Юрковским не ставят памятников. Пока они живы, их назначают на более или менее ответственные посты, их чествуют на юбилеях, их выбирают членами академий. Их награждают орденами и удостаивают международных премий. А когда они умирают - или погибают, - о них пишут книги, их цитируют, ссылаются на их работы, но чем дальше, тем реже, а потом наконец забывают о них. Они уходят из памяти и остаются только в книгах. Владимир Сергеевич был генералом науки и замечательным человеком. Но невозможно поставить памятники всем генералам и всем замечательным людям, тем более в странах, к которым они никогда не имели прямого отношения, и в городах, где они если и бывали, то разве что проездом…
Эрула, электронная рулетка, изображенная на памятнике Юрковскому, в рукописи описывалась более детально: "Я не понимал только, что это за аппарат из шаров и дисков, на который опирается известный планетолог…"
И еще о памятнике. Артик, отвечая на вопрос Жилина, чей памятник они видят, читает надпись и комментирует: "Так это какой-нибудь немец…", что странно (имя и фамилия "Владимир Юрковский" никак не может ассоциироваться с немцем). В рукописи говорится более ясно: "Какой-то еврей или поляк", что было восстановлено в поздних изданиях. Кстати, о евреях. Когда Жилин рассказывает анекдот про ирландца, который пожелал быть садовником, Вайна Туур замечает, что там фигурировал не ирландец, а негр; в рукописи - не ирландец, а еврей. И о других национальностях. В рукописи Вузи предполагает, что Жилин не тунгус (как в изданиях), а якут, и добавляет: "Жалко. В жизни не видела якутов…" А "революционер", которого Жилин встречает в кафе, в первом черновике не описывался как человек восточного типа и боролся он не против режима Бадшаха, а против режима Клемента.
Возвращаясь к описанию характера и мыслей Жилина, хотелось бы заметить, что иногда при сравнении рукописи и изданий наблюдается и обратное: более пространные рассуждения в изданиях, чем в рукописи. К примеру, впечатление Жилина от работы парикмахера ("В зеркале, озаренная прожекторами, необычайно привлекательная и радующая глаз, отражалась ложь. Умная, красивая, значительная пустота. Нет, не пустота, конечно, я не был о себе такого уж низкого мнения, но контраст был слишком велик. Весь мой внутренний мир, все, что я так ценил в себе… Теперь его вообще могло бы не быть. Оно было больше не нужно") в рукописи было описано более кратко, но емко: "…мастер сделал меня не таким, каким я должен быть, а таким, каким мне никогда не стать…"
Размышления Жилина на второе утро пребывания в Стране Дураков в рукописи описывались тоже более кратко и четко, скорее, даже не размышления, а выводы: "За завтраком в пустом кафе-автомате я решил, несмотря ни на что, действовать по старому плану. "Девон" "Девоном", меценаты меценатами, а рыбари рыбарями. Слишком много белых пятен на радостном лике этого города. Были рыбари, были перши, грустецы и артики, были еще какие-то слеги… Возможно, Римайер разрешил бы мои сомнения в две минуты. Но Римайер молчит".
Иногда поначалу Авторы пытаются показать направление мыслей Жилина, но затем отказываются от этого. К примеру, в разговоре с Илиной о рыбарях, Жилин думает: "Я ничего не понимал. Пробыл в городе десять часов и совершенно ничего не понимал. Все расползалось под пальцами, а спрашивать напрямик было пока преждевременно, я это чувствовал".
Жилин после напряженного ожидания в метро видит кибера, предназначенного для работы на астероидах, и в сердцах говорит: "Умники-затейники… <…> Остряки-самоучки… Это же надо было додуматься! Таланты доморощенные…" В рукописи высказывание более жесткое: "Дурни стоеросовые… <…> Безмозглые кретины. Мерзавцы окаянные…"
Разговор Жилина с Илиной в номере Римайера первоначально был другим:
Она повалилась в кресло и задрала ноги на телефонный столик. Я сел в соседнее кресло.
- Меня зовут Иван, - сообщил я.
- А меня Илина. Вы тоже иностранец? Вы все, иностранцы, какие-то широкие. Что вы здесь делаете?
