45. Столыпин против кулака. Границы полицейской утопии
– Ты не думаешь, что столыпинская статья против аккумуляции земли в руках одного человека фактически закон против кулачества? А ведь большевики твердили, что кулачество Столыпин хотел укрепить.
– Если не ошибаюсь, эта статья уже была в Указе 9 ноября и определенно имеется в законе 1910 года. Что любопытно? На принятии мер против концентрации земель в руках немногих настаивали сами губернаторы столыпинской администрации, те, кто контролировал ход реформы на местах. Закон предусматривал для основных губерний запрет на переход укрепленных, то есть уже выделенных из общины земель, в размерах более шести наделов в одни руки. Мера, направленная против роста силы и влияния кулачества на селе.
– Как это согласуется с намерением Столыпина "делать ставку на кулака"?
– Выражение очень неточное, хотя и я его употреблял. Идея Столыпина состояла в превращении крестьян не в кулаков, а в собственников. При этом он ориентировался на идеал "крепкого" хозяйственного мужика. Который дорожит своим, извлекает из него максимум, а тем самым заинтересован в незыблемости порядка.
Но идея-утопия обратить Россию в страну мирных крестьян-собственников пришла в конфликт с реально шедшей в деревне капиталистической концентрацией земель. Административное разрушение общины подстегнуло развитие полубуржуазных отношений в деревне. Столыпинская реформа, будучи по замыслу аграрной реформой, имела вместе с тем политический характер. Отсюда неизбежные конфликты внутри ее политической модели. И тут в мышлении Столыпина появляется полицейская утопия развития. Административно разрушая общину, он думал административно же отрегулировать социальные перекосы этой ломки земле устройства. Отсюда странная попытка законодательно ограничить кулачество при одновременном расчете опереться на крепкого хозяина! Еще одна слабость модели.
46. Гершенкрон за Столыпина. Неполнота предвоенной модели модернизации
– Мог ли Столыпин выйти из кризиса модели, резко скорректировав свою политику?
– Да, но для этого нужна была бы другая Россия, надолго переставшая быть революционной. И даже этого мало!
Заселение Зауралья потребовало таких перемен в инфраструктуре экономики России, которые можно создать только мощным стимулом развития в целом. Гершенкрон считает, что толчок был – Россия накануне войны переживала самый бурный промышленный подъем за всю ее историю. Тогда надо проанализировать этот подъем, и не только исходя из показателей роста продукции. Был ли он связан с созданием массы рабочих мест, достаточной, чтобы принять людей из деревни? Предвоенный промышленный подъем был восстановительным. Его интенсивность связана с тем, что годы с Русско-японской войны и вплоть до 1910–1911-го были полосой кризиса и депрессии. Этот подъем стал циклическим подъемом, сдвинутым во времени.
Подъем был связан с модернизацией и ростом монополий – вещи, которые я исследовал специально. Но монополистическое перерождение промышленности содействовало не столько новому строительству, сколько финансовому освоению уже имевшихся производств. Считать это "индустриализацией" в тех масштабах, какие способны снять фактор аграрного перенаселения России, нельзя.
Говоря о столыпинской модели, мы видим ее неполноту. В нескольких отношениях будучи весьма радикальна (ломка и разрушение общины), она непоследовательна даже в проекте необходимых ей управленческих условий. А ведь Столыпин задумывал полное преобразование Руси, с исключением революции из народной жизни навсегда! Он преследовал амбициознейшую по масштабу и прочности результата цель – так? С этой точки зрения составные части его модели должны соответствовать замыслу полнотой, прочностью и масштабом. Но мы видим, что они этому не соответствуют.
Чего не хватало Столыпину для успеха модели? Не хватало земель, которые он мог дать крестьянам при выходе из общины. Не хватало времени на это преобразование. Не хватало сил для преодоления сопротивлений реформе – и сопротивления крестьянского, и сопротивления консервативных помещиков, сопротивления сил реакции и придворной камарильи. Но Столыпину еще не хватало и такой "мелочи", как благоприятных европейских условий. Для успеха реформы, конечно, требовалось, чтобы не было мировой войны 1914 года.
