"ПЯТЬ ЛОЖЕК ЭЛИКСИРА" В ХС
Если сравнивать журнальный вариант ХС с книжными, то ясно видно: Авторы решили максимально сократить отсылки в ХС к ПЛЭ. Причина будет рассмотрена ниже, пока же перечислим различия.
Дополнения к текстам, связанным с ПЛЭ, в книжных изданиях обусловлены лишь красотой слога и добавкой эмоций. К примеру, были добавлены мелкие замечания о ПЛЭ: "…с эликсиром этим чертовым, который я же сам и выдумал себе на голову…" (в тексте журнального варианта было лишь: "…с мафусаллином этим чертовым…"); "…был так благодарен Косте за то, что он, по всей видимости, забыл о моих приключениях с эликсиром жизни…".
Остальное же - только сокращения.
В книжных изданиях после реплики Кудинова ("А ты у нас рисковый мужик, Феликс Александрович! Ловко у тебя это получилось! Но не думаешь ли ты, что тебе это припомнят, а? Во благовременье, а?") идет воспоминание Сорокина об инциденте с рукописью Бабахина, а затем: "Оставив его размышлять, какие выгоды он сможет теперь извлечь из доброго знакомства с таким значительным лицом, я неспешно и в каком-то смысле даже величественно двинулся вниз по лестнице". В первоначальном же варианте вместо этого присутствовал текст, отчасти разъясняющий странное поведение Кудинова:
На лице его при этом явственно проступило размышление на тему: а нельзя ли (по возможности, немедленно) извлечь что-нибудь для себя полезное из знакомства с такой значительной и благорасположенной к нему персоной, - и это каким-то не совсем понятным образом подвигло вдруг меня на прямой вопрос:
- Послушай-ка, - сказал я, - а чего это ты угрожал мне давеча, в больнице? Что там у тебя, собственно, произошло?
Признаюсь, я не люблю прямых вопросов. Ни ставить, ни слышать. На прямые вопросы обычно следуют до отвращения уклончивые ответы, и всех вокруг начинает тошнить. Да и прямые ответы, как правило, тоже не сахар. Однако же тайна страшного Ивана Давыдовича и Костиного змеиного шипения ("О себе подумай, Сорокин!.."), раньше только раздражавшая меня наподобие некоей душевной заусеницы, сейчас вдруг потребовала немедленного и полного разъяснения. Что же, в самом деле, мне теперь - каждый раз трепетать, с Кудиновым встречаясь?
- Что же прикажешь, - сказал я раздражаясь, - каждый раз, понимаешь, трепетать, с тобой встречаясь? Нет уж, изволь объясниться!
И точно так же, как тогда в больнице, Костя заметался взглядом, явно не зная, куда его приткнуть в безопасное место, и снова принялся он лепетать, бормотать, экать и мекать, однако ж на этот раз выглядел он не столько испуганным, сколько смущенным, будто поймали его за тайным разглядыванием специфического заграничного журнальчика. И хотя был он достаточно невнятен, все же уловил я в его бормотании и меканье некую вполне связную и вполне грязноватую историю - про какие-то редкие медикаменты… без рецептов, сам понимаешь… тесть двоюродного брата… ну, ты же понимаешь, старик?., все же родня, неудобно… ни-ни-ни, никакой уголовщины, что ты, но ты же его напугал до этого, как его… я сам виноват, но и ты пойми меня правильно… знаешь, как это бывает… кому охота объясняться… И так далее.
Я слушал его, испытывая одновременно и некую брезгливость, и явное облегчение (всего-то навсего - гос-споди!), но ведь и разочарование тоже: всего-то навсего, а я-то!.. И когда ситуация, как мне показалось, прояснилась полностью, я прервал его излияния, не стараясь скрыть ни брезгливости своей, ни облегчения, ни разочарования:
- И это все?
- Старик! - вскричал он, вовсе не разобравшись в моих интонациях. - Дедуля! Клянусь честью! А ты-то что подумал, а? Признайся: ведь черт-те что подумал, а?