- Жду Римайера.
- Нет, вообще здесь. У нас.
- Я буду писать книгу.
- Бросьте ерундой заниматься. Какой дурак пишет книги в нашем городе? У нас весело!
- Я подумаю, - пообещал я. - Может, и не буду писать. Я только сегодня приехал и еще не осмотрелся.
- Если вы приятель Римайера, я подыщу вам подружку, и мы славно проведем время вчетвером. Будет весело и никаких забот.
- Это было бы здорово, - сказал я. - Только на что мне подружка? Бросьте Римайера и будем веселиться с вами. А подружку вы подыщете Римайеру.
Она опустила ноги со столика и села прямо.
- Вы это серьезно? - спросила она строго.
- Нет, - сказал я. - это я так, пошутил. Согласен на подружку. А когда?
- Сегодня, конечно. Приходите к одиннадцати в "Звездочку", я сегодня там.
- Идет.
- Я буду вкалывать с семи, а к одиннадцати освобожусь, мы выпьем где-нибудь и пойдем на дрожку. Только подходите с задней стороны. Да смотрите, чтобы вас не засекли артики.
- А если засекут? Она пожала плечами.
- Ничего особенного не будет, только они не любят, когда вокруг них шныряют аутсайдеры. Начнут доискиваться, могут быть неприятности. Нам и так не очень доверяют.
- А кому это - вам?
- Нам. Мы из союза официанток при бюро "Экстренный случай". Нас вызывают для обслуживания всяких нерегулярных собраний.
- А это интересно?
- Когда как. Если ребята веселые, здоровые, тогда интересно, и они не так пристают. С "Зелеными" интересно. С рыбарями интересно, только страшно. Интели тоже ничего парни. А вот нынче я работала у этих беременных мужиков…
- А что это такое?
- Ну как - что? Грустецы! Это, правда, считается тайной, но ведь ты никому не расскажешь?
- Никому, - пообещал я.
Она вдруг вскочила.
- А почему бы нам не выпить? - вскричала она и принялась шарить среди бутылок под окном. - Все пустые… Хотя нет, вот есть немного вермута. Хочешь?
- Пожалуй, - сказал я.
Она поставила бутылку на столик и взяла с подоконника стаканы.
- Надо вымыть, погоди минутку… - Она ушла в ванную и продолжала говорить оттуда. - А тебе какие девушки больше нравятся? Высокие, маленькие? Черные или беленькие?
- Веселые, - сказал я. - Вроде тебя. Чтобы было весело и никаких забот.
Она вернулась со стаканами.
- С водой или чистое?
- Пожалуй, чистое.
- Все иностранцы пьют чистое. А у нас почему-то пьют с водой. Твое здоровье!
Мы выпили.
- Ты где живешь? Здесь в отеле?
- Нет, в городе. Я живу у вдовы генерал-полковника Туура.
- О, у Вузи? Так зачем тебе девушка? Вузи лакомый кусочек.
- А ты ее знаешь?
- Знаю. Славная девчушка. Немного молода еще, но это пустяки.
- Так ты советуешь держаться Вузи?
Она поставила стакан, села ко мне на подлокотник и обняла меня за плечи.
- Милый мой, - сказала она. - Самое главное - чтобы было весело. Мы берем в городе то, что нам нравится. Вот и ты бери то, что тебе нравится.
- Вузи сказала, чтобы я сегодня проводил ее.
- Ну да… У вас там в пригородных улицах иногда шалят подростки, и Вузи их до смерти боится. А куда она собралась?
- Не знаю.
- В общем, если с Вузи у тебя не выйдет, приходи в "Звездочку". Мы что-нибудь придумаем. Ты парень что надо, с тобой любая пойдет.
- Кроме тебя.
- И я тоже. Только не сразу. Когда мне надоест Римайер.
- А он тебе нравится?
Она почесала в затылке.
- Как тебе сказать… Теперь не очень. Он как-то загрустил. Но нужно же соблюдать приличия.
- А раньше он был веселый?
- Не сразу. Сначала все дулся. Многие иностранцы сначала дуются, боятся, что их околпачат. А потом развеселился. А потом снова надулся.
