Русские парни шли бить соболя с севера на юг, поэтому сперва скрещивались с якутками, затем с эвенкийскими женщинами, потом южнее – с бурятками. Наконец, выбили соболя и осели. Бежавшие от крепостного права, они теперь стали оплотом империи.
У нас загадочная, прекрасная история! В чем ее отличие от обычного перехода племен к феодальным княжествам как разновидности средневекового процесса? При Иване IV le Terrible создание нового властного тела выступает не как процесс в рамках удельного дробления, а сразу как непосредственная часть европейской истории. Причем в тот самый момент, когда и история Европы становится планетарной! XVI век, завоевания, географические открытия, движение в разные моря – и в это вступает огромная Россия, сразу как непосредственно включенная часть мирового процесса.
9. Опричный царь. Управление охолопливанием. Рождение мирового негосударства
– На место удельных хозяев земель и людишек идет царь – человек, руководимый идеей Руси, мыслящий и действующий не только в русском, а в мировом масштабе. Царь, мыслящий Миром, – совершенно новая русская фигура. Даже в отношении к своему деду Ивану III внук Иван IV в этом качестве нов. Как и в роли человека, ставшего первым на Руси идеологом.
Войдем в положение Грозного – он хочет сделать Русь государственной, а Русь противится по-разному в верхах и низах. Противится даже фактом бытия вольного города с европейской складкой, каким был Новгород. Тот давно не во врагах Москвы, но теперь он подлежал изничтожению! Царь-идеолог видел, что Новгород в его идею не вписывается, взламывает единообразное единство. Город – препятствие втягиванию Руси в государственность, зачатую в монгольском чреве.
Войдем в положение царя, с его странным загибом мысли. Отъезд в Александрову слободу, появление опричнины – безумной, казалось, идеи разделения страны надвое. Есть честное признание Скрынникова. Большой знаток в этой области, он написал ряд книг об опричнине (где каждая следующая хуже предыдущей). Но он исследует факты и проверяет за другими историками – чьи интересы выражал Иван? А ничьи! Или любого, в той мере, в какой те соответствуют его персональной государевой идее. Ничьи – и всех, его мерой исчисляемых. В отношении любых сложившихся интересов Грозный им всем антагонист. Но как искусный тактик, не объявляет войну всем интересам сразу. Что ж такое опричнина? Скрынников откровенно, я бы сказал, наивно признает, что никаких социальных интересов в опричнине не обнаружил. Думали, Иван хотел сломить боярские роды, чтобы расчистить почву дворянству, но и это материалами не подтверждается.
Ничто в политических структурах, оставленных царю в наследство – ни в удельных, ни в великокняжеских, – не отвечало его тайной идее. Идею надо было подпереть силой из новых людей. Если б даже он искал опоры в дворянстве, то и тут ему сначала пришлось бы сделать дворянство опорой своей идее, а на это нужно время. Опричнина – опора в новых людях. К этому встык гипотеза покойного Веселовского Степана Борисовича. Который известно как относился к Грозному – на дух не принимал. Веселовский говорит: что ж Василий Осипович Ключевский не видит, откуда идет опричнина, эта задумка царя Ивана? То единственное, что было у царя на виду и могло стать политической моделью мобилизации новых людей, – господский двор. А где двор, там холопы. Развернуть государев двор на всю страну значило охолопить Россию!
Курбский пишет: ты, царь, хорош, пока был с нами, верными боярами, и нас выслушивал… А Иван ему: да как ты, холоп, смеешь судить о таком?! "Из камней сих воздвигну детей Авраамовых!.." Из камней – читай: из рабов, из холопей. Сталин прав, опричнина для царя действительно "целесообразный инструмент". Но встает вопрос: что же строил на Руси Иван IV – государство? Пускай кровавыми методами, в кликушествующей, юродской форме, соответственной его личности и веку. Но строил ли он вообще государство – или нечто совершенно иное? Такое, что не могло оставить русских в прежнем состоянии, которое царь взломал, и что неминуемо должно было перехлестнуть через людскую нормальность вообще?
