* * *
Примечательно, что при такой страсти к писанию Сарнов до сих пор не понимает некоторых простейших правил приличия в этом деле. Например, нельзя же ставить подряд, впритык одно за другим имена разных людей. А у него то и дело: "у жены Гриши Свирского Полины" – 3 имени… "шандарахнула (?) бы Лидия Корнеевна Веру Васильевну Смирнову" – 5 имен!., "друг Василия Семеновича Семен Израилевич Липкин" – 5 имен!., "дневники секретаря Константина Михайловича Симонова Нины Павловны Гордон" – 6 имен!, "письмо Татьяны Максимовны Литвиновой Эмме Григорьевна Герштейн" – 6 имен"! И так далее. Ну где ж тут гений? Глухарь!
А какими словесами нашпигованы его тексты!.. "Тезаурус", "флагелланр", "макабрический", "каталептический", "флуктуация", "филиация", "экстраполяция", "сублимация", "контаминация"… Уж не говорю о таких более внятных речениях, как "аллюзия", "оксюморон", "перифраз", "эскапад"… Какая ученость!..
А рядом с этой изысканной ученостью – оксюморончики такого пошиба: "Он что вам в щи насрал?". От таких речений и у беспризорника Астафьева тошнит, а уж когда следом спешит сочинитель, выросший на асфальте улицы Горького… С другой стороны, некоторые из не так уж мудреных слов и даже литературоведческих терминов, которые любой критик обязан знать, Сарнов просто не понимает. Например, перифразом он называет пародийное коверкание, перефразирование какого-нибудь известного текста. Так, уверяет, что где-то когда-то какие-то школьники на мотив гимна распевали:
Союз нерушимый голодных и вшивых…
Вот, говорит, типичный перифраз. О школьниках тут, разумеется, полное вранье. Это он сам сочинил и просил мамочку напевать ему перед сном. А о перифразе – как раз, если угодно, вшивая неграмотность, ибо это слово означает не коверкание, не перефразирование чужого текста, а совсем другое – иносказание: не "лев", а "царь зверей", не "чемпион мира по шахматам", а "шахматный король", не "литературный критик Бенедикт Сарнов", а "графоман Беня" и т. п. Он не понимает даже столь простой литературоведческий термин, как "гипербола", но писать об этом уже просто скучно и утомительно.
А вот Беня потешается над известной надписью Сталина на поэме Горького "Девушка и смерть", сделанной в дружеской обстановке и вовсе не предназначавшейся для публикации: "Эта штука посильнее "Фауста" Гете. Любовь побеждает смерть". Ах, как смешно и несуразно – "штука"! А что смешного? Маяковский не на книге для личного пользования, а в стихотворении для газеты назвал поэзию "штуковиной". Да и сам Сарнов буквально через несколько страниц пишет: "Загадочная все-таки штука – человеческая душа!". Вот так да! Другому запрещается книгу назвать штукой, а для самого бессмертные души человеческие – штуки!
Но критик изменил бы себе, если еще тут же и не соврал бы: "Поэма Горького немедленно была включена в школьные программы". Да ведь долгие годы никто и не знал об этой надписи Сталина, и поэма, конечно, не была в программе. В программе были "Песня о буревестнике", "Песня о соколе", "Старуха Изергиль", "Челкаш", "На дне", "Мать", в десятом классе – "Жизнь Клима Самгина". Теперь все это вытеснили антисоветчики А. Рыбаков, В. Аксенов, неприметный и давно забытый А. Гладилин, живущий где-то за бугром, неизвестно откуда взятый новорожденный классик Эппель с еще не обрезанной пуповиной…
А уж как напичканы тексты Сарнова как бы остроумными, но замусоленными штампами! "Ни при какой погоде"… "и ежу понятно" и т. п. стилистические пошлости.
И вот при такой-то амуниции Сарнов берется рассуждать о разных художественных тонкостях и о больших литературных фигурах – о Толстом, Блоке, Маяковском!.. Да где ты у них найдешь что-нибудь подобное хотя бы твоим колбасным батонам из пяти-шести имен?
* * *
Вторая аномальная страсть Сарнова, как можно было уже догадаться, – ненависть к стране, где он родился, к ее строю, к ее руководителям. Уже с восьми лет, по собственному признанию, он стал политически развитым антисоветчиком. А из руководителей СССР ненавидит прежде всего, разумеется, Сталина, при имени которого у критика тотчас начинается приступ падучей, как у известного Павла Смердякова. Но это не мешает ему "каждый год пятого марта – в день смерти Сталина – собираться с друзьями". Они празднуют годовщину. Возглашают тосты, пьют шампанское: "За то, что мы его пережили!". И каждый год! Это уже сколько раз? В этом году будет 60! И друзья-то уже почти все почили в Бозе: Балтер, Корнилов, Слуцкий, Рассадин, оба Шкловских… А он все пьет, пьет и за такой срок до сих пор не сообразил, что пережить человека, который на пятьдесят лет старше, что за достижение? Вот ты Чубайса или Абрамовича переживи!
