Однако за проявлениями чувств следить следует по той же причине, по какой мы ежедневно чистим зубы. Если ты занимаешься публичным бизнесом, то обязан предоставлять равные услуги всем, кто готов твой продукт покупать, даже если весь твой бизнес – это квартира на съем. И отказывать клиентам нельзя, или уж, на самый крайняк, под благовидным, а не дискриминационным предлогом. И по телевизору нельзя долдонить о "розыске преступника кавказской национальности" и даже о "подозреваемом с кавказской внешностью", потому что "кавказская национальность" у нас давно полный синоним "нерусской внешности", каковой обладает, например, президент Франции Саркози. Иначе, по справедливости, в каждом сообщении о мздоимце-чиновнике и садисте-менте надо прибавлять, что они "русской национальности".
Да, во всем, что касается межнациональных отношений в быту – там, где трется и нагревается, – я за лицемерие. За вымученную улыбку гостеприимства вместо искренне хамского "понаехали тут!". За сознательную ложь. Потому что все это суммарно понижает накал страстей, а разница в несколько градусов бывает существенна, когда речь идет о пожароопасности.
Я, конечно, забочусь о себе как о клиенте: европейская неискренность, например, заставляет европейцев мне улыбаться, даже когда они внутри себя не любят русских (а тех русских, что летают кичливо-чванливыми стаями, любить и впрямь не за что).
Но, с другой стороны, я забочусь и о бизнесе.
Известно, что поднять настроение можно, заставив себя улыбаться. Да, эта улыбка неискренна, но фишка в том, что настроение улучшается реально. Заставляя себя улыбаться тем, кто, быть может, нам не очень нравится, мы получаем возможность по-иному взаимодействовать с миром.
Знавал я в Питере одного человека, дудевшего во все трубы о том, что город "становится исламским и черным": дудел-дудел, пока пенсионный возраст да безденежье не вынудили сдавать квартиру. Разные у него там постояльцы были, на всех он жаловался, пока совсем не скрутило и не пришлось сдать квартиру не просто кавказцу, но и убежденному мусульманину, потому что он единственный приплачивал за близость квартиры к мечети. И что бы вы думали? Больше ни о каких клиентах, кроме как о мусульманах, пенсионер-нацист и слышать не хочет. Потому что мусульманин не пьет, не курит, не водит к себе шалав и поддерживает идеальную чистоту.
Кстати, и девушки из моей французской группы проголосовали-таки за Мохаммеда как за лучшего кандидата. Потому что стали разбираться и выяснили, что он единственный, кто имеет стаж работы водителем автобуса, да и в Канаду бежал по политическим соображениям. А у другого кандидата были в прошлом аварии, а у третьего кандидата – женщины – маленькие и часто болеющие дети, так что ее на работе пришлось бы постоянно подменять.
– Кроме того, женщине лучше вообще не доверять автобус, – завершила под общий смех обосновавшая выбор одна из моих одноклассниц.
Не смеялись только я и Мари.
2009
Инновации коротких штанишек
На днях в Ростове-на-Дону местная журналистка спросила меня, верю ли я, что инновационные технологии, о внедрении которых столько говорит мой тезка Медведев, действительно изменят Россию, – и я поперхнулся растворимым кофе
То есть мне казалось, что в Ростове есть вопросы более важные. Ну, например, является ли метод расчистки снега путем его самотаяния в момент потепления оптимальным для горожан? Или – правильно ли, что по главной улице, Большой Садовой, ездить могут лишь машины со спецпропусками, а подлая чернь не может?
