На спине и груди куртки Воронина упоминаются буквы "ЛУ". В черновике говорится, что они "выцветшие", позже это определение заменяется на "переплетенные", так как о куртке строчкой выше уже говорится, что она "застиранная".
Вспоминая бывшего мэра, Андрей замечает такую деталь, что при встрече мэр "величественно наклонял голову в знак приветствия". Потом Авторы делают мэра более приятным Андрею: "…обязательно протягивал для пожатия большую теплую сухую руку".
На вопрос Сельмы, нельзя ли кого-нибудь нанять для уборки квартиры, Андрей отвечает: "Фиг тебе!" и в черновике хвастает:
- Видишь, как надо мыть? - Он гордо повел рукой вокруг себя.
- Это ты сам? - осведомилась Сельма презрительно. - Ну и мужчина. Попался бы ты нашим парням: - Она вздохнула.
Потом Авторы убирают возникший конфликт: "Фиг тебе! - сказал он злорадно. - Сама отмоешь. Тут белоручкам делать нечего". И после некоторого враждебного молчания разговор продолжается.
На вопрос, кем она была на том свете, Сельма отвечает: "Фокстейлером" - и после недоуменного вопроса Воронина поясняет: "Ну, чтобы тебе понятно было… Проституткой. <…> Не для денег же… Это для собственного удовольствия. Называется фокстейлеры. Понял теперь?" Потом Авторы смягчают и здесь: "Ну, как тебе объяснить… Раз-два, ножки врозь… <…> Это же не для денег. Просто интересно. Скука же…" Вместо удовольствия - простой интерес, да и то - от скуки… И далее в черновике определение Сельмы "проститутка" правится на "шлюха".
В продолжении разговора Воронин рассказывает Сельме: "Работать можно и здесь на благо людей. У меня есть хорошие друзья, мы тебе поможем…" Авторы правят, добавляя речи Андрея комсомольской горячности: "Может быть, и хорошо, что все так получилось: здесь ты все наверстаешь. У меня полно друзей, все - настоящие люди…"
Вспоминая студенческие времена, Андрей говорит: "У нас, бывало, на стройку уж такие долдоны ездили…" Последние два слова Авторы правят на "сачки приезжали".
В черновике Фриц на требование денег от Воронина выворачивает карманы. Это не похоже на аккуратного немецкого унтер-офицера, и Авторы изменяют на "раскрывает портмоне".
Маринованную капусту, которую ел Кэнси, правят на "кислую капусту".
"Сдох ваш фюрер!" - говорит Сельма Гейгеру в черновике. "Сожгли его, вашего фюрера" - правят Авторы.
"О Наставнике говорить было неловко", - думает Воронин и сравнивает: в черновике: "…ощущение было такое, словно разглашаешь семейную тайну"; позже: "…как о семейном деле с посторонними людьми".
"Все что угодно может быть сегодня, и все что угодно будет завтра, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах, и на нашей улице наступит праздник…" - думает Воронин в черновике. Позже Авторы исправляют первую часть мысли на: "Что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра - тоже…"
По показаниям Теодора Буха, Здание находилось "на Третьей Левой улице, неподалеку от": в черновике - "церкви", позже - "костела". В Здании, как говорилось, не подстерегали "ни грабители, ни маньяки-садисты, ни кровососущие": "пауки" - в черновике, "мохнатые твари" - в других вариантах.
Воронин вместе с Чачуа пересматривали дело о Падающих Звездах. В черновике дело состояло из "пухлой старой засаленной папки", в других вариантах - из "кучи пухлых засаленных папок". Получается, что дело стало более объемным, хотя чуть позже Чачуа упоминает об одиннадцати трупах по этому делу, в черновике же их восемнадцать.