Не стал я ему ни в чем признаваться, повернулся к нему спиною и пошел себе вниз по лестнице. А подумал я (уж который раз), что жизнь наша, что бы ни говорили нам об этом энтузиасты, по сути своей вполне обыкновенна и незагадочна (и слава богу, если серьезно), и что нет, видимо, ничего такого в мире, друг Горацио, о чем так сладко болтается вечерком нашим кухонным мудрецам, и что прав, надо полагать, мой герой, когда брюзжит: "Нет никакого Бермудского треугольника! Есть треугольник а-бэ-цэ, который равен треугольнику а-штрих-бэ-штрих-цэ-штрих…" И даже не "равен", а "конгруэнтен" - так теперь надобно говорить…
Всего-то навсего обделывал свои тихие делишки тесть шурина свекра сестры, а я-то намудрил, а я-то насочинял в воображении своем… Собственно, ничего я еще пока не насочинял, но был близок, тут уж никуда не денешься - близок я был. И уже мерещилось мне, что мафусаллин этот дефицитный - есть не что иное, как мой эликсир жизни, живая моя вода из каменной пещеры. И мерещились мне уже мои "бессмертные". И совсем уже было вообразил я, что начал пресуществляться мой старый сюжет, и возникали вокруг из небытия придуманные мною персонажи. И вот все кончилось - вялым анекдотом. В который раз.
Позвольте, подумал я. А клетчатое пальто что же? Тайный соглядатай мой, агент ноль-ноль-семь, клетчатая тень в металлических очках? Неужели же я просто подстегнул его к своим переживаниям (как все мы делаем это с приметами, озарениями и тайными голосами), позабывши, какая чертова уйма в Москве клетчатых пальто и металлических оправ?..
Несколько далее, перед посещением Клуба, в журнальном варианте был еще эпизод, который в книжных изданиях Авторы убрали:
И пока я шел этой своей дорогой - по бульвару, а затем по Посольской улице, - вдруг ни с того ни с сего, перед мысленным взором моим принялись выскакивать из каких-то недр и суматошно закружились люди, реплики, эпизоды, да так ловко, так сноровисто, словно все это время я только о них и думал.
Маленький, но вполне самостоятельный и совершенно достоверный мир принялся строиться во мне - провинциальный южный городок на берегу моря, ранняя осень, дожди уже начинаются, и листья желтеют, и третьеразрядный писатель, этакий периферийный Феликс Сорокин, но помоложе, пожалуй, лет этак сорока… и не Сорокин, конечно, а, скажем, Воробьев… Выходит он утром из своей квартиры по делам… посуду, например, сдать, здоровенная у него в руке авоська с бутылками из-под "бжни"… А сдавши посуду, пойдет он потом выступать перед читателями… перед пенсионерами в Дом культуры… Но не тут-то было, гражданин Воробьев! Из соседней квартиры выносят ему навстречу санитары соседа его, Костю, например, Курдюкова, поэтишку-скорохвата, при последнем издыхании… Дальше - по жизни, ничего придумывать не надо. Мафусаллин; институт, вурдалак Иван Давыдович, Клетчатое Пальто в трамвае. Весь день моего Воробьева преследуют странные происшествия. То, скажем, самосвал, мирно стоявший на пригорке по-над очередью в пункт приема стеклотары, срывается вдруг с тормозов и катит прямо на моего Воробьева, да так, что тот едва успевает отскочить. То вдруг огромный булыжник, невесть откуда свалившийся, врезается в авоську с посудой у самых ног Воробьева, присевшего завязать шнурок на ботинке. (Пусть он у меня целый день шляется по городу с этой своей авоськой осточертевшей.) То вдруг из рядов пенсионеров в Доме культуры воздвигается Клетчатое Пальто и задает вопрос… Какой же это будет вопрос? А, черт, ладно, потом придумаю.
А ночью они все к нему и заявятся. Их у меня, как и намечалось, будет пятеро, паршивых и гадких. Пятеро древних гишу. Пятеро Гнойных Прыщей, каждый в своем роде.
