход. Спустя несколько минут тот же маневр повторил и капитан французского пароходофрегата. Обменявшись несколькими выстрелами с противником, "Владимир" благополучно проскочил мимо равелина на внутренний рейд.
21 апреля союзный флот вновь видели у Севастополя, а еще через неделю английский и французский пароходы произвели съемку входа в Балаклавскую бухту. 28 апреля союзный флот снова появлялся под Севастополем. 5 мая английский и французский пароходофрегаты подошли близко к Севастополю, но были отогнаны огнем береговых батарей раньше, чем на "Владимире" и "Громоносце" развели пары.
- Надоели мне эти кошки‑мышки, скорее бы уже и кулаками помахаться! – бурчал в усы Бутаков, поворачивая на входные створы.
В конце апреля "Владимир" был снова направлен в дальнюю разведку. На этот раз Бутаков должен был выяснить, ушел ли союзный флот от крымских берегов. Обогнув Херсонесский маяк, "Владимир" прошел еще два с лишним десятка миль, но не встретил на пути ни одного неприятельского судна.
- Осторожничают что‑то наши "друзья"! – сказал Корнилов, выслушав доклад командира пароходофрегата. – Но нам это только на руку! Будем укреплять город!
Затем "Владимир" еще раз выходил в дальнюю разведку, доходя до самого Синопа, но неприятеля нигде не встретил.
Утром 3 июня все наши шесть пароходов под началом Панфилова выскочили из Севастополя напересечку трем неприятельским. Те сразу же рванули обратно. "Владимир", вырвавшись впереди всех, успел накрыть концевого противника несколькими залпами, сам так же, впрочем, получив пару ядер.
Командиры пароходов были удручены:
- Если бы у нас были суда специальной постройки, а не пакетботы с пушками, мы навели бы шороху по всему Черному морю!
Несмотря на начавшуюся блокаду Севастополя, отчаянные командиры наших пароходов не только вели разведку, но то и дело прорывали блокаду и доставляли припасы из Николаева.
Из николаевского имения Бутаковых Остапово слали письма родители и младшая сестра Саша, волнуясь за Григория, Дмитрия и Владимира. С тревогой интересовались что и как. В ответных посланиях братья успокаивали их, как могли. Получил Григорий Иванович и неожиданное письмо от Осман‑паши. В письме турецкий адмирал прощался с Бутаковым, попросил передать привет командирам судов, а также выразить свое "особенное уважение" Корнилову и доктору Павловскому, который его лечил.
Последний прорыв блокады "Владимир" совершил в июле 1854 года, когда Бутакову поручили доставить секретные документы в Одессу новороссийскому и бессарабскому генерал‑губернатору Анненкову. И прорыв к Одессе, и обратный прорыв к Севастополю были исполнены безукоризненно, с отвагой и холодным расчетом.
Осенью 1854 года союзники высадили в Крыму. После неудачного Альминского сражения, наша армия совершила фланговый маневр к Бахчисараю, а союзники вплотную подошли к наскоро сооружаемым бастионам Севастополя. Руководство обороной города взяли на себя Корнилов и Нахимов, причем фактически самовольно. Первый отвечал за оборону Северной стороны города, а второй – Южной.
На второй день после Альминского сражения Корнилов собрал на совещание командиров кораблей. Вице‑адмирал предложил выйти в море и атаковать неприятеля. Гибель Черноморского флота была бы при этом почти неизбежной, но Корнилов рассчитывал нанести немалый урон и союзникам, заставив их отказаться от действий в Крыму. Меншиков выходить в море флоту не разрешил, приказав затопить часть кораблей на входе в бухту, а Корнилову велел отправляться в Николаев. История донесла до нас ответ Корнилова:
- Остановитесь! Это самоубийство… К чему вы меня принуждаете! Но чтобы я оставил Севастополь, окруженный неприятелем, – невозможно!
Бутаков присутствовал на этом знаменитом совещании.
Большинством голосов было приняло решение оборонять главную базу с суши, загородив вход в бухты затопленными кораблями.
Из воспоминаний Григория Бутакова: "Тотчас затем последовало заявление капитана 1‑го ранга Зарина, что выгоднее затопить вход старыми кораблями и командами подкрепить гарнизон. Кажется, эту идею поддержал и капитан 1‑го ранга Бартенев. Я стоял у окна подле Нахимова. "Ну да‑с, они очень рады затопить свои корабли", – сказал он мне. Я помню, что ответил чем‑то вроде следующего: "При таком мнении некоторых, можно ли выходить в море?"