- Бедняга, - сказал я. - Он вспомнил о семье, и ему стало стыдно.
- Черт с ним. Налить тебе еще?
Из этого разговора Илины с Жилиным и из последующего (с Оскаром) видно, что первоначально Авторы не задумывали всеобщую ненависть местных жителей к интелям… А вот Илине Авторы вначале приписывали проницательность…
- Вы не рыбарь?
- Нет.
- А, вспомнила, - сказала Илина. - Вы из университетских интелей. Вы еще подрались тогда в "Ласочке" с маленьким Питом. И попали бутылкой в зеркало. Вам еще Моди оплеух надавала…
Каменное лицо Оскара слегка порозовело.
- Уверяю вас, - произнес он скрипучим голосом. - Я не интель и никогда в жизни не был в "Ласочке".
Илина задумалась.
- Не может же быть, чтобы вы были из грустецов… И на спортсмена вы тоже не похожи.
- Я приезжий, - сказал Оскар. - Турист. Илина разочарованно вздохнула.
- Надо же так ошибиться…
В опубликованном тексте Илина покидает Жилина во время разговора с Оскаром. В ранней рукописи она остается:
Оскар встал.
- Мне пора, - сказал он. - Не сочтите за труд передать Римайеру, что я заходил.
- Не сочтем, - сказал я. - Если мы скажем, что заходил Оскар, он поймет?
- Да, - холодно сказал Оскар. - Это мое настоящее имя.
Он размеренным шагом подошел к двери и вышел. Илина зевнула.
- Я, пожалуй, тоже пойду, - заявила она. - Мне еще надо выспаться. Пойдем?
- Я подожду еще немного, - сказал я.
- Такты придешь в "Звездочку"? Приходи вместе с Вузи.
- Ладно, - сказал я, - Обязательно.
Она сладко потянулась, изо всех сил зажмурившись, затем вскочила на ноги.
- Пойду, - сказала она. - До вечера.
- До вечера, - сказал я.
- И приведи себя в порядок. Ты что, битник? Оброс, как рекрут у грустецов.
Она подергала меня за волосы и убежала.
Позже, в разговоре Жилина с Вузи, снова сообщается о том, что Вузи знакома с Илиной и Римайером: "Илина позвонила и сказала, что вы свой парень… А вы возитесь с этой ерундой! Вы что, интель?" Одну из дам в салоне Вузи называет коровой, в рукописи: "Старая сука". И далее разговор возвращается снова к Илине:
- Илина сказала, что вы веселый и свойский парень… - По ее лицу было видно, что она в этом еще не уверена. - Вам понравилась Илина?
- Очень, - сказал я. - У нее чудные ноги.
- Слишком полные. Вы ничего не понимаете.
- Это вы ничего не понимаете. Я мужчина, мне лучше знать.
- Мужчина мужчине рознь… Вы видели ее Римайера? Тоже, скажете, мужчина?
- Римайер мой приятель, - предупредил я.
- Он хуже грустеца, а Илина дура.
- Давайте на них плюнем, - предложил я.
- Тогда сделайте, чтобы было весело!
<…>
- А вот здесь живет старый Руэн. Каждый вечер у него новая. Устроился так, что они сами к нему ходят. Во время заварушки ему оторвали ногу. Видите, у него света нет? Это они радиолу слушают. А ведь страшный, как смертный грех!
- Страшней Римайера? - спросил я.
- Римайер вообще не мужчина.
- Римайер отличный парень, - сказал я. - Не понимаю только, что с ним случилось. Он же был веселый славный парень.
- Всякое рассказывают, - сказал Вузи. - Только я не сплетница.
