Рассказ о брате, который Воронин услышал в Красном Здании, начинался в черновике более подробно: "Сами знаете, как это было. После войны вся наша слушательская братия принялась устраивать свою судьбу и карьеру - в частности, наперебой ухлестывать за высокопоставленными дочками. А дочки, прямо вам скажу, просто писали - фронтовики, гвардейцы, то-сё, да еще с высшим образованием. Только наш этот кавалер никогда и ни при каких обстоятельствах в этом гоне не участвовал. Конечно, бывало, приходил он на вечеринки…"
Мысли Воронина после выхода из Красного Здания в черновике тоже описывались более подробно: "Ну, нашел я это Здание, ну, побывал, увидел своими глазами… А дальше? Одну минуточку. Прежде всего я сделал фактическое открытие. Красное Здание существует…"
О Красном Здании рассказывает Воронину пан Ступальский. В опубликованных вариантах несколько неясно: "Он подробно описан в откровениях святого Антония. Правда, этот текст не канонизирован, но сейчас… Нам, католикам…" В черновике: "Он подробно описан в откровениях святого Антония. Правда, это не канонизированный текст, но сейчас нам это разрешено, нам, католикам…" И еще (уже об Эксперименте) пан Ступальский говорит: "История знает случаи, когда людей брали живыми на небо…" Первоначально - не "людей", а "великих праведников".
В черновике не только упоминается концовка известного анекдота, но и приводится он весь: "Андрей почему-то вспомнил анекдот, рассказанный в свое время Изей - про то, как медведь купил мотоцикл с люлькой и решил покатать зайца. Дал медведь шестьдесят километров в час и смотрит, как там косой. "У-лю-лю-лю-лю!" - лихо кричит заяц. Ишь ты, смельчак какой, подумал медведь с удивлением и дал восемьдесят километров. "У-лю-лю-лю-лю!" - голосит заяц. Ну, дает косой, подумал медведь и выжал сто. "У-лю-лю-лю-лю" - знай себе орет косой. Тут медведь перепугался, сбросил газ. "Ты что, - говорит, - ошалел? Разобьемся же к чертям…" И затормозил. И тут заяц наконец выговорил: "У лю… У лю… У люльки же дна нет, дурак старый!..""
После слов "Господин Ван, от имени прокуратуры приношу вам глубочайшие извинения за незаконный привод. Ручаюсь, что это больше никогда не повторится" в черновике Воронин думает: "Сказал и устыдился. Во-первых, привод не был, строго говоря, незаконным. Во-вторых, ручаться он никак ни за что не мог".
Дядя Юра, встретив Воронина у мэрии, сообщает ему: "Фриц твой белобрысый - этот здесь". А в черновике добавляет: "…помнишь его? Ну, немчик этот, все у тебя вместе пьем с ним…"
О том, что Сельма напропалую спит с доктором, Воронин отмечает: "Это было еще одно унижение…"
Появившись в редакции и слушая бравурную музыку из радиоприемника, Изя Кацман повествует: "Всеобщая амнистия!" и т. д. В черновике он этими словами отвечает на вопрос Сельмы: "Как же ты здесь оказался, Изечка?"
В начале конфликта Кэнси и Цвирика, происходящего во время переворота, Кэнси, указывая на вооруженных людей, прибывших вместе с Цвириком, спрашивает, не новые ли это сотрудники. Цвирик отвечает: "Представьте себе - да! Господин БЫВШИЙ заместитель главного редактора! Это новые сотрудники. Я не могу вам обещать, что они…" В остальных рукописях и изданиях речь обрывается, но в черновике он досказывает: "Я не могу вам обещать, что они ваши новые сотрудники, но это новые сотрудники редакции".
При обсуждении экспедиции на север Гейгер говорит: "Как можно глубже. Насколько хватит горючего и воды". И в черновике добавляет: "Причем, если по дороге представится возможность пополнить запасы, надо будет использовать их до последней капли". И следует ответная реплика Воронина: "…на какие запасы горючего ты там рассчитываешь. Там же средние века, какое там может быть горючее и какая может быть перестрелка?" И позже, когда Гейгер пытается выяснить, насколько далеко надо посылать Экспедицию (когда солнце сядет за горизонт), Андрей замечает: "Я вообще не понимаю, на кой черт тебе до самого конца доходить".
Когда Воронин начинает распаляться: "И скажи, пожалуйста, нашему дорогому Румеру, чтобы он зарубил на своем павианьем носу…", Гейгер его обрывает: "А можно без ультиматумов?" В черновике Воронин договаривает до конца: "…в канцелярию по науке и технике этот самый нос пусть не сует".
Полнее в черновике представлено и антисемитское высказывание Эллизауэра, в остальных вариантах он говорит: "Нет ничего на свете хуже жида. Однако я никогда ничего не имел против евреев! Возьми, скажем, Кацмана…" В черновике продолжает: "Он еврей? Да! Он жид? Ни в коем случае".
В походе, перед рекогносцировкой Изя и Пак "рассматривали схему города". В черновике поясняется: "…которую Изя раскопал в бумагах этой ночью".
