Вот и я много читал других – Солженицына, Бакланова, Радзинского, Сарнова, Дементьева, Млечина, даже Минкина… И все они пишут об одном и том же: как ужасна была в советское время жизнь, особенно для евреев, как невыносимо и бесконечно все они страдали, как Сталин был пособником Гитлера, что коммунизм и фашизм – одно и то же, что коммунисты истребили не то 20-30, не то 50-60 миллионов честных граждан и т. п. Особенно любят они писать и рассуждать о войне, хотя никто, кроме двух первых, не был ни на какой войне даже в Приднестровье или с Грузией, да и в армии-то никто не служил. И как пишут о войне! Первый из названных уверял, что за печаль, если в войне победили бы немцы: "Висел портрет с усами, повесели бы с усиками" – всего и делов; а последний из этого перечня своим пронзительным еврейским умом дошел до мысли и обнародовал ее миллионными тиражами в "Московском комсомольце", в Германии и США, что даже хорошо, если бы победили немцы, причем не в 45-м, а в 41-м году. Тогда бы, говорит, Сталина не было. А где был бы он сам со всей своей родней и собратьями, до этого его ум дойти не может.
Да я поначалу и фильм не хотел смотреть. Во-первых, опять же, разве я других не смотрел! Один Пивоваров-Винокуров чего стоит. А вот недавно показали картину об Анне Герман. Так это же ангел небесный! И какой прекрасный можно было сделать фильм о нерусской по происхождению певице, ставшей любимицей и русского, и всех народов СССР. Так нет же, и тут – КГБ, доносы, допросы, турусы на колесах… А вскоре вышли воспоминания самой Герман "Мы долгое эхо" (Алгоритм. 2012). Какая светлая, чистая, прекрасная книга! И нет в ней ни одной рожи, похожей на Радзинского или Сванидзе… А позже был фильм о великом летчике Валерии Чкалове, о нашем национальном герое, которому даже в Америке поставили памятник. Там чего стоит одна массовая сценка, где Чкалов говорит: "Я хочу выпить на брудершафт с товарищем Сталиным". И представьте себе, подходит к Сталину, и они пьют, целуются. Потом при встречах Чкалов говорит: "Ну, как твои дела, Иосиф?". Хоть стой, хоть падай…
Во-вторых, не возникло у меня никакого желания смотреть фильм "Жизнь и судьба", когда узнал, что сценарий написал Э. Володарский. Ведь роман-то о военном времени, о Сталинградской битве, а у Володарского очень смутное представление о войне, плохо знал он, когда, как и что там было, и порой нес совершенно несусветную чушь. Но крайне самоуверенно и беспардонно! Недаром, мол, я лауреат КГБ.
Вот его роман "Штрафбат" (М., "Вагриус". 2004), по которому он сам написал сценарий, а Н. Досталь поставил одноименный позорно-памятный фильм. Роман начинается так: "Летом 42 года вся центральная и южная части тысячекилометрового фронта рухнули…" Во-первых, фронт пересекал всю страну от Баренцева до Черного моря. По какому же измерению это лишь тысяча километров? Таким знатокам, как этот, ничего не стоит по невежеству, но чаще для своей выгоды уменьшить или преувеличить всем известные данные в три, пять, десять раз. Солженицын, когда ему надо было, увеличивал или уменьшал даже население страны на 30 миллионов. Во-вторых, центральная "часть" всего фронта это тогда – Калининский, Западный и Брянский фронты, и летом 42 года они вовсе не "рухнули". Мало того, левое крыло Калининского и правое крыло Западного в июле-августе 1942 года провели Ржевско-Сычевскую наступательную операцию. И потому нелепо читать дальше: "Почти вся западная группа советских войск была уничтожена или попала в плен…". Если так, то ведь совершенно непонятно, что же помешало фашистам захватить Москву, под которой их недавно раздолбали, и Ленинград, о который они уже давно бились лбом? Ведь захватить обе наши столицы было их важнейшей целью с самого начала агрессии.