Царь строит нечто заведомо нереализуемое: государство на базе господского двора, развернутого на Россию. На почве охолопливания всего, что идет ему в руки, строит нечто евразийское, не знающее границ и пределов. Это уже не государство! Его Русь вышла из освоения полей самоотката монгольского нашествия. Русь Ивана Грозного – это "рефлексия" на монгольское нашествие – и на Мир, с которым царь тогда заодно знакомится. Включая Елизавету Английскую, с назиданиями ей о том, как дóлжно королевам себя вести.
Впервые в русской истории является фигура, о которой можно сказать: ее поприще – Мир.
10. Ренессанс рабства. Холопские инновации
– Пространство экспансии опередило шанс превращения Русского государства в национально организованную территорию. Не говоря о том, что тут жили слишком разные народы, нация вообще есть нечто, знающее себе меру, границу и оптимальный состав. Встал вопрос: удержится ли это новое имперское тело в мировой истории? Чем его привести к связности и закрепить во внутреннем единстве? Тут власть выступает в совершенно новой для себя роли. Подобно тому как в Новое время Америка стала диаспорой Европы, Российская империя становится диаспорой великорусского центра, распространившегося на территории, обитаемые на совершенно иных уровнях развития.
Отсюда резкая перемена в речевом поведении и такая важная вещь, как необычная роль власти в нашей истории. С этим связано и то, что получило неточное наименование "крепостного права". Крепостное право понимают как разновидность феодализма, но в России это совершенно не так. Известно высказывание Энгельса о "втором издании крепостничества" на востоке Европы, в более жесткой и жестокой форме. Но я думаю, что это "второе" издание для России стало скорее первым.
– Чего же именно?
– Речь шла о движении к рабству заново.
Известно высказывание Чернышевского, любимая фраза Ленина; тот ее привел в статье "О национальной гордости великороссов": "Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу – все рабы". Сильные слова. Сталин не любил этого выражения. Но Чернышевский – умный человек и следил за тем, что пишет. Важна не горечь высказывания, а то, что рабство – сверху донизу, а не наоборот. Русское рабство было верхушечной новацией.
Когда при Грозном пошел натиск Москвы на татарское пространство экспансии, власть, стартовав от компактного великокняжеского двора, охватила огромную территорию-державу. Такая власть должна переменить и отношения со своими слугами. В переписке с Курбским царь Иван утверждает, что его власть – представительство Бога! Мыслимо ли представительство Бога делить среди многих? Оно мыслится им в одном лице, имеющем власть распорядиться каждой жизнью. Распространяясь на гигантскую территорию, власть удерживает себя и пространство, неограниченно распоряжаясь человеческими существованиями.
Холопство становится эталоном отношения центра власти ко всем человеческим средам и перифериям, на которые власть распространилась. Преобразования Петра делают власть доходящей до каждого человека. Поэтому Пушкин, который много возвращался к фигуре Петра, как-то сказал: "История воздвигла около его всеобщее рабство". Преобразования, европеизировавшие материальную и отчасти духовную жизнь России, распространяли в ней рабство. К концу XVIII века при Екатерине рабство достигает кульминационной точки. Интенсивнейшей формы эксплуатации, распространяющейся на личность эксплуатируемого.
11. Форсирующая власть-гибрид. Самодержавная модернизация
– В прошлом веке и позже возникающее с XV–XVI века русское государство рассматривали как разновидность архаики, задетой европейским влиянием, но близкой азиатским деспотиям. Другие говорят о "русском абсолютизме", проводя сравнение с европейским процессом. В точном и строгом смысле ни то ни другое не применимо к державе, становящейся от Иванов к Петру. Этот вопрос беспокоил русскую историографию от Соловьева до Ключевского и от Карамзина до Михаила Покровского. Потому что это устройство, эта возникающая организация власти (назову ее пока именно так: власть) обладает рядом каких-то гибридных, смешанных свойств.