В это время к Корнилову пришел передать что‑то от князя Меншикова дипломатический чиновник при нем Грот. Весь в пыли, не спавший ночь, измученный, он показался мне испуганным. Споры кончились словами Истомина к Корнилову: "Что вы прикажете, то мы и будем делать". И затем Корнилов распустил нас. Из дома Истомина многие зашли в клуб, и там я видел, как с генералом К. (фамилию в записках не разобрать. – Примеч. авт.) кругом которого всегда составлялась кучка, никто не хотел говорить. Идя к пристани, я свернул в домики Екатерининского дворца, где остановились князь Меншиков и его штаб.
Прощаясь с лейтенантом Шестаковым, убитым на Киленбалочных редутах, с которым я шел, я сказал ему: "Постараюсь показать князю Меншикову хоть одну спокойную физиономию". Зайдя к адъютантам его, застал Виллебрандта и Веригина и узнал, что князь спит. В это время раздался пушечный выстрел. "Вот они!", – воскликнул Виллебрандт, считая, что это неприятельский выстрел с Северной стороны. Я вынул часы и сказал: "Полдень". Виллебрандт перекрестился, хотя и лютеранин, и ответил: "Слава богу. Значит, они дают нам еще этот день!""
Корнилов очень переживал происшествие. Возможно и то, что его не поддержал Нахимов, признавший решение князя Меншикова единственно верным.
Вечером Корнилов вызвал Бутакова к себе с парохода.
- Если неприятель с хода ворвется в Севастополь, флота нам уже не спасти, но пароходы можно! Берешься ли ты во главе отряда вырваться из бухты и попытаться укрыться в одном из отдаленных портов. – Корнилов был очень возбужден и говорил отрывистыми фразами.
- К прорыву готов! – ответил Бутаков, хотя и был обескуражен.
Тут же Корнилов набросал на листке бумаги, какому пароходу в какой порт следовать.
- Передай устно каждому из пароходных командиров мой секретный приказ в двадцать три часа сниматься с якоря и следовать по назначению.
С болью в сердце Бутаков спустился в шлюпку и отправился оповещать командиров пароходов о приказе Корнилова.
Однако уже через час Корнилов снова прислал за Бутаковым.
Утром следующего дня на входе в бухту, преграждая путь возможному прорыву неприятельского флота, легли на дно первые семь судов. Обходя на катере обреченные суда, Корнилов говорил плачущим матросам:
- Грустно уничтожать свой труд!.. Но надобно покориться необходимости! Москва горела, а Русь от этого не погибла!
Экипажи затопленных кораблей с пушками и абордажным оружием были сразу направлены на создаваемые бастионы. Там уже вовсю трудились солдаты гарнизона и местные жители. На бастионах неотлучно находились и Корнилов с Нахимовым. Они же назначили своего младшего товарища контр‑адмирала Истомина командиром важнейшей оборонительной позиции города – Малахова кургана.
Оставшиеся на плаву корабли и суда стали, по существу, плавучими батареями. Активной частью оставались пароходы, и прежде всего "Владимир". Но и он уже использовался отныне не для крейсерства и разведки, а для перевозки людей, вооружения и материалов.
Севастопольская страда
14 сентября союзники подошли к Севастополю с Южной стороны, объединенный флот встал у входа в бухту. Пароходо‑фрегаты "Владимир" и "Крым" отошли в глубь бухты, откуда могли обстреливать занимаемые противником возвышенности. Через три дня подошли подкрепления и к нам.
Бутаков на "Владимире" тем временем перешел к устью Черной речки. Вскоре с него первыми увидели подходящие наши войска. Над грот‑мачтой пароходофрегата взлетел сигнал: "Ура! Наши идут!" Измученных переходом казаков моряки кормили наваристыми щами, те черпали варево прямо шапками.
Понимая, что теперь в дальние походы ему в обозримом будущем уже не ходить, Бутаков при первой возможности отправился к Корнилову:
- Прошу, ваше превосходительство, получить в арсенале дополнительные орудия для установки их на пароходофрегате.
- А не боишься перегруза? – остро глянул вице‑адмирал.
- Не боюсь, все расчеты мною выполнены. При маневрировании в бухте перегруз особого значения не имеет, зато мощь огня возрастет вдвое, а это, я полагаю, сейчас главное!