* * *
Помянутые выше газетные стратеги и киновояки вроде Володарского знают 3-4 имени с обеих сторон из истории Второй мировой войны и по своему усмотрению тасуют их, как угодно, суют, куда вздумается. Из немецких военачальников они особенно любят мурыжить имена генерал-полковника Гудериана и генерал-фельдмаршала Манштейна. И вот читаем: "Направлением (!) танков Гудериана был Сталинград". Это летом-то 42-го! А на самом деле еще в конце декабря 41-го бравого генерала вместе с тридцатью высокопоставленными коллегами Гитлер снял с постов и отправил в отставку, точнее в резерв ОКХ. За что? А вот за то самое – за разгром под Москвой. Так что никакого отношения к битве за Сталинград любезный Гудериан не имел, он залечивал душевные раны в Берлине.
И дальше: "Армия Манштейна рвалась на Кавказ…". Во-первых, рвалась не армия, а группа армий "А", и командовал ею с 10 июля 42 года не Манштейн, а генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист, которого 10 сентября заменил опять же не Манштейн, а сам Гитлер (10 сентября – 21 ноября 1942 года). За что он намахал Листа? За то, что тот не смог выполнить задачу: окружить и уничтожить наши войска между Кубанью и Доном. Это несколько противоречит уверенному, но корявому заявлению романиста о том, что "немцы устраивали нам котлы с легкостью шахматных партий (?)". Какие в шахматах "котлы"? Хоть один "котел" устроил Алехин Капабланке, или Карпов – Корчному, или Каспаров – Карпову?
И еще: "Ставка главнокомандующего…". Не было такой штукенции, а была Ставка Верховного Главнокомандования (СВГ). И вся эта чушь на одной первой странице романа, даже в первом абзаце. Думаете дальше – лучше? Почитайте.
Такого же уровня познания Володарского и о Красной Армии. Так, в романе орудуют какие-то "мобилизационные команды". Что это такое? Мы получали повестки и являлись в военкоматы с ложкой безо всяких команд. На потребу нынешним скоропостижно верующим властям втюрил в штрафной батальон бесстрашного попа-добровольца. На майора НКВД возложил ответственность за минирование и разминирование. Или автор тут просто не знает, что к чему, или это с целью еще раз плюнуть на НКВД: вот, мол, майор не разминировал предполье, и солдат послали в атаку прямо по минному полю, впереди – бесстрашный Цукерман. И губят на минах целую сотню, потом заградчики расстреливают еще сотню, остальных несколько дней морят голодом. Поскольку-де "коммунисты нас за людей не считают".
А уж чего стоят картиночки, в которых володарские солдаты то и дело "передергивают затворы автоматов". Слышал он такое выражение, но не соображает, где оно уместно. Какой затвор в автомате! Он его не только никогда в руках не держал, но даже не видел на фотографии. Орудийную стрельбу он слышит за двести километров… И нет конца фанерным ужасам и безграмотным нелепостям. А чем ужасней и напористей, тем правдивей.
Я уж не говорю о том, что тем летом 42-го года наши солдаты и офицеры в романе носят погоны, а на самом деле их ввели только в 43-м, и, конечно, не сразу все получили; у иных персонажей красуется на груди орден Боевого Красного знамени, а то и два-три, но такого ордена у нас никогда не было. Как не было Ставки главнокомандующего, как не давали перед боем по 300 грамм (полтора стакана!) водки и многого другого, что напихал Володарский в свой роман. И вот в этом портативно элитном издательстве "Вагриус" никто не знает, что за вздор пустили гулять по свету тиражом в 15 тысяч экземпляров. Редакторы Т.С. Блинова и А.С. Виноградова не соображают даже того, что может быть с человеком после 300 грамм водки. А ведь ему надо в атаку бежать, орудие наводить, танк вести, самолетом управлять… В порядке следственного эксперимента выпили бы сами перед редактированием хотя бы грамм по 100. Но и так полное впечатление, что вы работали над рукописью, приняв как раз грамм по 300.