Покровского занимал вопрос: как возможен прогресс в рамках такой, как он говорил, "замшелой", архаичной политической организации? Между тем она легко вошла во все поры социальности, располагая всеми видами воздействия, от насилия до госкапитализма. Каким образом в рамках столь косной политической формы Россия пришла к крупным секторам буржуазного развития, к рабочей революции? Покровский понимал, что парадокс необъясним изнутри России. Российский феномен надо объяснять в мировом контексте, ибо само явление России вытекало из мирового процесса непосредственно. Для времени, когда такая организация власти возникла, имея в виду Петра и его реформы, она была внове. Сочетание голого насилия, прямого распоряжения человеческими судьбами (что действительно отсылает к практике азиатских деспотий) со способностью перенести и встроить в русский социум существеннейшие элементы европейского развития. Иногда с опережением к Европе!
Когда Витте в конце XIX века вел политику усиления мощи Российской империи за счет новых экономических инструментов, он слал сотрудников в Соединенные Штаты, где возникали синдикаты и тресты, и создавал сверху такие же капиталистические монополии внутри России. Централизацию российских капиталов ставили на службу форсированному развитию, которое, в свою очередь, обеспечивало расширение архаичного здания Российской империи.
Такое распоряжение, такое влечение власти – дойти до каждой человеческой жизни и ею распорядиться – позволяет говорить о рабстве. В сочетании с проходящим сквозь века умением использовать любые рычаги распоряжения людьми для ассимиляции продуктов развития свободы.
Может показаться не совсем понятным, для чего я здесь акцентирую понятие рабства? Оно оказалось внутренне важно для русской мысли и потому важно для понимания всей русской истории XIX–XX веков. Возникновение крепостного "права", которое вернее называть крепостным рабством, представляло собой атавизм, но атавизм, модернизированный европейским развитием и политикой власти-гибрида.
12. Царь Петр и его модель. Империя распоряжаемых душ. Рабовладелец-европеизатор
– Обдумывал ли Петр то, что именно он понимает под европеизацией?
– Думать, что Петр хотел видеть Россию "капиталистической", смешно. Но не смешон вопрос историка Покровского: как в рамках архаического института самодержавия состоялся экономический прорыв? Что за надчеловеческая власть с равной легкостью распоряжалась финансовыми ресурсами и существованиями людей? Откуда ее способность столь долго и в таких масштабах переносить плоды развития Запада (и облекающие их социальные формы) в Россию? Встраивая в государственную среду, уже с совершенно иными социальными последствиями. Петр перенес в Россию мануфактуру, которая в Европе была порождением раннебуржуазного развития. Как повело себя это эмбриональное капиталистическое тело в ее рамках? Оно сумело внедриться в крепостное целое.
Что за природа власти, способной произвести такой перенос, не разрушая себя? Какую цель Петр преследовал, не секрет: превратить Россию в великую европейскую державу. Итогом европеизации Московской Руси должна была стать могучая империя, бесповоротно выходящая к морям. Освобождающаяся от старых врагов, за их счет решающая территориальные задачи – завещанные прошлым и новые. Но средство, каким было средство?!
Средство было комбинированное. На виду – решительная ломка нравов, обычаев и патриархальных установлений. Привычки мешали не только тому, чтобы сделать Россию динамичной (к чему Петр воистину стремился). Они мешали ему бросать в дело свежих людей, не считаясь с их интересами и родовитостью. Старые учреждения не позволяли раздвинуть власть на миллионы жизней, распоряжаясь ими при создании могущества.
Нравы мешали вырывать людей из родной почвы и миллионами перебрасывать на закладку верфей Петербурга. Все это действия насильственные, порабощающие, не европеистские по сути. Итогом европеизации Петра стал феномен крепостного рабства, с кульминацией в конце XVIII века. Форму его не выведешь из русского Средневековья, хотя и тому не чуждо холопство.