Корнилов коротко кивнул и подписал рапорт:
- Получай и устанавливай!
Через несколько дней "Владимир" имел две 10‑дюймовые, пяти 68‑фунтовых пушек, четыре 24‑фунтовые и 18‑фунтовые каронады.
- Мы теперича что еж в иголках: попробуй тронь, враз пожалеешь! – смеялись матросы, заканчивая установку новых пушек.
Не удовлетворившись этим, Бутаков снова сел за расчеты. На следующий день он собрал своих офицеров:
- Стрелять нам предстоит по противнику, находящемуся не только на отдалении, но и на возвышенностях. При обычной пальбе, пусть даже на максимальном угле, мы до противника вряд ли достанем.
- Что же тогда делать? – удивился старший офицер Лесли.
- На войне всегда есть выход из любого положения! – усмехнулся в усы командир "Владимира". – Попробуем в случае надобности создавать искусственный крен. По моим расчетам, семь градусов крена позволит дать нам прибавку в дальности до двух миль, а этого вполне хватит.
Приказом от 21 сентября 1854 года Корнилов указал для пароходов определенные места на рейде. "Владимир" и "Крым" должны были расположиться на левом фланге нашей оборонительной линии, "Эльборус" – против Ушаковой балки, "Бессарабия", "Громоносец" и "Одесса" – на правом фланге, "Херсонес" – против Инкермана. Тогда же Нахимов подготовил инструкцию для пароходов, выходящих на позицию. Помимо "Владимира" в подчинение Бутакову был отдан и "Крым", стоявший в Килен‑бухте, на стыке сухопутной обороны рейда. В этот период пароходы постоянно обстреливали неприятельские позиции, мешая сооружению батарей перед Малаховым курганом и соседними бастионами.
Так, 27 сентября Корнилов отмечал в письме: "Ночью было заметно движение от 1‑го лагеря к Килен‑балке, но бомбы "Владимира" его остановили". Действия пароходов отвлекали неприятельскую артиллерию и от обстрела Малахова кургана. Это было очень важно, так как не все работы по укреплению позиций были еще выполнены.
В октябре 1854 года началась небывалая по драматизму и героизму оборона Севастополя. Из обращения вице‑адмирала Корнилова к морякам‑черноморцам: "Войска наши после кровавой битвы с превосходным неприятелем отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его. Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах? Он привел двойное количество таких, чтобы наступать с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли – разбить врага на воде. К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства. Главнокомандующий решил затопить несколько старых кораблей на фарватере. Они временно преградят вход на рейд и вместе с тем усилят войска".
Душой обороны Севастополя стал Корнилов. Его, как и Нахимова, видели всюду. Скромный Нахимов, не раздумывая, признал старшинство своего младшего товарища и помогал ему во всем, не зная ни сна, ни отдыха.
Подойдя к городу, союзники начали окапываться и устанавливать осадные батареи. И вот грянуло 5 октября – день первой генеральной бомбардировки Севастополя. Едва началась пальба Корнилов и Нахимов были уже на линии огня. Объезжая под выстрелами линию обороны, они встретились на пятом бастионе. Затем Корнилов поспешил на Малахов курган. Мог ли кто тогда знать, что адмиралы видятся в последний раз?
Буквально через час только что прибывший на курган Корнилов будет смертельно ранен ядром в пах. Упав наземь, он успеет еще прошептать подбежавшим к нему офицерам:
- Отстаивайте же Севастополь!
Оборона Севастополя продолжается: бомбардировки сменяются атаками, а атаки новыми бомбардировками. Огромна убыль в людях, в тылу процветает воровство и спекуляция, но бастионы по‑прежнему держатся. Достается и союзникам. Болезни, холод и русские ядра наносят и им немалый урон.
Только за 5–8 октября открененный "Владимир" выпустил 341 бомбу и 164 ядра, заставив замолчать английскую батарею. По рассказам дезертиров, одно орудие с прислугой разорвало в клочья, остальные были повреждены и их перевезли на другие батареи. Ответная стрельба англичан была значительно хуже. Из полутысячи ядер, выпущенных ими по неподвижному пароходофрегату, попали только десять. При этом "Владимир" боеспособности не потерял, так как подводные пробоины заделывались в ближайшую ночь. Вслед за Бутаковым стали кренить свои пароходы для увеличения дальности стрельбы и другие командиры.