Это сказалось и на языке романа. Автор, уверенный, что это истинно народный язык, уснастил речь своих персонажей такими его образцами: "гля", "штоль", "щас", "нехай", "ежли", "я тя пристрелю", "я те покажу", "отзынь", "ты че?", "тебе че?", "че там?"… И т. п. Он не понимает даже простейшие слова армейского обихода. Например, ротный – это командир роты, а он солдат роты называет "ротными". И что редакторы? У них в глазах струя и не видят ни фуя…
Но главное, в фильме по сценарию Володарского все выглядело так, словно основной, решающей боевой силой Красной Армии были штрафные батальоны, состоявшие из таких, как его Глымов, "вор в законе", бандит с тринадцати лет, который "троих лягявых (милиционеров) уработал, двоих инкассаторов уложил" и прямо называет себя врагом своей страны. Да и сам командир батальона мечтает о "другой власти". Так, в других шедеврах демискусства доказывается, что советская индустрия – дело рук заключенных. В действительности и штрафники, и заключенные составляли не более 2-3 процентов численности Красной Армии и трудового народа, из чего нетрудно понять, какова была их роль. Но, разумеется, и за это спасибо. Ведь Пивоваров, Сарнов или Млечин вовсе никакой роли не сыграли.
Стремясь раздуть роль штрафников, а заодно бросить тень на приказ Сталина № 227, Володарский на обсуждении фильма решил спекульнуть великим авторитетом маршала Рокоссовского. Он, говорит, писал в воспоминаниях: "5 июля 42-го года к нам подошла 2-я бригада штрафников. Значит, была и 1-я". А на самом деле у Рокоссовского вот что: "В августе 1942 года к нам на пополнение прибыла стрелковая бригада, сформированная из людей, осужденных за разного рода уголовные преступления. Они добровольно вызвались идти на фронт, чтобы ратными делами искупить свою вину. Правительство поверило их чистосердечным порывам" (с. 136).
Так что же мы видим? Во-первых, дело было не в начале июля, а в августе, т. е. уже после выхода приказа Сталина. Во-вторых, тут бригада гражданских добровольцев-уголовников, а не фронтовых штрафников. Штрафных полков, бригад, дивизий вообще не было, а только роты и батальоны. В-третьих, у Рокоссовского нет никакой "1-й бригады". Сценарист просто впарил это маршалу.
На том же обсуждении Володарский сказал: "Меня интересовало, почему немцы вдруг (!) оказались под Москвой". Ну, сказать это простительно было разве что человеку, лишь вчера свалившемуся с Луны и только сегодня очухавшемуся. Не "вдруг", а почти полгода, обливаясь кровью, ломая кости и теряя головы, немцы с их супертехникой и вундероружием ползли к Москве и доползли на три месяца позднее, чем Наполеон с его конной тягой, пехтурой и аркебузами. А ведь те и другие начали вторжение с одной и той же позиции, да еще Наполеон-то на два июньских дня позже. И надо бы еще помнить, что тот-то все-таки оказался в Москве, а немцы под ее стенами едва не схлопотали полный крах. Из продвижения немцев к Москве, из захвата ими наших городов никто секрета не делал, обо всем этом сообщали народу и радио, и газеты. Так что их появление в 27 верстах под Москвой ни для кого не было "вдруг". Я помню даже вечернюю сводку Совинформбюро за 15 октября: "На Можайском направлении противник прорвал нашу оборону, и положение на фронте резко ухудшилось". 17 октября немцы захватили Можайск. Та вечерняя сводка за 15 октября – образец излишне добросовестной информации, ибо именно она явилась причиной весьма прискорбных событий в столице на другой день – 16 октября…
* * *
На телевизионном обсуждении "Штрафбата" его расхваливали, конечно, Швыдкой, тогда министр путинской культуры, малограмотный полковник Шаравин и сами творцы – Володарский и Досталь. Для понимания уровня и этих похвал, и самих хвалебщиков стоит упомянуть хотя бы одну фразу Швыдкова, тоже недоумевавшего, почему "вдруг под Москвой": "Мы точно (!) знали (!!), что в армии воевали только (!!!) кристально честные, чистые, благородные люди". Даже не думали или считали, а "знали" и не как-нибудь, а "точно"! А не слишком кристальных, хоть чем-то замаранных и не совсем благородных выбраковывали. И вот такого олуха Путин назначил министром своей культурки… Он был одновременно членом трех творческих Союзов – писателей, журналистов и театральных деятелей. Да неужели в одном из этих Союзов ему втемяшили, что Красная Ария целиком состояла из белокрылых ангелов? Или сам дошел своим пронзительным умом? Конечно, сам.