Во-первых, мой добрый знакомый - вурдалак Иван Давидович. Он у нас на самом деле древний алхимик, еще императору Рудольфу золото добывал из свинячьей желчи, а в наши дни - бессменный председатель месткома у себя в институте.
Женщину бы туда нужно, вот что… Ледяную красотку, для которой мужики - что пауки для паучихи: попользовалась и за щеку… Самка гишу. Маркитантка из рейтарского обоза… Таскалась за солдатней еще во времена гугенотских войн…
Тут надо бы подумать, чтобы не было противоречий. Бессмертные-то они бессмертные, конечно, но только в том смысле, что своей смертью не умирают. А убить их вполне можно. И пулей, и ножом, и ядом, и как угодно. Тогда все выстраивается. Костя Курдюков, обожравшись тухлыми консервами, со страху решил, что помирает, и послал моего Воробьева к вурдалаку, чтобы тот дал две-три капли эликсира. (А вурдалак, сами понимаете, пользуясь государственным оборудованием, все пытается синтезировать эликсир, и две-три капли у него всегда есть - для химических целей.) Принимаем, значит, что эликсир может действовать и как лекарство тоже. Иван же Давыдович, вурдалак мой дорогой, будучи существом в высшей степени подозрительным и недоверчивым, решает, что произошла утечка информации, и направляет по следам Воробьева верного человека в клетчатом пальто. Чтобы, во-первых, проследить, а во-вторых, припугнуть.
А уж ночью они ввалятся к Воробьеву в дом всей компанией. Не жалкие свифтовские струльдбруги, маразматики полудохлые, а жуткие древние гишу - без чести, без совести, без жалости, энергичные, свирепые, готовые на все. Тут-то, ночью, все и начинается…
Самое лакомое, конечно, - это ночное толковище. Пиршество бессмертных. Это у меня может получиться. Это у меня должно получиться! Черт подери, это у меня получится! Не-ет, государи мои, у хорошего хозяина даром ничто не пропадает, все в дело идет. И Клетчатые Пальто загадочные, и свирепые председатели месткомов, и даже давно забытые наметки в рабочем дневнике десятилетней давности…
Чрезвычайно довольный собой и своими перспективами, я вступил в Клуб…
Вероятно, Авторы решили убрать пояснения и подробности по поводу мафусаллина и странностей поведения Кудинова по одной причине. ХС состоит из множества эпизодов из жизни Сорокина, каждый из которых представляет собой оборванный сюжет, способный превратиться в соответствующее фантастическое произведение. Это падший ангел с партитурой Труб Страшного Суда, это таинственный Михаил Афанасьевич с его "Изпиталом", это странная история с рукописью Анатолия Ефимовича ("Он и написал эту комедию. Он и себя там вывел - под другим именем, конечно. А в марте пятьдесят второго года все это в Кукушкине и произошло…"). Разъяснения, относящиеся к сюжету ПЛЭ, здесь выглядят совершенно излишними, ненужными, ибо недосказанность и открытая концовка - яркие особенности прозы АБС - в ХС предстают в максимуме.
"ВОЛНЫ ГАСЯТ ВЕТЕР"
ВГВ - последняя написанная АБС повесть в трилогии о Максиме Каммерере и одновременно последняя повесть цикла о Мире Полудня. Была еще задумка действительно завершающей цикл повести, снова о Максиме Каммерере, но реализовать ее не удалось. О наработках Авторов в этом направлении будет рассказано ниже, в главе "Белый Ферзь".
Сама же ВГВ дополнила панораму мира Полудня и биографии многих его представителей новыми фактами и описаниями, что дало очередной толчок хронологам мира Полудня. Отдельные события, описанные АБС в своих произведениях, различные хронологи или их группы трактовали по-своему. Широко известна концепция Сергея Переслегина, опубликованная частями в книгах "Миров братьев Стругацких". Альтернативная хронология, которая представлена в приложении, была разработана Сергеем Лифановым и Евгением Шкабарней.
АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
О работе над ВГВ БНС в "Комментариях" пишет: "В истории написания этой повести нет ничего особенного и тем более сенсационного. Начали черновик 27.03.83 в Москве, закончили чистовик 27.05.84, в Москве же. Все это время вдохновляющей и возбуждающей творческий аппетит являлась для нас установка написать по возможности документальную повесть, в идеале - состоящую из одних только документов, в крайнем случае - из "документированных" размышлений и происшествий. Это была новая для нас форма, и работать с ней было интересно, как и со всякой новинкой. Мы с наслаждением придумывали "шапки" для рапорт-докладов и сами эти рапорт-доклады с их изобилием нарочито сухих казенных словообразований и тщательно продуманных цифр; многочисленные имена свидетелей, аналитиков и участников событий сочиняла для нас особая программка, специально составленная на мощном калькуляторе "Хьюлетт-Паккард" (компьютера тогда у нас еще не было); а первый вариант "Инструкции по проведению фукамизации новорожденного" вполне профессионально набросал для нас друг АНа - врач Юрий Иосифович Черняков…"
Но, как выясняется из архивных материалов, идея сделать повесть состоящей из отчетов, рапортов-докладов, записей бесед и реконструкций событий, написанных Каммерером, возникла у Авторов несколько позже - когда уже были написаны несколько вариантов текста, частично сохранившихся в архиве. Поначалу изложение ВГВ было обычным - повествовательным. По тому, что наличествующие страницы и главы, встречаемые в тексте, имеют нумерацию, а также по тому, что страницы, начинающие или завершающие сохранившиеся отрывки, зачастую обрезаны сверху или, соответственно, снизу, можно сделать вывод, что отдельные страницы этих вариантов были использованы для окончательной версии повести.
Поначалу АБС, вероятно, кроме общей концепции повести придумали значимые для них высказывания, реплики, споры и обсуждения, а затем уже вкладывали их в уста того или иного персонажа или переносили этого персонажа в другую обстановку, чтобы он произносил их другим собеседникам. Это можно увидеть в сохранившихся отрывках как минимум двух ранних черновиков.
Первый вариант. С. 29–38:
<…> энергетика - вот что самое странное. Тора внимательно посмотрел на меня своими ореховыми главами.
- Не выспался?
- Да нет, ничего, я там подремал немножко на солнышке…
- Хорошо, - произнес Тора и побарабанил пальцами по столу. - Давай-ка пока отвлечемся от технологии, это не наше с тобой дело. Согласен?
Я уже довольно давно перестал понимать, что теперь наше дело, а что не наше. Это меня уже больше даже не раздражало. Я привык. Иногда мне даже казалось, что и сам Тора не очень хорошо представляет себе, где кончается наше дело и начинается не наше. Поэтому я с легким сердцем и чистой совестью сказал, что ему, Торе, виднее.
- Да, мне виднее, - сказал он легко. - А поэтому скажи мне, пожалуйста, Тойво, дружище: что тебе показалось самым странным, если отвлечься от технологии?
- Дисперсия реакции, - сейчас же сказал я то, что сформулировал для себя еще там, в Малой Пеше.
Губы Торо вытянулись дудкой, и я понял, что он сейчас съязвит, и поспешно добавил:
- Я имею в виду, что это только на первый взгляд была повальная паника. Так это выглядело только потому, что паникеры нашумели больше всех. Задали тон. А на самом деле, смотрите. - Я стал загибать пальцы. - Ну, Панкратов - Следопыт, человек бывалый, с ним все ясно. Бабушка Альбина. Конечно, в этом возрасте люди непугливы…
- Ну-ну-ну, - сказал Тора. - Знаток.
- Ладно. Тем более. Она бывшая балерина, всю жизнь прожила на Земле. Более того. В больших городах, как правило. В условиях максимального комфорта. Тщательно оберегаемая от всех переживаний грубого порядка…
- Ну, хорошо, хорошо, - сказал Тора. - Убедил… Почти! - сейчас же добавил он, подняв палец.
- Теперь мальчик. Кир. Одиннадцать лет. Тут дело даже не в том. - Я стал загибать пальцы: - Панкратов, Альбина, мальчик Кир… в конце концов, и художница - хоть и напугалась вначале, но все же вернулась…
- Согласен, - сказал Тора. - Кстати, я не помню, там были еще дети?