Сюда же, к антисоветчине, надо отнести и страстное отвращение Сарнова к армии, к службе в ней, при одной лишь мысли о чем даже в мирное время меня, говорит, "бросало в холодный пот". Можно себе представить, что бы с ним случилось, если его забрили бы в армию в военное время, хотя признается, что нападение Германии на нашу родину 22 июня 1941 года он встретил с радостью. Между прочим, как и его друг Г. Бакланов.
Третья страсть – национальный вопрос. Он у него постоянно свербит с детства. Это просто какая-то помешанность на национальном в самых разных формах. Уверяет, например: "Мы все – от мала до велика – тех, кто вторгся тогда на нашу землю, называли немцами. Не фашистами, не нацистами, не гитлеровцами, а только (!) вот так – немцами". И через несколько страниц, в связи с тем что Константин Симонов в 1948 году при переиздании в одном стихотворении, написанном в 1942-м, поменял "немца" на "фашиста", с той же осатанелостью твердит: "Такая в то время была политическая установка: в 1948-м никакой редактор "немца" уже не пропустил бы". "Установки", приказы, заговоры мерещатся ему всегда и во всем. И тут же тяжкое клеветническое обвинение: "Эта замена прозвучала тогда чудовищной фальшью. Мы воевали (они воевали!) не с "фашистами", а с немцами. Только так и не иначе называли мы тогда врагов. И были правы". Так что, немцы, гитлеровская армия не имели никакого отношения к фашизму?
Ведь Сарнов во время войны был уже здоровым малым призывного возраста и должен бы видеть своими глазами, слышать своими ушами, что в разных ситуациях, с разных "трибун" мы говорили тогда и "немцы", и "фашисты", и "нацисты", и "оккупанты", и "гитлеровцы", где что больше подходило и во время войны, и после. Ничего не видел, ничего не слышал – весь был поглощен страхом перед призывом в армию.
Ну как можно не знать человеку его возраста, что в первые же дни войны на всю страну гремела песня, в которой говорилось, что это война с "фашистской силой темною", и выражалась уверенность в победе над "гнилой фашистской нечистью"? А в первых же выступлениях по радио и Молотова, и Сталина тоже – и "фашистская армия", и "фашистское нападение", и "немецко-фашистская армия", и "гитлеровские войска", да еще и "людоеды и изверги". А почти все приказы и доклады Сталина кончались заклинанием "Смерть немецким оккупантам!". Да еще слышал ли критик хотя бы о знаменитой картине Аркадия Пластова "Фашист пролетел", написанной в 1942 году, или о его же работе "Гитлеровцы пришли"? Не немец, а фашист, гитлеровец, в котором, разумеется, имелся в виду немец. Наверняка ни о чем этом он не слышал. Такие песни и речи, такая живопись ему до лампочки.
А после войны? Да вот хотя бы знаменитый рассказ Шолохова "Судьба человека". По причине своего отвращения и злобной вражды к писателю Сарнов рассказ не читал. А мы-то читали и видели там: "немец тогда здорово наступал"… Но "я в плену у фашистов"… "немецкие танки"… Но "ты что ж делаешь, фашист несчастный?"… "на мотоциклах подъехали немцы"… Но "эсэсовские офицеры"… и т. д. То есть как хотел автор, так и писал. А ведь это не какой-то доклад, а задушевная исповедь исстрадавшегося человека, и написан рассказ не в 1948 году, как в случае с Симоновым, – уже в 1956-м, а в 1959-м еще и фильм Сергей Бондарчука был, и никакой редактор, никакая "установка" не помешали писателю и режиссеру называть врагов то немцами, то фашистами, то эсэсовцами. А ведь Сарнову кто-то и верит. Как же! Ему под девяносто, он видел всю войну из окна Елисеевского магазина.
Спрашивается, почему, зачем с такой тупой лживостью твердит критик всем очевидный вздор? Только для того, чтобы в итоге заявить: "И так же были правы поляки в 1939-м, и венгры в 1956-м, и чехи в 1968, и афганцы в 1980-м, называя вступившие на их землю войска не советскими, а русскими". Значит, все лежит на русских…
* * *
Но вот читаем (следите за руками): "Когда Сталин произнес свой знаменитый тост за русский народ…". Руки на стол, месье! Это был тост за весь советский народ, "за здоровье нашего советского народа и прежде всего русского народа". Если бы, допустим, подобный тост захотел после войны произнести Черчилль, то, надо думать, он сказал бы обо всем народе Британской империи, в том числе о шотландцах, ирландцах, уэльсцах, но прежде всего – об англичанах, т. е. как и Сталин – о государствообразующем народе. Ни тот, ни другой не могли же в тосте перечислять все народы своих великих держав – их сотни. "Жанр" тоста не позволял это. Казалось бы, ясно и просто.