Если бы Швыдкой не увильнул от армии, а послужил, то знал бы, что армия – это часть народа, а во время войны брали в армию не по "Житиям святых" и не по "Кодексу строителя коммунизма", которого тогда и не было, а только по двум данным: возраст и здоровье. А на свете нет ни одного народа из ангелов.
Конечно, в большинстве своем на фронте, как и во всей стране, были честные труженики, достойные граждане отечества, но любой путинский министр должен понимать, что на войне встречались люди и трусливые, и недобросовестные, и лживые, и вороватые. И никто этого не скрывал, об этом и говорили, и писали как во время войны, так и после: например, А. Довженко в очерке "Отступник", Ю. Бондарев в романе "Берег", В. Распутин в повести "Живи и помни"… На мою долю летом 44-го года выпало как дежурному по роте перед строем срезать погоны у старшины Ильина, которого отправляли в штрафную роту. Хороший вояка, жалко было, но проворовался…
Да, встречались на фронте недостойные люди, но другое дело, что наша цель в Великой Отечественной войне была поистине кристально честной, высокой и благородной – разбить фашизм, освободить родину и другие народы Европы от гнета и истребления. Но ныне нам говорят пивоваровы разных габаритов, масштабов и мастей, но единого одноклеточного склада ума: нет, в годовщину Победы полюбуйтесь на трусов, ворюг, дезертиров, насильников…
Это очень давняя тенденция – изображать и события, и человека с изнанки, с самой темной стороны, в предельной низости. Некоторые особенно бесстыжие сочинители в этом прямо признаются. Так, Солженицын писал: "Я в зло верю легче, охотней, чем в добро. Жизнь, как луну, всегда вижу с одной стороны". Мысль понятна, но выражена несуразно: луну мы видим с освещенной стороны, а он имеет в виду, что видит тьму. Против этого решительно восставал Максим Горький. Признавая Достоевского равным по изобразительной силе Шекспиру, он гневно отвергал иные его мысли и персонажи. Еще в 1914 году, выступая против постановки "Бесов" во МХАТе, он писал: "Горький не против Достоевского, а против того, чтобы его романы ставились на сцене". И доказал, что не против, хотя бы тем, что в 1932 году выступил против Д. Заславского ("Правда") в защиту публикации "Бесов" в издательстве "Academia".
А доводы Горького против "карамазовщины" и ее инсценирования были веские: "Утверждение Ивана Карамазова, что человек – "дикое и злое животное", – дрянные слова злого человека… Читатель видит также, что Иваново трактирное рассуждение о "ребеночке" – величайшая ложь и противное лицемерие, тотчас же обнаженное самим нигилистом в словах: "Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних". Ближний – это и есть ребенок, который завтра унаследует после нас все доброе и злое. Если Иван не понимает, как можно любить его, значит, все, что он говорит о жалости к "ребеночку", – сентиментальная ложь.
"Весь мир познания не стоит "слезинки ребеночка", – говорит нигилист, но читатель знает, что это – тоже ложь. Познание есть деяние, направленное к уничтожению горьких слез и мучений человека, стремление к победе над страшным горем русской земли".