Поэтому я промямлил невнятное, что, мол, в условиях вертикали власти, до 1917 года называемой самодержавием, инновационные увлечения престолоблю-стителей, не говоря уж про царей, никогда не меняли страну по существу, оставаясь увлечениями. Екатерина II переписывалась с Вольтером, Александр I просил Сперанского сочинить конституцию, а Владимир Путин любит горные лыжи. Но это никоим образом не приводит ни к наступлению эпохи Просвещения, ни к замене самодержавия народоправием, ни к массовым занятиям спортом. Потому что, продолжал я, страну определяют внутренние потребности, а не технологии, которые являются лишь оболочкой развивающегося организма. Это примерно как мальчик, мужая, меняет короткие штанишки на брюки, – но никакой покупкой брюк мальчика мужчиной не сделать.
Судя по глазам собеседницы, мои слова имели к ее жизни примерно такое же отношение, как нанотехнологии к уборке снега, особенно когда он выпадает в макроколичествах, но тогда я не нашел примера попроще. О чем теперь жалею, ибо пример был под рукой.
Дело в том, что я прилетел в Ростов авиакомпанией SkyExpress, которая сама по себе есть инновация и европейская технология, называющаяся "авиадискаунтер". Еще десяток лет назад про дискаунтеры никто и не слыхивал. За счет плотной компоновки мест, отсутствия обедов на борту, вылета в особо пустынное время и прочих кунштюков эти компании обеспечивают невероятно низкий тариф. Я сам несколько раз летал по Европе дискаунтерами. Один раз билет был дешевле автобуса в аэропорт, – впрочем, и тариф Sky-Express выглядел на фоне тарифа "Аэрофлота" так, как в Питере будет смотреться хибарка Зимнего дворца на фоне небоскреба "Газпрома". Я даже был готов к задержке рейса и, более того, не удивился, когда, и вправду задержав рейс на пару часов, нам в воздухе сообщили, что мы вместо Ростова приземляемся в Краснодаре. Shit happens, дерьмо случается, как говорят в таких случаях англосаксы: погода бывает нелетной. Один раз из-за отмены рейса я почти сутки проторчал в гостинице в Риме – к слову, четырехзвездной и предоставленной компанией молниеносно. И, может быть, поэтому я не вполне был готов проводить на скамеечке в краснодарском аэропорту целую ночь, утро и день, выслушивая каждые два часа вранье, что рейс вылетит через два часа.
То есть первые часа четыре мы в это еще верили. Представьте: глухая ночь, аэропорт, закрытые кафе, невесть откуда взявшиеся мужички предлагают ехать в Ростов на машине за 10 тысяч рублей. Лучше уж подождать. Потом мы объединились и пошли ночным штурмом на смурного представителя SkyExpress, требуя не взлета, а положенных в таких случаях бутербродов, – на него жалко было смотреть, он выдавливал "пока еще не положено", а ему в ответ выдавали такое, что лучше было не слышать мамаше с грудничком и беременной даме, оказавшимся среди нас. Еще через час крепость с бутербродами пала, а в наших рядах началась смута: дело в том, что из Краснодара в Ростов вот-вот уходила утренняя электричка, а следующая была через полсуток. Беременная и та, что с ребенком, поехали, но я сделал глупость, то есть остался. Потом мы штурмом взяли Бастилию завтрака, а дальше я подробности пропущу, потому что вы сами можете представить, как в таких случаях образуется братство обиженных, как внутри братства обмениваются DVD и зарядками для мобильных, выходят по GPRS в Интернет, как каждые пять минут приговаривают: "Да что же это у нас за страна такая!", как прощаются с теми, кто все же решает добираться в Ростов машиной (они реально рисковали: в тот день под Ростовом разбился насмерть глава местной Думы – был гололед). Нам все обещали, что вот-вот мы взлетим. Наконец кто-то из братства дозвонился родственнице в Ростов, у которой подруга имела друга в аэропорту. Друг удивился: раньше чем через 5 часов не вылетите, вам разве не сказали? В Ростове снег и лед. Один самолет при посадке съехал с полосы, его убирают с поля. Аэропорт закрыт и не будет открыт, пока не расчистят. И это точно пять часов, если не больше (на краснодарском табло в это время значился вылет через 40 минут).