Но Сарнову, как и Борису Слуцкому, многим другим его друзьям, тост решительно не понравился. И когда он увидел, как обрадовался тосту некий Иван Иванович, критик подумал: "Уж не шовинистические ли струны заговорили в его сердце… Ведь воевали все, а не только русские. Зачем же противопоставлять один народ всем другим?". Где же тут противопоставление украинцам или белорусам, чувашам или удмуртам, евреям или чукчам, если тост за весь народ страны? Но, кроме того, есть факты и цифры. Например, 66,402% наших безвозвратных потерь на войне – русские. Ближе всех к ним в этой трагическом перечне украинцы – 15,8% (Великая Отечественная война без грифа секретности. Книга потерь. М. 2009. Стр. 52). Есть и такие цифры: за годы войны звание Героя Советского Союза получили представители 63 наций и народностей, в том числе 8182 русских, 2072 украинцев, 311 белорусов, 161 татарин, 103 еврея… 4 немца и т. д. (Герои Советского Союза. М. 1984. Стр. 245). Всех, хоть это и не тост, я здесь тоже перечислить не могу.
Что ж получается? Сарнов согласен считать, что, допустим, подавление восстания в Венгрии – это дело русских, хотя знает: то была акция стран Варшавского договора, да и в Советской армии были тоже не одни русские. Тут он не видит у себя противопоставления русских другим народом, а в тосте Сталина – вот оно самое, разглядел!
Кстати говоря, восстание в Венгрии, как показал С. Куняев в книге "Жрецы и жертвы холокоста" (2012), было не столько антисоветским и антирусским, сколько антиеврейским. Действительно, трудно понять, почему после войны венгерскую коммунистическую партию, а потом и Совет министров возглавил еврей Матиас Ракоши. Это в Венгрии-то, у народа которой так сильно национальное чувство. Вот как раз тот случай, когда надо было думать о национальной стороне проблемы.
А помянутого Ивана Ивановича критик заставил играть роль не то идиота, не то лжеца, он у него говорит со слезой в голосе: "Эх, Билюша!.. Знал бы ты, как мы жили!.. Ведь я двадцать лет (т. е. с 1925 года) боялся сказать, что я русский!". Что, за это сажали или расстреливали? Уму непостижимо, на что рассчитывает человек, откалывая такие номера! Ведь еще в 20-е годы знаменитый поэт возглашал:
Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин…
Да и сам Ленин не раз называл Октябрьскую революцию именно русской. А Сталин однажды заметил: "Русские люди, совершив революцию, не перестали быть русскими". Любой Иван Иванович наверняка знал это. А в 1938-м он мог бы почитать роман В. Вишневского, который прямо так и озаглавлен был: "Мы, русский народ". Несколько позже с киноэкранов на всю страну гремела кантата Сергея Прокофьева из фильма "Александр Невский":
Вставайте, люди русские,
На правый бой, на смертный бой!
Такие примеры можно вспоминать долго. Но, кроме того, ведь знают же люди, что лет за пятнадцать до этого придуманного разговора в стране были введены паспорта с графой "Национальность", и все, кроме разве что таких, как Билюша, охотно заполняли эту графу. Путин эту графу уничтожил. И вот собственное бесстыжее вранье Сарнов свалил на какого-то Ивана Ивановича. Это его обычный прием в борьбе за права человека.
* * *
Но есть тут и другие хитроумные ужимки. Например, Сарнов вспоминает, что когда работал в "Литгазете" и сдавал ответственному секретарю редакции О.Н. Прудкову статьи в очередной номер, тот частенько говаривал: "Бенедикт Михайлович, что ж у вас все евреи да евреи" – "Какие евреи? Где? – изумленно возмущался Беня. – Вот Исбах. Это известный русский писатель! Его читают во дворцах и в избах. А вот Гринберг, Бровман…". Деликатный Олег Николаевич не знал, что ответить борцу, и на страницы газеты шли косяком русско-сарновские писатели. И он ликовал.
Но вот однажды с женой оказался в Грузии. Кажется, переводил какого-то грузинского писателя. Ну известное дело – широкое грузинское застолье. Встает хозяин и торжественно провозглашает тост: "За великий русский народ!" Вдруг громко подает голос супруга Сарнова: "Позвольте, но мой муж вовсе не русский, а еврей, а я никакая не русская, а украинка!". Словом, русским духом от нас, мол, и не пахнет. И муж не осадил супругу, не шепнул ей "Трындычиха, заткнись!", не поправил в том духе, что да, еврей, но ведь русский литератор, работаю в великой литературе Пушкина и Толстого. Что ж получается? В "Литгазете" он представлял евреев русскими писателями, а сам вдали от "Литгазеты" пожелал быть не русским литератором, а евреем.