Европа служила Петру образцом заимствования, но более того – стимулом новой власти. Европейский стимул придал империи целевой динамизм, опираясь на возможность распоряжаться людьми. Из этой комбинации вырастает немыслимый гибрид: свежие люди идут на высшие уровни руководства, одновременно творя интенсивнейшее в Европе рабство. Одна часть кентавра немыслима без второй его части! Разведи по сторонам европеизм и крепостничество, сочтя последнее "архаикой", и рухнет вся модель Российской империи. Модель рабовладельца-европеизатора.
– Что здесь нового? В мире были империи, было крепостничество, была система завоевания и удержания власти. Перенос техники тоже был.
– Новыми являются три обстоятельства. Во-первых, нова раннекапиталистическая Европа со всем, что она несла. Сам европейский эталон заимствования – новация, и ею в мировом процессе Петр воспользовался первый. Империи прошлого умели кое-что брать у других и встраивать в себя. Монголы Чингисхана вобрали в организацию Орды китайское стратегическое искусство, налоговую систему, ремесло и многое другое. В русском случае заимствуется нечто беспрецедентное – сама раннеевропейская экспансия, с ее претензией на планету. На целый Мир! Царь Петр заимствует принципиально новый исторический эталон, чего ранее не было. Мир такого не знал, об этом хорошо сказано у Тойнби.
Второе обстоятельство то, что русскую традицию рушит власть, а не социальная модернизация. Сама техника ломки патриархальных сдержек состоит в безумном расширении прерогатив единоличной власти. И этот русский процесс европейски современен. Он сближен с Европой, переживающей начало XVIII века. Уже позади английская революция, и европейский абсолютизм давно не феодальный институт, а нечто заключающее переход во что-то другое.
И третье обстоятельство: рождается русская склонность к тектоническим перестройкам всего. Привыкание к повсеместным ломкам, производимым деспотически. Спазмы раздвигания прерогатив верховной власти, в особенности ее "права" распоряжаться душами людей, явление также новое. Оно и останется в итоге.
13. Декабристы в семейном споре с империей. Антисамодержавный европеизм. Пестель: проект термидорианской революции
– Сама склонность к этим динамическим перестройкам, к ломкам, производимым деспотическим путем, – она откуда? Она спазматически расширяет существовавшие прерогативы верховной власти (в том числе ее прав по отношению к жизням и душам подданных), но в некотором смысле явление новое, как и общий результат, генерирующий государственные дела.
– Но почему эта единоличная власть укрепилась так надолго именно в России? В европейских странах она себя изжила, даже в монархиях.
– То, что вышло в России, трудно обозначить как европейский абсолютизм. Новое явление – организация власти. Со времен царей Ивана IV и Петра власть получила непременную функцию: приводить к единству пространство, населенное разными народами и людьми. Пространство, перенасыщенное способами человеческой жизнедеятельности, которое иначе – при возможностях, известных тогдашнему мировому процессу, – к единству привести было нельзя.
Проведу параллель, важную для понимания аграрных дел. В России после XVIII века и ряда социальных переворотов возникает то, что получило название "дворянская крепостная и полукрепостная латифундия" – земельное владение, находящееся в собственности титулованного владельца. Бывали земельные массивы, исчисляемые миллионами десятин, равные государствам. Обычная советская трактовка: сопротивление помещичьего класса, в руках которого находилась власть, мешала превращению крепостных латифундий в капиталистические хозяйства. Но земельные владения такого размера вообще не превратить в прибыльное капиталистическое хозяйство. И при нынешнем уровне земледелия почти невозможно вести хозяйство на столь колоссальных площадях, их перестройка экономически невозможна. То же и о России в целом: национальная европеизация такого евроазиатского целого была невозможна и в XVIII веке осуществлялась в частичной форме. Действиями власти, располагающей ресурсами приведения к единству всей этой глубоко не единой территории.