Воронин говорит Эйно Саари: "Я уверен, что все подробности о Красном Здании вы узнали где-то на стороне. Сами вы его, может быть, даже и не видели". В черновике он более обстоятелен: "Я лично не верю, что вы в тот вечер провожали Эллу Стремберг, видели Красное Здание и видели, как Элла вошла в это здание. Я лично думаю, что вам это всё подсказали".
Антенна на Красном Здании названа странной и - в черновике крестовидной, позже - с несколькими поперечинами. Сельма, которую Воронин видит в Красном Здании, была в "кружевных розовых" не "трусиках", а "панталончиках".
Несколько по-другому описывалось развлечение ребят на сборах, о котором вспоминает Воронин: "…брали ботинок, привязывали его за веревочку к причинному месту заснувшего спьяна товарища, а потом ставили этот огромный грязный ботинок ему на морду, и как тот спросонья и в бешенстве хватал этот ботинок и запускал им в пространство…"
После того как пан Ступальский заявил, что они находятся в аду, Изя отвечает ему. В публикациях ответ выглядит так: "Во всяком случае, если это и не ад, то нечто совершенно неотличимое по своим проявлениям". В черновике идет упор на логику: "Если два явления разнятся по своим определениям, но идентичны по своим проявлениям, надлежит считать их одним и тем же явлением".
О выражении "Запад есть Запад, Восток есть Восток" Андрей думает, размышляя о характере Вана, и, если в черновике он оценивает это так: "Это были совершенно неправильные, несправедливые строчки, но в данном случае они почему-то казались уместными", то потом Авторы правят: "Строчка лживая, несправедливая, унизительная, но в данном случае она почему-то казалась уместной".
На вопрос, что он делал в Красном Здании, Кацман отвечает: "Это мое личное дело. Вы не имеете права вторгаться в мои личные дела. Докажите сначала, что они имеют отношение к составу преступления. Статья четырнадцатая у-пэ-ка". В черновике же он ее цитирует: "В соответствии с четырнадцатой статьей УПК следствие имеет право вторгаться в личные дела граждан только в том случае, если может доказать, что дела эти имеют отношение к составу преступления".
Когда Изя говорит Воронину, что он обязан говорить правду о том, что он видел Воронина в Красном Здании, Воронин спрашивает вполне в духе сухого допроса: "Вы же говорите, что это вроде сна. Тогда какая разница, видели вы меня во сне или не видели? Зачем что-то там давать понять?.." В черновике это звучит, скорее, саркастически: "Странное рассуждение, Кацман. Красное Здание - это что-то вроде сна? И если вы меня там видели, это вовсе не значит, что я там был, так? Зачем же такое благородство, душевная тонкость…" Изя на это отвечает: "Я просто постеснялся вам сказать, что о вас думаю иногда. И зря постеснялся", а в черновике добавляет: "Думал я правильно".
Когда, во время переворота, Кацман с Ворониным ведут разговор о том, что было в папке и что он сказал Гейгеру, Авторы в черновике ставят акцент несколько иначе. В репликах Изи вместо "Такие вещи, согласись, простым гражданам знать ни к чему. Этак все к чертовой матери вразнос может пойти…" - "Такие вещи не положено знать простым горожанам. Это и мне бы конец был, да и тебе, наверное, тоже…"; вместо "Зачем это ему [Гейгеру - С. Б.] - рассказывать?" - "Ну конечно, зачем он тебе станет говорить… Зачем он вообще кому-нибудь станет говорить?"; вместо "Кто владеет информацией, тот владеет миром, - это он очень хорошо у меня усвоил!.." - "А я сижу и думаю, чего это меня не приканчивают? А ведь теперь он меня может прикончить, если вспомнит…"; вместо "Интересно получается… - проговорил он неуверенно. - Может он просто забыл? То есть не то чтобы забыл…" - "Пожалуй, все-таки лучше тебе этого не знать, - неуверенно проговорил он. - Или сказать? Просто даже не знаю"; вместо "Не знаю. Это все надо обдумать. Так, сразу, и не сообразишь" - "Гейгер, наверное, об этом деле давно забыл. К вопросу о власти оно прямого отношения не имеет. По крайней мере, пока".