– Это не его вина.
– Но ведь мировая война не случайное несчастье. Элементы политики между собой связаны. И была альтернатива Ленина, крестьянская буржуазная революция в форме уравнительного аграрного переворота, с полной перестройкой государства. Ленинская модель также подразумевала преодоление сопротивления, но уже других сил. И главное, она по-своему учитывала европейские и мировые условия.
47. Как Сталин решил за Столыпина
– Параллель Сталин – Столыпин уместна и ничуть не искусственна. Мы имеем право на эту параллель. После Октября община ведь не умерла, напротив. В результате аграрной революции 1917 года, включавшей уравнительный передел, она зажила новой жизнью. Крестьяне вместе владели землей, совместно распределяли ее между собой, работая отдельно. Община была номинальным владельцем земель, распорядителем их. Она их перераспределяла между крестьянскими хозяйствами и дворами, которые входят в ее состав. Общину уничтожила коллективизация Сталина, обращенная, в частности, и против общины!
Сталин "решил" проблему Столыпина: аграрное перенаселение уничтожили коллективизация и индустриализация. Массы людей, выкинутые из деревни с тачкой и киркой в руках, создавали Магнитогорск, Кузнецк, другие гиганты пятилетки.
– Между общиной и колхозом преемственности, значит, нет?
– Никакой. Коллективизация кладет конец перераспределению земель – земли раз и навсегда объединяют в колхозы. Община могла сочетаться с формами кооперации, не уничтожающей самостоятельности дворов: сбытовая кооперация, объединение при посеве. Люди могли употреблять для посева машины, а урожай убирать по отдельности, и результаты принадлежали отдельно каждому. Община совместима с доколхозными формами кооперации, но не со "сплошной коллективизацией".
Обрати заодно внимание на термин сплошной: опять эта русская полнота моментального превращения! Модель Сталина рассчитана на одноактное преобразование общества за короткий срок.
48. Большевизм перед вызовом. Столыпинские колебания Ленина
– Выходит, что Столыпин отчасти сработал на Ленина?
– Ленин извлек тогда свой столыпинский урок. Если, например, Витте не казался ему затруднением, то вызовом Ленину стал Столыпин. Опять возник "даниельсонов вопрос", но заданный уже не революционным народником, а имперской властью: что если правительство империи сумеет решить проблему капитализма в России? Какая задача в таком случае останется за революционным движением по Ленину?
Он противник столыпинщины, но Столыпина принимает всерьез, как вызов своей концепции революционного начала. (Этого я мельком касался в "Проблеме многоукладности" и в неопубликованной полемике с Аврехом.) В его "логическом романе" образовалась новая трудность, относящаяся не к одной только политической стороне дела – удастся Столыпину или не удастся? Ленин заново переоценивает шансы Столыпина и с большей строгостью взвешивает доводы в его пользу.
Ему неясно вот что. Если демократические перспективы для России закрываются, то в чем теперь стратегия русской социал-демократии – стать партией грядущего социалистического переворота (как мыслил Плеханов)? Или стать "радикальной левой" легально-подпольного процесса в рамках столыпинского режима? Он внутренне ориентирован на обе перспективы, не находя теоретических оснований для выбора.
Чем ближе к войне, тем неясность сильнее. Есть небольшая любопытная статья Ленина 1909 года "Об идейном разброде" – где, как у него бывает, он откровенно формулирует важные для себя мысли в тексте, написанном по беглому поводу. Необычно одобрительно ссылаясь на идейных противников, Мартова и Маслова, он признает, что только будущее подскажет, по какому пути далее пойдет реальный капиталистический процесс в России. Для Ленина проясняется дилемма, оставленная XIX веком, – уйти, не насилуя движение. Доверить дело его собственному течению. Если в России Столыпина заработает "мотор" естественно-исторического процесса, можно довериться социалистической потенции народов как наций (тут у него опять сильное методологическое сближение с Плехановым). Либо – что? Участвуя во власти, выступать политическими лидерами свободного развития капитализма? Заметно, что накануне войны Ленин почти склонялся к этому, готовый принести в жертву патриархального мужика. Но что если лидером процесса останется абсолютная власть?