И тогда мы снова двинулись на представителя компании. Мы понимали, что попали, но не хотели пропадать. Мы требовали гостиницу. Представитель опускал очи долу и бормотал, что гостиница не нужна, потому что скоро взлетаем. Я так понимаю, у него была установка не пускать нас на постой любой ценой, дабы не ввергать компанию в дополнительные траты. Он сдался часа через два и повел нас по немыслимым лужам (снег в Краснодаре по ростовскому примеру не убирали, а грянуло +5°) к бараку с надписью "Вахтовик", который требовал признать его гостиницей. И если вы думаете, что в бараке в номере на четверых не было душа, то ошибаетесь. В бараке с надписью "Вахтовик" душа не было на всем этаже. Через 50 минут, когда я безуспешно пытался забыться сном, представитель потребовал возвращаться в аэропорт, где мы просидели еще пару часов до взлета. И опоздали в итоге на 14 часов.
Я описываю так подробно не ради жалобы, но чтобы обратить внимание, что в этой обыденной истории незримо присутствуют все новейшие технологии, которые призваны сделать жизнь человека комфортной: современный лайнер, сотовая и междугородная связь, компьютеры и электронные табло, в конце концов, громкоговорители в зале ожидания, по которым, к слову, никто ни разу не сказал, к кому мы можем обратиться и на что вправе рассчитывать (в итоге мы разумно рассчитывали лишь на себя).
То есть происходило ровно то, что и после схода с рельс "Невского экспресса", когда без малого тридцати тысячам пассажиров других поездов, застрявших в пути почти на сутки, тоже никто ничего не сообщал, а, напротив, это они сообщали проводникам, что происходит, потому что тоже звонили каким-то своим знакомым и шарили по Интернету с телефонов. (Я тогда, проснувшись вместо Петербурга в Ярославле, принял решение с поезда незамедлительно сходить и возвращаться в Москву.)
А происходит все так потому, что пространств в России много, а сил у русского человека мало, и хватает их ровно на то, чтобы заботиться, любить и обихаживать лишь ближний круг – семью, друзей, родню, – а остаток уходит на угождение власти. А на тех, кто не свои и не начальники, у нашего человека сил уже нет, а значит, и дела до них нет тоже; и потому русский человек так разобщен и с таким трудом сорганизуется даже с соседями по подъезду в самом простом деле типа устройства коврика при входе, дабы не таскать грязь.
И современные инновации с технологиями это принципиальное различие России с Европами никак не уменьшают, а лишь только подчеркивают.
Так что, с моей (безусловно, крамольной) точки зрения, в России нужно заниматься не внедрением инноваций, а развитием человеческих отношений, преобразованием их из родоплеменных и царско-холопских в более цивилизованные. В отношения равенства, например. Но поскольку для внедрения такой инновации начальству надо перестать ездить по улице Большая Садовая с мигалками и спецпропусками, я понимаю, что это только мечты даже в пределах отдельно взятого пышно-ренессансного, зажиточного южного города Ростова, по снежной слякоти которого вышагивают зимой павами удивительной красоты местные девушки.
Так что, завершая ответ ростовской журналистке, могу предположить, что все нынешние технологические рывки, называйся они электронное правительство или нанотехнологии, окажутся там же, где и хрущевская кукуруза, которая, к слову, действительно имеет массу преимуществ перед традиционными культурами в качестве кормовой массы.
Мы же, когда очутимся вместо города Как-Лучше в городе Как-Всегда, поругаем начальство, потребуем бутербродов, заселимся на постой в барак да покричим, что в Европах такое невозможно – но, когда нас позовут на посадку, все забудем, простим и займем места согласно имеющимся волчьим билетам.
Космополиты безродные & патриоты безденежные
То, что патриотизм у нас является не столько убеждением, сколько рабочим инструментом, я подозревал давно. Примерно таким же, как членство в КПСС или в "Единой России". А эффективность инструмента можно оценить, разве не так?