"Легенда" Румера по поводу самоубийства (взрыва) Дэнни Ли: в черновике - фермер со взрывчаткой, позже - работяга-взрывник.
На обеде у Гейгера Кацман замечает, что "у Манджуро за обедом водку подают". В черновике - не у Манджуро, а у Румера.
В разговоре о писателях (почему их нет в Городе), Изя замечает: "Воображаю, как они расправятся с твоим Румером!" В черновике более конкретно: "Воображаю, что бы какой-нибудь Салтыков-Щедрин сделал с твоим Румером!"
Полковник, сокрушаясь по поводу плохой готовности солдат (когда объявили боевую тревогу после взрыва у Президентского дворца), говорит: "Такого я не видывал, даже когда дрессировал этих чернозадых в Уганде!.." В черновике вместо "в Уганде" - "в Рас-аль-Хайме".
Во время разведки Андрей обращает внимание, что "Изя шел теперь рядом с Паком, махал у него перед носом схемой и кричал что-то про масштаб". В черновике все яснее: "…кричал, что масштаб на ней не соблюден".
После того как Воронин увидел проходившую статую, он обсуждает это с Изей:
- Ты мне вчера дневник читал… <…> Ну, этого… который повесился…
- Да?
- Вот тебе и да!
В черновике вместо последней реплики идет: "Похоже, что он был не сумасшедший".
Есть и казусы. К примеру, Амалия, в то время секретарша в газете, приносит Изе Кацману пирожки в пластикатовом пакете. Пластикатовый - в черновике. Потом Авторы правят его на полиэтиленовый. Но дальше по тексту, уже в конце романа, Андрей вспоминает время, проведенное в Хрустальном Дворце, и как Изя там запаял экземпляры "Путеводителя по бредовому миру" "в конверты из странного прозрачного и очень прочного материала под названием "полиэтиленовая пленка"". Получается, что ранее, видя пирожки у Изи в полиэтиленовом пакете, Воронин не удивлялся, а позже - как бы увидел в первый раз. Поэтому в ряде публикаций ГО (до замеченной Авторами ошибки) пирожки приносят в полиэтиленовом, а в других изданиях - в бумажном промасленном пакете.
Финал пребывания Воронина в Городе был описан Авторами несколько по-другому, более поэтически, но менее информативно:
И они сошлись, и остановились в десяти шагах друг от друга, - два рослых, неимоверно ободранных и изможденных человека, до глаз заросших нечистыми встрепанными бородами, и оба держали руку на пистолете, и оба уже спустили предохранитель, и они глядели друг другу в глаза, пытаясь угадать, что будет дальше, и не узнавали друг друга, и так и не успели узнать.
Потому что погасло солнце.
Убранные подробности
О разнице в цене дерьма Ван говорит: "Это - в Сычуани, а в Цзянси, например, цены доходили…" Сначала Авторы словами Воронина поясняют читателю: "Ну да, - пробормотал он. - Это же в Китае…", затем убирают эту реплику. Ван же, продолжая рассказ, сообщает о том, что сегодняшних цен он не знает, так как "после революции я не жил в деревне". "После революции" Авторы изменяют на "последнее время" - более размыто, неконкретно.
Первое появление в романе Сельмы сопровождается крепким запахом "духов, помады и еще какой-то парфюмерии". Помада из перечня убирается. Может быть, потому что Андрею, комсомольцу пятидесятых, не свойственно было отличать запах духов от помады?
В биографии полковника Маки, которую рассказывает Кэнси, есть такой эпизод: "…два года просидел в Берлине". В черновике Кэнси более точен: "…по долгу службы два года просидел в Берлине".