Уж сколько мы наслышаны о святой слезинке ребеночка именно в эти окаянные годы грабежа, живодерства и мора на русской земле. О ней не говорил, ею не клялся разве что один Путин, который, однако, тоже не понимает, как можно любить и ближних, и дальних. Вот медведи и журавли, собаки и леопарды, даже самые дальние – это другое дело.
* * *
Но беда не только в Иване. "Если тринадцатилетний мальчик Коля Красоткин говорит: "Я их бью, а они меня обожают" – и характеризует товарища: "Предался мне рабски, исполняет малейшие мои повеления, слушает меня, как бога", читатель видит, что это – не мальчик, а Тамерлан или по крайней мере околоточный надзиратель". Можно добавить, что, по словам самого Достоевского, надзиратель "даже свою маму сумел поставить к себе в отношения подчиненные, действуя на нее почти деспотически. Она и подчинилась. О, давно уже подчинилась" тринадцатилетнему околоточному.
"Когда четырнадцатилетняя девочка говорит: "Я хочу, чтобы меня кто-нибудь истерзал", "хочу зажечь дом", "хочу себя разрушить", "убью кого-нибудь", читатель видит, что это правдоподобно, хотя и болезненно.
Но, когда эта девочка рассказывает, что "жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене гвоздями", и добавляет: "Это хорошо. Я иногда думаю, что сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть", – здесь читатель видит, что девочку оклеветали: она не говорила, не могла сказать такой отвратительной гнусности. Тут, на горе наше, есть правда, но это – правда Салтычихи, Аракчеева, тюремных смотрителей, но не правда четырнадцатилетней девочки". И не знаешь, что омерзительней и страшней – измысленный больной фантазией "жид"-живодер или оттуда же явившаяся русская "девочка"-изверг.
Но надо не только видеть ложь, обман, изуверство, надо и то понимать, что такое художественный образ на страницах книги, с которой мы наедине, и что такое – на сцене или на экране, когда это видит едва ли не весь народ. Невинный пример: кто-нибудь читал со сцены или по радио хотя бы пушкинскую "Гавриилиаду"? До сих пор – никто. "Читая Достоевского, – писал Горький, – читатель может корректировать мысли его героев, отчего они значительно выигрывают… Когда же человеку показывают образы Достоевского со сцены, да еще в исключительно талантливом исполнении, игра артистов усиливает талант Достоевского, придает ее образам особенную значительность и большую законченность. Сцена переносит зрителя из области мысли, свободно допускающей спор, в область внушения, гипноза, в темную область эмоций и чувств… На сцене зритель видит человека, созданного Достоевским по образу и подобию "дикого и злого животного". Но человек не таков, я знаю".
За что, допустим, Станислав Куняев так ненавидит Горького, что как только получил Горьковскую премию и пришел главным в "Наш современник", то первым делом вслед за Ф. Бурлацким в "Литгазете" смахнул портрет Горького с обложки журнала, где он стоял лет тридцать, – за что? Именно за веру в человека. Он легко, даже охотно верит, например, Солженицыну, что строительство Беломоро-Балтийского канала было подобием Освенцима. Ну хоть бы задумался, как в таком случае могли туда послать на экскурсию аж 120 писателей.
А сколько гневных слов, бултыхаясь все в той же "слезинке ребенка", брошено Горькому за его девиз "Если враг не сдается – его уничтожают". А как вы думали, жирные коты демократии? Ведь речь-то не об оппонентах в дискуссии, не о соперниках в спорте, а о врагах. Когда в ноябре 1942 года немцев окружили под Сталинградом, генералы Рокоссовский и Воронов направили им ультиматум, предложили сдаться, гарантируя жизнь, медицинскую помощь, питание и возвращение после войны на родину. Они отказались. И что? Началось уничтожение. И когда от 300 тысяч пришедших в город осталось только 100, фельдмаршал Паулюс 2 февраля выбросил белый флаг, отдал приказ прекратить сопротивление и сложить оружие.