Собственно, подтолкнул меня к этой идее знакомый финансист, с которым мы в дни Олимпиады вместе ужинали. Помню, обсуждали мужской дуатлон. Не хочу перегружать деталями, но поверьте, это была невероятной интриги гонка. Вот представьте: уже под самый финиш двое шведов – хитрых, умных, опытных мужиков – запирают за своими спинами группу лидеров, чтобы в отрыв спокойно мог уйти третий швед, такой же хитрый, умный и опытный. И этот швед по имени Оллсон уходит в какой-то уже просто феерический отрыв – 10 секунд, 15, 20, уже чуть не полминуты, о господи, до стадиона рукой подать, и уже ничто не помешает ему победить! – но на самом деле интрига не в этом. Эти шведские мужики настолько опытны и коварны, что отводят Оллсону роль подсадной утки, а сами выжидают, кто же рискнет пробить блокаду – дабы этого героя вымотать и изничтожить. И вот, когда уже все, казалось бы, ясно, в отрыв бросается наш мальчишка по фамилии Сладков, и он идет вперед так мощно, как молодость вообще вторгается во взрослый мир. И вот тут-то шведы и берут его в оборот. Потому что взрослость – это когда проигрыш в силе компенсируешь опытом, а опыт подсказывает брать измором. В итоге Сладков выдыхается и приходит четвертым, Оллсон – третьим, первым – швед Хельнер. Финальные титры; театральный разъезд.
– Это были не лыжи, – сказал я своему приятелю. – Это кино. Экранизация. Бальзак. Люсьен де Рюбампре против Вотрена. Сила и наивность против изворотливости и хитрости.
– Против Жака Коллена, беглого каторжника. Если мы про лыжный бег…
Банкир засмеялся. Я тоже. Пиршество за столом – это когда основное блюдо сочетаешь с гарниром спорта и десертом литературы.
И вот тут-то мой банкир и выдал фразу про патриотизм и космополитизм как рабочие инструменты. С его точки зрения выходило, что в наши дни (то есть в дни Олимпиады) патриотизм для личного потребления являлся эдакой повязкой на глазах, мешающей наслаждаться красотой спорта (который, как разумно подмечал Пьер де Кубертен, национальности не имеет). Это ведь патриот, как лошадка в шорах, прет вслед за своим мешком с овсом, реагируя лишь на примитивные раздражители: наши выиграли – ура; наши проиграли – позор и Тягачева на плаху.
– Знаешь, – осторожно заметил я, – патриотизм мне кажется повязкой на глазах вне зависимости от ситуации. У космополитов вообще как-то с умом получше…
– А как же Хомяков? Аксаковы? Глупцами были? А?..
Ну, мы тут устроили перепалку, и я заметил, что из всех Аксаковых в наши дни если и знают, то не славянофилов Ивана и Константина, а их батюшку Сергея, написавшего "Детские годы Багрова-внука", а что написал Хомяков, не помнит никто вообще, его и самого-то знают благодаря мандельштамовской цитате про "хомякову бороду" у "ворот Ерусалима". В то время как весь сонм западнической мысли – от Чаадаева до Герцена – и поныне в чести и актуален, хоть заново объявляй "Философические письма" записками сумасшедшего и издавай в Лондоне "Колокол", что, впрочем, де-факто и происходит усилиями всех в Лондон выдавленных, от покойного Литвиненко до живых Березовского, Дубова или Чичваркина. А следовательно, КПД мозгов космополитов превышает КПД мозгов патриотов.