- Были. У Григорянов двое детей - девяти и двенадцати лет. Эти напугались смертельно.
- Мальчики?
- Мальчик и девочка.
- Итак, дисперсия реакций, - произнес Тора с лицом, как мне показалось, нарочито каменным. - Бесспорно. Действительно, это бросается в глаза. А еще?
- А еще - сам характер паники, - сказал я. - И должен признаться, это не мне первому пришло в голову. Все-таки паника панике рознь. Эта паника, судя по результатам… То есть, судя по тому, что мне рассказали, это было, как если бы дьявол объявился в средневековой деревне. Полная потеря самоконтроля, причем устойчивая потеря. Ведь по крайней мере семеро бежали не только из Малой Пеши, они бежали с Земли!..
- Достаточно, - сказал он. - Понял. Это ты хорошо сказал: дьявол в средневековой деревне. Очень точное сравнение. Еще?
Я помотал головой.
- Больше ничего. Если там и было еще что-то замечательное, я не углядел.
Он кивнул и принялся молчать. Каждый раз после моего рапорта он довольно долго молчит: переваривает полученную информацию, сопоставляет ее с тем, что я упустил, и с тем, что мне не может быть известно, выстраивает свою версию события, и я не знаю, что еще происходит там, за этой гладкой смуглой маской с приятно приподнятыми уголками губ, весело и приветливо прищуренными глазами и широким лбом под коротким каштановым ежиком без единого седого волоса. В такие минуты он всегда напоминает мне какого-то древнего божка, лукавого и хулиганистого. От человека с таким выражением лица можно ожидать чего угодно. Например: он сейчас хохотнет, хлопнет в ладоши и воскликнет: "Слушай, они там придумали новый сорт пива! Пошли попробуем, а?" Или: он станет вдруг мрачным до черноты и процедит с отвращением: "Ни к черту, безобразно, давай начинать все с начала!" Но на самом деле, конечно, если я хоть что-нибудь в нем понимаю, если хоть чего-нибудь стоит опыт нашей с ним работы, он должен сейчас сказать: "Ну, и как ты все это объясняешь?"
Что ж, сегодня я готов к ответу. И кроме самой общей версии у меня есть для него подарочек с изюминкой. Я спрошу его: "Скажите, Тора, знаете ли вы, чем занимается Флеминг в Нижней Пеше?" В ответ он что-нибудь сострит или съязвит. Он, конечно, не может знать, чем занимается Флеминг в Нижней Пеше, я и сам узнал это всего час назад и совершенно случайно: подслушал. На этой работе я иногда подслушиваю. Так вот, когда он сострит, я снисходительно улыбнусь и скажу: "Нет, Тора. Флеминг пытается там воссоздать наивероятнейший облик наших обожаемых Странников. Они там собрали всю информацию, которая имеется по этому поводу, загнали ее в свои котлы и теперь варят, надеясь получить на выходе хотя бы муляж…" По-моему, это должно произвести на него впечатление. Если мне очень повезет, это должно даже ошарашить его. Конечно, сам по себе этот любопытный факт ничего в нашей истории не проясняет. Но согласитесь, он открывает некие новые перспективы и вообще наводит на размышления.
Тора сказал:
- Институт Чудаков - тебе знакомо такое словосочетание?
- Да. - Я ощетинился, предчувствуя очередную остроту. Нет, никогда мне не понять этого человека, никакой опыт не научит меня и не поможет. Он не собирался острить. Он не интересовался, как я объясняю события в Малой Пеше. Он, кажется, вообще забыл вдруг про Малую Пешу. Он даже не поблагодарил меня за работу, как неизбежно делал это прежде. Он сказал:
- Тебе придется отправиться к ним в Харьков. Не возражаешь?
- У меня же еще эта статистика. Или это вас тоже больше не интересует?
Он поднял бровь.
- В каком смысле "тоже"?
- Ну, инцидент в Малой Пеше вами исчерпан? Вопросов больше нет?
Он вдруг перестал приятно улыбаться.
- Ты можешь мне еще что-нибудь добавить?