В баре после дрожки Жилин думает: "Надо бы отыскать Вузи. <…> Неудобно. Только где ее искать? Да и не хочется. Я знал, что настоящая Вузи разве только милой своей мордой похожа на ту, что привиделась мне на площади. И настоящий Римайер, конечно, совсем другой. И рыбари, и слеги, и меценаты имеют-таки к нам отношение…"
Еще позже, перед испытанием Жилиным слега, вместо вечернего разговора с Вузи (о развлечениях и трех желаниях) в рукописи кратко описано появление Вузи и Илины вместе: "Я взял томик Минца, лег в гостиной на тахту и читал до сумерек. Пришли Вузи и Илина. У меня сердце защемило, какие они были юные и хорошенькие и свежие, как недозрелые яблоки. Мы распили бутылку бренди, и я рассказал им двадцать пять анекдотов. Но веселиться с ними я не пошел. Я сказал им, что нынче ночью у меня деловое свидание в спальне. Они не поверили. Я вышел на веранду и слышал, как они, проходя через двор, говорили, что интель и есть интель, а все-таки жалко, ну и пусть его, ну его к чертям свинячим".
В черновике были подробнее описаны действия местных жителей в зависимости от времени суток. Начало их дня, до работы:
По мере того, как я приближался к центру, людей и автомобилей на улицах становилось все больше. Можно было подумать, что все девять тысяч автомобилей, нетерпеливо урча и толкаясь, сбились на перекрестках, и все пять сотен вертолетов, расположившись в четыре горизонта, повисли над крышами. Над улицами медленно крутились вертолеты-регулировщики из прозрачного пластика, лица полицейских были красны и напряжены. Из кафе и закусочных выбегали толпы жующих на ходу мужчин и женщин с измазанными кефиром губами. На больших магистралях народ валил валом, и невозможно было ни остановиться, ни повернуть. Я отдался на волю потока и принялся осматриваться. Было очень жарко и светло, и странно выглядели в веселой мешанине зелени, сверкающих стекол и пестрых ярких одежд брюзгливые лица, мутные глаза, всклокоченные волосы. Все были недовольны и молчаливы, рты открывались только для ругани и ядовитых замечаний. Крепкий неприятный запах винного перегара висел в воздухе. Меня обгоняли, пихали - иной раз довольно чувствительно, несколько раз спрашивали сигарету.
Но вот автомобили помчались стремительнее, люди побежали быстрее, из кафе стали выскакивать, как из пушки. Людской поток начал редеть, и вдруг стало пусто. Автомобили замерли на стоянках, вертолеты застыли на крышах, а по тротуарам двинулись механические дворники, подбирая бесчисленные окурки и конфетные бумажки. Мокрые и обессиленные бармены и официантки вышли подышать на пороги своих заведений. По улицам пошли ярко размалеванные приземистые платформы бюро обслуживания.
И после работы:
Я был на пути домой, когда улицы снова наполнились людьми и машинами. Снова над перекрестками повисли вертолеты-регулировщики, и потные полицейские разгоняли поминутно возникающие пробки. Но толпа теперь была совсем другой. Не видно было больше хмурых, брюзгливых лиц. У меня было такое впечатление, словно все они хорошенько отоспались на работе и теперь воспряли для очередных радостей жизни. Они были полны почти высокого вдохновения и предвкушения. Они опять валили сплошным потоком, беспощадно толкались и тискали друг друга, но весело, с шутками, с дикарской восторженностью. Казалось, с души города свалился какой-то тяжкий груз, нудная осточертевшая забота, и вот пришло наконец время заняться самым главным, самым интересным делом. "Прости, крошка, чуть не наступил…" "Какой вы быстрый, а ну уберите пальцы!" "Приходи на дрожку, я тебя найду… Я тебя везде найду!" "Эй, малыш, угости сигареткой!"
Какие-то важные люди с постными лицами несли плакаты. Плакаты взывали присоединяться к самодеятельному городскому ансамблю "Старая Родина", поголовно вступить в муниципальный кружок кулинарного искусства "Будь полезен в семье", записаться на краткосрочные курсы материнства и младенчества "Для юной матери". Людей с плакатами нарочито и с удовольствием толкали, в них кидали окурки и комки жеваной бумаги, им кричали: "Сейчас запишусь, только галоши одену!" "Мы стерильные!" "Дяденька, научи материнству!" А они продолжали медленно двигаться, невозмутимой с печальной надменностью верблюдов глядя поверх голов.
Когда я выбрался на Вторую Пригородную, в петлице у меня была пышная белая астра, щеки были заляпаны губной помадой, и мне казалось, что я познакомился с половиной девушек города. Молодец парикмахер!