А на следующий день Бутаков вновь удивил и своих и врагов. Пушки "Владимира" впервые в истории нашей морской артиллерии вели огонь по невидимой цели – английской 22‑пушечной батарее. И снова успех – батарея надолго замолчала.
24 октября 1854 года "Владимир" всеми орудиями поддерживал нашу армию в кровопролитнейшем сражении при Инкермане. Матросы с "Владимира" при этом навели еще и мост через Черную речку, облегчивший положение нашей армии.
Вскоре севастопольские офицеры выразили свою признательность Бутакову, избрав его членом походной думы георгиевских кавалеров, которая принимала решение о представлении отличившихся офицеров к ордену Святого Георгия. Из всех членов походной думы он был самым младшим в чине.
Но Бутаков не был бы Бутаковым, если бы не мечтал о морском бое. С этими просьбами он так надоел Нахимову, что тот не выдержал:
- Вон у входа в бухту маячит английский пароход, отгони или уничтожь его!
Бутаков действовал, как всегда, с выдумкой. Отвлекая внимание противника, он направил пароходофрегат "Херсонес" для обстрела неприятельского лагеря и судов в районе Стрелецкой бухты. Сам же на "Владимире" выскочил из Севастопольской бухты первым и решительно атаковал железный винтовой пароход "Мегара", стоявший на фарватере против Песочной бухты для наблюдения за нашими судами на рейде. Капитан‑лейтенант Руднев на "Херсонесе" тем временем палил по стоявшим в Стрелецкой бухте пароходам "Катонн" и "Коршун".
"Мегара" вскоре не выдержала огня и отошла к своему флоту. После этого "Владимир" поддержал "Херсонес". Когда же на отходе наши пароходы вступили в бой с кинувшимися за ними вдогонку тремя неприятельскими пароходами, командир "Владимира" заманил один из них под огонь береговых батарей, и тот получил по полной. На отходе "Владимир" шел концевым, отстреливаясь из всех кормовых орудий. Маневрировал Бутаков блестяще. Несмотря на долгую перестрелку, только одно ядро попало в мачту "Владимира".
Из хроники боя: "Выйдя быстро из‑за бонов, Владимир полным ходом устремился к винтовому пароходу и сделал несколько метких выстрелов по неприятельскому лагерю, расположенному на восточном склоне Стрелецкой бухты, и по находившемся в ней пароходам. Винтовой пароход, подав сигнал союзному флоту о неожиданном нападении, спешил уйти под выстрелы судов, расположенных в Камышовой и Казачьей бухтах, а Владимир, проводив его выстрелами, присоединился к Херсонесу и вместе с ним стал бросать бомбы по двум пароходам и по лагерю у Стрелецкой бухты. Между тем несколько неприятельских пароходов, успев развести пары, снялись с якоря, а потому, чтобы не быть отрезанным от входа в бухту, капитан Бутаков прекратил бой и возвратился в Севастополь. Потери в людях на наших пароходах не было и только перебито несколько снастей".
В рапорте адмиралу Станюковичу Нахимов отмечал: "Молодецкая вылазка наших пароходов напомнила неприятелям, что суда наши хотя разоружены, но по первому приказу закипят жизнью, что, метко стреляя на бастионах, мы не отвыкли от стрельбы на качке, что, составляя стройные батальоны для защиты Севастополя, мы ждем только случая показать, как твердо помним уроки покойного адмирала Лазарева…"
После этой дерзкой вылазки союзники постоянно держали у входа в бухту уже несколько больших пароходов. Преподанный урок они усвоили хорошо. За дерзкую вылазку к Песочной бухте Бутаков был награжден орденом Святой Анны 2‑й степени с мечами.
В конце 1854 года в Севастополь приехал Айвазовский, привезя несколько новых картин, посвященных нынешней войне. Картины были выставлены на всеобщее обозрение и вызвали огромный интерес публики. Среди других выделялись огромные полотна, посвященные Синопскому бою, и сразу три картины о бое "Владимира" с "Перваз‑Бахри". Посмотреть картины заглянул и Нахимов. Поглядев на них, пожал руку художнику:
- Ваши картины чрезвычайно верно сделаны!
Нашел время посмотреть на творения Айвазовского и Бутаков со своими офицерами. Полотна им тоже понравились. Вечером в кают‑компании только и было разговоров, что о картинах Айвазовского.