"У Кэнси же кобура на боку, что он в ней - сигареты носит?" - возмущается Андрей. "Бутерброды", - отвечает Дональд. И это выглядит то ли шуткой, то ли правдой. В черновике вставлены две поясняющие реплики: "Вы шутите?" - "Нет. В ночных дежурствах Кэнси носит в кобуре бутерброды, днем она у него пустая".
Негр Сильва, когда Изя шутливо называет его тонтон-макутом, "строил страшные рожи, делал вид, что палит из автомата". В черновике он еще и "изображал пальцами очки".
Во время паники в мэрии (нашествие павианов) Воронин жалеет, что "обеспечить кого-нибудь обмундированием второго срока - не может". В черновике интересная подробность: "…второго или, на худой конец, хотя бы третьего…" Там же, когда постепенно налаживается порядок, описываются слышимые Андреем шумы: "…голоса становились все громче, все увереннее". В черновике это описание более конкретно: "…голоса становились все громче, тон их становился все увереннее…" Тогда же Андрей видит своего бывшего сослуживца и пытается выяснить у него, что делать, прижав его к стене, чтобы тот не убежал. Чиновник делает "слабые попытки вырваться". В черновике более зрелищно и узнаваемо: "слабые конвульсивные попытки вырваться".
Относительно пистолета у Дональда Наставник говорит Андрею: "Вы, конечно, решили, что Дональд Купер уже отдался в руки полиции, арестован и признался в своих преступлениях…"
Авторы правят: убирают "отдался в руки полиции" и заменяют "признался" на "покаялся". Перечисляя же условия Эксперимента, Наставник о едином языке в Городе напоминает Воронину: "Помните, в первое время вы все допытывались…" Авторы убирают "в первое время", ибо и так ясно, что такой вопрос заинтересовал бы любого попавшего в Город сразу.
О тощем белобрысом интеллигенте, который интересовался гоном на болотах, в черновике говорилось, что он был в помятом костюме.
После того как отряд самообороны (от павианов) покинул человек в шлепанцах, еще один человек, латиноамериканец, тоже вылезает из грузовика "и, сунув большие пальцы под подтяжки, неторопливо пошел прочь". В черновике же, покинув кузов, латиноамериканец сначала "презрительно сплюнул под ноги Фрицу", а затем уже удалился.
Описывая появление Давыдова ("По мостовой неторопливо приближалась пароконная телега" и т. д.), Авторы в черновике добавляют: "Позади мужчины, в телеге, горбилась какая-то поклажа, накрытая брезентом".
Возбужденные павианы устремились на крышу и стали ломать там черепицу. В черновике добавление: "и швыряться ею". Позже Авторы убирают лишнюю подробность, так как далее по тексту процесс "швыряния" уже описан.
Давыдов, разговаривая с толпой, отвечает на вопрос интеллигента ("У кого гон?") не только пренебрежительно, но и "не взглянув на него". А после предложения Гейгера Давыдову "следовать за мной" действие описывается так: "Взгляды их скрестились. Наступила тягостная тишина". Потом Авторы убирают второе предложение: оно явно здесь лишнее и не соответствует бесшабашности Давыдова.
После рабочей ночи и отражения павианов Воронин, придя домой, сразу "разделся. Догола". В черновике поясняется: "Он хотел бы содрать с себя всё вместе с грязной, потной кожей".
На кухне у Воронина, когда описывается куча грязной посуды, упоминается "кухонный стол", определение "кухонный" (раз уж стоит на кухне, то какой же еще?) убирается.
Сельма заходит к Воронину за сигаретой и, получив просимое, "чиркнула зажигалкой и закурила". В черновике есть подробность: "…зажигалкой, которая неожиданно появилась в ее пальцах…" Тогда же, показывая Андрею транзистор, Сельма "отобрала у него приемник, раздалось хрипение, треск разрядов и заунывное подвывание". В черновике все расписано более подробно: не только "отобрала у него приемник", но и "покрутила какие-то незаметные колесики".