Критик уверяет: "По правде, еврей из меня вышел плохой". Я, говорит, даже и не различаю, кто еврей, кто не еврей. Вот знаю только, что Алла Гербер точно еврейка, а больше – ни души. Но вот что интересно: упоминая многих евреев, он почти каждого называет своим другом, близким другом, а то и ближайшим. Это – Илья Зверев (Замдберг), Бакланов (Фридман), Мандель, Поженян, Левицкий, Бременер, Балтер, Войнович, Корнилов, Аксенов, Биргер, два Шкловских… Все друзья! И даже если упоминает раз десять, допустим, Манделя, то все десять раз непременно с этой уже назойливой нашлепкой – "мой друг". Да никто не против и того, что диплом у него был об Эренбурге, первая книга – о Маршаке. Большие писатели! Только зачем изображать себя национальным дальтоником.
Во время войны Сарнов с родителями был в эвакуации где-то аж за Уралом. Там у него появился приятель Глеб Селянин. Мы, говорит, "были склонны глумиться над всем, что видели вокруг". Над всем… А видели они вокруг русских людей, самозабвенно трудившихся, недоедавших, с тревогой ожидавших вестей с фронта. Они же забавлялись, хихикали, зубоскалили. Когда в 1944 году был учрежден новый гимн, сочинили свой "перифраз" в виде глумливой пародии:
На бой вдохновил нас великий Селянин,
Сарнов гениальный нам путь указал…
Господи, и такую убогую чушь помнит пятьдесят лет и не постеснялся воспроизвести! А ведь еще из книги в книгу жалуется, как жестоко с ним поступили в Литературном институте, исключив в свое время из комсомола. Да тебя нельзя было на пушечный выстрел подпускать даже к санэпидемстанции.
* * *
Конечно, порой бывает и так, что тупая антисоветчина Сарнова сплетается в один клубок с его болезненной страстью всюду вынюхивать национальные корни. В это трудно поверить, но ведь сам рассказывает: в те же годы войны в эвакуации он сочинял гнусные эпиграммы на Сталина – на человека, с именем которого в те дни связывало надежды на спасение все человечество, и даже заматерелый антисоветчик Бунин писал тогда: "Сталин летит в Тегеран, и я весь в тревоге: не случилось бы с ним чего".
Этот обитавший за Уралом недоросль глумился над главой государства и Верховным Главнокомандующим с точки зрения именно национальной. Сталин в своей великой речи на Красной площади 7 ноября 1941 года, обращаясь к проходившим перед Мавзолеем колоннам солдат, сказал: "Пусть вдохновляет вас в этой борьбе мужественный образ наших великих предков". И в их числе назвал Суворова и Кутузова. И начинающий негодяй сочинил свой очередной "перифраз":
Мы (!) били немцев и французов,
И в тех боях бывали(!) метки (!),
Но и Суворов, и Кутузов
Ведь не твои, а наши предки.
Что, дескать, ты, грузин, к моей русской славе примазываешься. Я лично в этом возрасте и не знал, и не интересовался, кто там в Кремле какой национальности. Возможно, и фамилии Сталина не знал. А этот чутконосый… И прочитал свое сочинение отцу, рассчитывая на похвалу. Тот просто взорвался: "Чего ты полез? Суворов и Кутузов тебе тоже никакие не предки!" – зло сказал отец.
А сынок обиженно ответил, что родился в Москве (будто отец не знал этого), "мой родной язык русский и вообще я считаю себя русским".
– Вот и Сталин считает себя русским, – отрубил отец. Не тебе, еврею, тыкать Сталина в нос его нерусским происхождением.
"Никогда, – признается Сарнов, – отец так со мной не разговаривал ни до, ни после. Я надулся и обиженно молчал". Но затаил в душе некоторое хамство.
Казалось бы, такого убедительного отлупа от родимого батюшки должно бы хватить человеку на всю жизнь. Но ничего подобного. Плевал он на батюшку. И вот ему уже под девяносто, на карачках ползает и все шамкает: "Я – русский, потому что родился около Елисеевского магазина, а Сталин хотел к моей великой русской славе примазаться".
И приводит такой пример: я говорит, "хорошо помню, как в день победы над Японией Сталин сказал: "Мы, русские люди старого поколения, сорок лет ждали этого дня". Услышав это, я был возмущен. В моих глазах это было предательство". Верховный Главнокомандующий предал Беню, сытую и пакостную тыловую букашку…