На что мой банкир вопрошал с ядовитейшей улыбкой, с чего это я взял, что скучнейшие чаадаевские письма ныне потребны хоть кому-либо, кроме профессиональных историков, философов да филологов? И мы, размахивая руками и чуть не опрокидывая бокалы, лезли в сумки за оружием, то бишь за ноутбуками. В заведении был бесплатный вай-фай, но официант смотрел на нас с ужасом, особенно после моей громогласной тирады, что в общественном российском сознании, подчеркнуто патриотичном (в отличие, скажем, от сознания английского, индивидуалистичного, где патриотизм есть частное дело, вроде половой жизни), – так вот, у нас в почвенники записывают абсолютнейших западников, типа, скажем, Лескова с его бессмысленным Левшой. Левша, по Лескову, вообще был образцовым сочетанием природного таланта с русской дуростью, когда безо всякой алгебры с геометрией, по одному "псалтирю да полусоннику" подковал танцующую английскую механическую блоху, которая, натурально, откинула после этого лапки… Загубил ее патриот Левша, как и свою жизнь…
В общем, мы много о чем успели покричать, пока компьютеры не загрузились, не подсоединились и "Яндекс" не выдал результат: "Философические письма" – меньше двух тысяч запросов за месяц: и правда не густо.
– Ну хорошо, – не унимался я, – давай посмотрим на дело со стороны личной экономики: как обстояло дело в хозяйстве в поместье помещика-славянофила, искренне видящего величие святой Руси в применении сохи? А как – в поместье помещика-западника, который вместо святых тайн русской души видел окрест пьянство, отсталость да скотство, а потому выписывал из-за границ английскую молотилку и немца-управляющего?
– Хороший вопрос, – наливаясь ехидством до самых ушей, отвечал мой банкир, – для докторской диссертации! Взять в один и тот же исторический промежуток десяток помещиков-почвенников и сравнить с десятком западников: сколько у них было на входе и выходе душ крестьян, как изменились надой и обмолот, продажи излишков… И, глядишь, окажется, что у западников их недовольные крепостные портили английские машины и изводили управляющих, а у почвенников, с божией помощью, снаряжали обильные обозы в Петербург… Твоя проблема в том, что ты настаиваешь на выборе между западничеством и почвенничеством, как на выборе между ножом острым и ножом тупым, и даже думать не желаешь, что в России эффективнее всего не один нож, а…
Но я, признаться, в запале его не слушал, продолжая гнуть свое. Если, настаивал я, мы не можем корректно сравнить коммерческий успех славянофилов и почвенников в середине XIX века, то давай перенесемся в конец. Кто двигал промышленную революцию? Кто развивал торговлю? Банковскую сферу? Разве почвенники? Да нет, брат, – капиталисты-западники, финансисты-западники, твои братья по офису, вот так!
– Не вот так, – мгновенно парировал приятель. – В торговле крупнейшие капиталы числились за старообрядцами, которые были не просто патриоты-почвенники, а в квадрате. Да и патриотическая борода украшала не только купцов, но и владельцев мануфактур, то есть не только Третьякова, но и какого-нибудь иваново-вознесенского Бурылина. Который, кстати, понимал, что рабочая сила – это не просто не имеющий родины ресурс, как полагал твой брат западник Ульянов-Ленин, а ресурс очень даже произросший на русской почве. И если бы не западники, то, дорогой мой, и революции бы не было!
Я проглотил то, с какой ловкостью вождя пролетариата мне записали в родню, но, закусив удила, продолжал ворошить историю, теперь уже близкую. А разве в недавние времена, кричал я, в СССР, когда противостояние славянофилов и западников имело вид борьбы комсомольцев со стилягами, последние не побеждали в бытовом плане, при одинаковости доходов? Разве твид на пиджаках стиляг не торжествовал над комсомольской чесучей, а джаз – над гармошкой на завалинке? Разве поэт-западник Евгений Евтушенко не жил шикарнее и стильнее поэта-патриота Егора Исаева, хотя тиражи книг Исаева были больше? А разве, сместимся еще ближе по времени, в перестройку диссидент-западник не начинал покупать раньше почвенника английский стилтон в валютном магазине хотя б потому, что знал языки и мог рассчитывать на иностранные гранты?