Убирают Авторы и несвойственную Кэнси шутливость. Рассказывая Андрею об операции по поводу окольцевания павианов, в черновике он шутит: "Павианы - твари умные, один там так прямо-таки нацеливается на должность старшего полицейского…"
Была в черновике и такая подробность. При жарком разговоре в гостях у Воронина Фриц Гейгер заявляет: "А я не желаю!", одновременно "пересаживаясь на место Отто, чтобы быть поближе к центру спора".
"Но я здесь свободный человек", - заявляет Давыдов и в черновике добавляет: "…заметьте, в первый раз в жизни".
Разгоревшийся разговор об Эксперименте, Наставниках и Городе прерывает Сельма. Андрей недоволен: "Неожиданно оборвавшийся разговор взбаламутил в нем какой-то неприятный осадок - что-то было недоговорено, что-то было не так понято, не дали ему объяснить, не получилось единства", - и в черновике идет вывод: "…и это ощущение мешало, как заноза".
Дядя Юра вдруг собирается петь, "уставясь своими ерническими светлыми глазами на голые ляжки Сельмы". В черновике объяснение: "…снова задравшей ноги чуть не на спинку кресла…"
"По-видимому, шефу здорово всыпал Главный прокурор", - говорит Андрею Гейгер. В черновике он еще и поясняет: "Дела скапливаются, процент раскрытий хреновый…"
Во время допроса, когда Гейгер бьет Питера Блока, после удара в живот и затем в подбородок Копчик падает. Фриц кричит ему "Встать!", и затем: "Копчик, всхлипывая и задыхаясь, торопливо возился на полу. Лицо Копчика было теперь совсем белое, с прозеленью, глаза выкатились, обезумели, он обильно потел". В черновике между этими двумя предложениями присутствует еще одно: "Фриц подскочил к нему, схватил за воротник и рывком вздернул на ноги". После этого звонит телефон, и, отвечая, Воронин говорит "сквозь зубы". В черновике более обстоятельно поясняется, почему: "…не разжимая зубов, чтобы не стучали". И позже Гейгер говорит о Копчике: "Но напоследок надобно еще проучить немножко". Авторы правят конец фразы: "…надобно проучить слизняка" - и добавляют: "Года три схватит".
Когда шеф полиции излагает Воронину важность дела о Здании, он сообщает: "Так что кроме вас этим занимается и будет заниматься еще кто-то из прокуратуры". В черновике говорится более подробно: "Одновременно с вами и независимо от вас этим делом будет заниматься еще кто-то из прокуратуры".
Когда Гейгер предлагает Воронину во время допросов рассказывать, что он работал в ЧК или ГПУ так же, как сам Гейгер пугает допрашиваемых Гиммлером, в черновике Андрей замечает: "Конечно, сравнивать гестапо с солдатами Железного Феликса…"
Когда Гейгер зачастил к Сельме, Андрей "сказал ему несколько слов". В черновике поясняется: "…сказал Фрицу прямо, что здесь ему ничего не отломится".
Делая вывод из дела о Здании, Андрей Воронин перечисляет те факты, которые его смущали (только ночью, в состоянии опьянения, несообразности в показаниях), "особенно же смущала полная бессмысленность и дикость происходящего". В черновике вместо несколько размытого "дикость происходящего" дается четкое определение: "ненужность такой дикой выдумки".
Дежурного, вызвавшего свидетелей ночью, Воронин в черновике обзывает: "дубина вы безграмотная" - и собирается не "я его, дубину этакую, припеку", а "я на эту дубину напишу рапорт".
Когда Андрей впервые видит Красное Здание, в тексте идет сразу его описание. В черновике есть предуведомление: "Андрей до последнего мгновения был уверен, что все это - вранье, глупый и бессмысленный блеф, мифическая оболочка какого-то антигосударственного заговора; но вот он стоял перед этим Зданием…"