Психологически любопытный момент, характерный для Ленина как политика "рахметовского" типа. На заре столыпинской эпохи, при развале РСДРП он более оптимистичен насчет революционных перспектив, чем когда революция оживилась вновь, пошли демонстрации и стачки 1910-х годов. Именно в годы правления Столыпина Мир входит в сознание Ленина более интегрально. Поиски ответов на русские вопросы теперь увязаны им с ходом мирового процесса. Отсюда его участие в "европейской левой" Второго Интернационала. Теоретический кризис личности Ленина накануне мировой войны вполне ощутим.
49. Гершенкрон в поисках альтернативы
– У европейских компартий были два бесспорных события: Октябрьская революция и победа СССР над фашизмом. Картина происходящего в СССР помещалась между этими двумя точками. Гершенкрон потревожил первую точку, казалось, что в свете его анализа и неизбежность Октябрьской революции поставлена под вопрос.
У нас тоже многие любят говорить о том, что революции могло и не быть, – вдруг бы Учредительное собрание состоялось? Или сохранилась система февраля 1917-го? Я убежден, что в России 1917–1918 гг. гражданская война была неизбежна, все отношения приобрели чрезмерную остроту. Появление в политике крестьянина с ружьем в руках, жаждущего земли, отвергая войну, внесло возмущение в прежний ход дел. Гражданская война стала неизбежной, и именно как кровавая перетасовка, столкновение всех классов России. С этой точки зрения возможно даже, что большевистский вариант гражданской войны чуть менее кровав и более продуктивен, чем другие вероятные варианты.
Любопытный момент, возвращающий от Гершенкрона к Покровскому. У того на конференции историков-марксистов был доклад "Ленинизм и русская история". Там такой ход мысли: в России революция победила в качестве пролетарской революции, минуя законы экономики, – напролом. По этому поводу многие осуждали Покровского: как это – в обход законов экономики? Разве это марксизм? Покровский отвечал, что имел в виду узко экономическое (по-немецки nur ekonomische), а подход к таким событиям, как революция, не может быть узким. Он включает много составляющих и сложную их реакцию, дающую неожиданный результат. Гершенкрон пытается ситуацию революции рассмотреть узко экономически. Показывая, что путь мог быть другим и вел к другому варианту революции – более мирному, буржуазному, с перспективой государственной мощи и процветания на долгие годы.
Что до экономического развития России, я им немало занимался. Бесспорно, что в предвоенные годы был большой экономический сдвиг. Но экономический анализ покажет, что в нем преобладало не создание новых рабочих мест, а наверстывание упущенного за годы кризиса и депрессии. Возникли "ножницы" между промышленным развитием и социальными процессами в деревне. Здесь был последний шанс России, и здесь же созревали условия радикального социального переворота. Для Гершенкрона цифры роста методологически означают собой почти все. Но эти цифры роста не представляют панорамы развития – с нарастанием конфликтов, которым экономический рост не преграда, а стимулирующий момент. Толчок к умножению очагов социальной напряженности.
Второе соображение касается самой схемы: от аграрной реформы – к индустриализации. По отношению к России схема до известной степени применима. Но могла ли Россия, продвигаясь по буржуазному пути, повторить, хотя бы тяжелой ценой, западный прецедент? Нет. Как раз Россия показала границы раннезападного прецедента. Здесь произошел мировой перелом, обнаруживший предел эпохи классического капитализма.