Шофер автомобиля с товарами "в обеспечение личных потребностей", споря с Жилиным о философах, упоминает Слия, которого Жилин называет неоиндивидуалистом, и восклицает: "Конечно, индивидуализм. <…> Но индивидуализм эмоциональный!"
Разговоры аборигенов, услышанные Жилиным в разных общественных местах и в разное время, в рукописи были о другом. К примеру, разговор в баре перед "дрожкой":
Гомон стоял страшный, и я слышал с трудом. За столиком неподалеку орали:
- Нет, как хотите, терпеть их не могу!
- Хуже интелей!
- Ну, не знаю, как там насчет интелей, а только когда идет на тебя такая вот зеленая жаба в колпаке, да еще облупливается, зелень на ней лохмотьями висит…
- Они нынче желтые!
- Слушайте, а может, попробовать?
- Ступай лучше уж к першам!
- Плевал я на першей! Я сам себе перш! Я и к рыбарям могу пойти!
- Слабо!
- Какой из тебя рыбарь? Грустец ты, а не рыбарь!
Там же девочке с челкой один из посетителей говорит не "Налакалась, дура", а "Заткнись, шлюха". Сама же девочка на вопрос Ивана "Чем бы заняться?" рассказывает:
- Это как повезет, - ответила девочка. Проглотив спиртное, она сразу осоловела. - Никуда не пробьешься… Только решишь повеселиться, как тебя тащат в кусты… Не думай, мне не жалко, только ночь зря проходит. И потом, без знакомств трудно. К меценатам не подступиться, самое интересное, говорят, у меценатов, а как к ним попадешь? Слег - страшно. Рыбари - тоже страшно, да они и не пускают девчонок… Вот и остается одна дрожка. Не к грустецам же идти…
Разговоры в баре после нападения интелей на дрожку: "В школах, сын рассказывал, все фашизм поносят: ах, евреев обижали, ах, ученых травили, ах, лагеря, ах, печи! <…> А кто все выдумал? И дрожку, и слеги… А? То-то…"
Сами интели, которых Жилин видит после бегства от меценатов, были трезвые и разговаривали о другом:
Я шатался и шел медленно, держась поближе к изгородям. Потом я услышал за спиной стук каблуков и голоса:
- Вот он, ваш царь природы. Полюбуйтесь в натуре.
- Пьяное животное.
- Поверженное величество.
Я уже мог сгибать и разгибать левую руку, но мне было еще очень больно. Я остановился, чтобы пропустить их. Они тоже остановились в двух шагах от меня. Насколько я мог разглядеть в темноте, это были молодые, совершенно трезвые парни в одинаковых каскетках, надвинутых на глаза. - Царь природы. Напился до рвоты, набил кому-нибудь морду, получил свое, и ничего ему больше не надо.
- Вот о таких я и говорю. Гангренозные типы. Их нужно аммпутировать, а не заниматься разговорами.
- Я вас не трогал, - заметил я.
Они не обратили на мои слова никакого внимания.
- Самое страшное - что ему ничего на свете не надо. У него уже все есть, он сыт всем. Он способен только блевать.
- До чего вы все любите сентенции… Классификаторы! Это я и сам знаю. Вы мне скажите, что делать!
- Убивать.
- Не говори чепухи. Ведь ты так не думаешь.
- Я думаю именно так.
- Тогда тебя самого нужно убить. Ты зверь, еще хуже этих… Вот и хорошо, подумал я, вот и занялись бы. Я потихоньку боком двинулся к дому. Дом был уже не очень далеко. Они медленно, не прерывая разговора, пошли за мной.
- Я согласен. Убейте таких, как я, но прежде дайте нам убить этих.
- Слушать тебя противно. Фашист навыворот.
- Главное не то, что фашист, а то, что навыворот.
- Фашист всегда фашист. И вообще ты идиот. Да половина вот таких только и ждут, чтобы пришел фашизм. Власть над людьми - от такого лакомства никто из них не откажется. И вот ты сделаешься фюрером или там дуче, наберешь себе из этих бедняг фюреров поменьше…