Буржуазное развитие в том виде, как оно шло в России, включая монополии, банки и так далее, – питалось отсталостью. Развитие не могло доразвиться до целостности, до нормы. Концентрация производства в некоторых отраслях, легкость создания монополий и движение финансового капитала стимулировались узостью внутреннего рынка и крайне специфичной политикой государства. Об этом у меня есть статья "Империализм в России" в Большой советской энциклопедии, и в Исторической энциклопедии я кратко излагаю эту проблему.
Опыт "третьего мира" показал, что западный прецедент имеет границы, как и пограничный русский вариант, во времени и в пространстве. В последних высказываниях Ленин часто применял понятие "пограничности" России по отношению к Западу и к Азии. Это старая русская, чаадаевская идея, вернувшаяся поздним и на другой основе возникшим ходом ленинской мысли.
Часть 6. Последняя русская революция
50. 1917: революция, знавшая, кто она
– О русской революции говорят – вот она, ваша Евразия, вот ее темные мужицкие массы. У нас не понимают, что значит революция. Это вообще не производная марксизма – думаешь, либералы в революциях лучше марксистов? Ничуть. Понятие "врага народа" в 1917 году пустили в ход либералы. Людьми в революции вообще распоряжаются как прототрупами!
Великие европейские революции начинались, не подозревая, что они именно революции. Но в России 1917 года люди с февраля уже знали – все, что они делают, называется "революция". В этом был их плюс, и был страшный минус перехода от бессилия к дьявольской самоуверенности. Пойми, люди впервые с самого начала узнали, что они – здесь и сейчас! – вершат революцию. Держась логики этого знания, им следовало бы знать, что революцию очень трудно закончить. Но они же этого не хотели! Зная, они шли против своего знания – такая сила у феномена революции.
С этой точки зрения надо сказать, что русская революция была последней – после нее больших европейских революций быть уже не могло. Октябрьская революция 1917 года была последняя революция.
51. Неокончательный Ленин. Кромвель, а не Робеспьер
– Покровский в лекциях для курсов секретарей укомов сказал, еще тогда меня это удивило: "Ленин не Робеспьер – это Кромвель". Внешне они ничуть не похожи, конечно. Кромвель сам воевал, вел в бой своих "железно боких". Но понимаешь, Ленин имел силу нечто в себе менять, бросая в действие силы, заранее им не предусмотренные. Он бы страшно удивился в 1905-м, узнав, как будет действовать в 1917-м. Будущему себе Ленин подивился бы больше Льва Давыдовича!
– Тот авантюрнее или проще Ленина?
– Тот был рожден исторической бурей и умел с нею быть на "ты". Но если вычеркнуть любого из них, революция была бы другой. И 1917-го, и 1919-го, а уж 1921-го… Раздавленный Кронштадт – их общее деяние, Ленина с Троцким. Но в каждом событии Ленин неокончателен.
Казалось, более окончательного Ленина, чем в 1917 году, вообразить нельзя. Но к тому времени он дважды побывал по-разному "окончательным". Впервые к исходу первой революции, к 1908–1910 годам, каким он представлен в своей книге "Аграрная программа социал-демократии". Затем был перелом, пере создание себя. И вновь законченный Ленин 1917 года, в трилогии статей – "Грозящая катастрофа", "Государство и революция", "Удержат ли большевики государственную власть". Но тут Гражданская война – и опять Ленин теряет себя, идет от себя прочь. Там возникает предпоследний, нэповский Ленин.
Поэтому есть основания говорить о трех Лениных. О том, как они соотносятся между собой и какой из них более вошел в историю.
52. Радикализм и промедления 1917 года. Взять власть не значит ее удержать
– Его новая формула решения выйдет на свет Божий только в апреле 1917 года. А именно, что радикальная демократическая революция в России станет интегральной частью всеобщей социалистической революции в Европе – то есть мировой революции. Но она способна на это лишь в меру радикальности новой демократии в России. А демократический радикализм несостоятелен, если не ввести в него элементы социализма. Так революция, оставаясь демократической, связывает для него эти вещи – Россию, социализм и Мир.