И в перечислении остающихся, когда Воронин с Изей, Паком и Немым идет в разведку, смотрящих им вслед ("прищурившийся от солнца Пермяк, придурковатый Унгерн, испуганно округливший свой вечно полураскрытый рот, угрюмый Горилла-Джексон, медленно вытиравший руки куском пакли…"), в черновике продолжение: "…заика Йонсен, посасывающий сбитый палец…"
Во время разведки Воронин обращает внимание: "Какое-то общественное здание - не то театр, не то концертный зал, не то кино. Потом опять магазин - витрина расколота, - и еще магазин на другой стороне…" А в черновике после этого констатирует: "Видимо, начиналась деловая часть города".
Возвратившись из рекогносцировки и застав на месте экспедиции трупы и пожар, Воронин читает записи в дневнике, написанные Кехадой после ухода Андрея. "Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг с брызгами, и записи на этом кончались" - так в окончательном варианте. В черновике же: "Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг, а ниже, поперек страницы, огромными кривыми буквами было нацарапано "БУНТ". На этом дневник кончался".
Но Авторы не только сокращали, убирая лишние, по их мнению, подробности. К примеру, когда в редакции уничтожают письма, Кацман читает в одном из них о Гейгере: "У него везде свои люди". Это в черновике. Но Авторы, считая такое описание слишком общим, детализируют: "Его люди пронизывают весь муниципальный аппарат. Вероятно, они есть и в вашей газете".
Политические правки
Правок, рассчитанных на неуемную работу цензоров даже здесь мало. Здесь, скорее, работала автоцензура АБС: "Ну, невозможно такое будет опубликовать. Никогда". Знали бы они тогда о нынешней вседозволенности…
Матильда Гусакова, рассказывавшая о Здании и угодившая поэтому на допрос к Воронину, пытается выяснить, кто же настучал на нее. В публикациях романа до последнего времени ее слова были такими: "Кто же мог сообщить? - проговорила она. - Вот уж не ожидала!.. - Она покачала головой. - И здесь, оказывается, надо соображать, кто да с кем… При немцах сидели - рты на замке. Сюда подалась - и тут, значит, та же картина…" В черновике же все выглядело по-другому: "Кто же это мог настучать? - раздумчиво проговорила престарелая Матильда. - У Лизы все свои, разве что Кармен где-нибудь натрепалась после… болтливая старуха… У Фриды? - Она покачала головой. - Нет, не может быть, чтобы у Фриды. Вот к Любе ходит один… противный такой старикашка, глазки у него так и бегают, и вечно он пьет за Любин счет… - Она положила вязание на колени и задумчиво посмотрела в стену. - Вот уж никак не ожидала! И здесь, оказывается, приходится соображать, кто настучал, на кого настучал… При немцах сидели - рты на замке. После сорок восьмого - опять помалкивай да посматривай. Только немножко рот открыли золотой весной - на тебе, русские на танках прибыли, опять заткнись, опять помалкивай… Сюда подалась - и тут та же картина". И позже, на вопрос Воронина, верит ли она в Красное Здание, она отвечает: "За кого это вы меня принимаете, чтобы я в такие басни верила?"
Пан Ступальский, рассказывая о подполье, говорит об одном инженере: "материалисте" - в изданиях, "коммунисте" - в черновике.
Убрано было из чистовика и большинства изданий (когда Воронин заполнял анкету Кацмана при допросе): "Партийная принадлежность? - Без", еще убран Васил Биляк из перечисления, кого Кацман видел в Красном Здании ("Из нового времени: Петэн, Квислинг, Ван Цзинвэй").
Эти и многие другие подробности были восстановлены при работе над собранием сочинений издательства "Сталкер".
Стилистическая правка
Но наиболее богатой на примеры выглядит, конечно, стилистическая правка черновика. Долго работая над рукописью, Авторы правят и правят ее, находя иногда более емкое, иногда более точное, а иногда и более зрелищное слово.
О дерьме Андрей в черновике говорит: "У нас это дело вообще не продается". Некоторая двусмысленность насчет "непродажности" дерьма присутствует в таком изложении, и Авторы изменяют: "У нас этим делом вообще не торгуют…"
Грузовик мусорщиков испускает "густые клубы" в черновике "черного", а после правки - "синего дыма".
Яма, наполненная черной водой, которую сходу проскакивает грузовик Дональда, в черновике названа просто "глубокой"; "страховидная" - находят Авторы более зримое определение.
"Он считал, что Гаити - это то же самое, что Таити", - говорится в черновике. Слишком грубая ошибка - считают Авторы и правят: "…он путает Гаити с Таити…"
В описании пейзажа Города Авторы во фразе "…стала видна раскаленная Желтая Стена, поднимавшаяся в небо…" заменяют "поднимавшаяся" на "уходящая".
При описании бесчинств павианов ("приставали к побелевшей от ужаса женщине, прижавшейся к стене") Авторы находят более образные слова: не "прижавшейся к стене", а "обмершей в подъезде".
Авторы описывают реакцию местных жителей на неуспешные действия отряда самообороны по отражению павианов: "Женщины в окнах оскорбительно захохотали", а позже подправляют: не "оскорбительно", а "издевательски".
Карнизы и водосточные трубы, "усеянные" беснующимися павианами. Авторы правят: не "усеянные", а "облепленные".
Голова Давыдова сначала описывается как "волосатая", правится на "патлатая".
Отто Фрижа: определение "чахоточный" исправлено на "маленький тощий". Дональд: "холодноватый" - на "язвительный".
На рассказ Воронина о металлургическом комбинате в Череповце Давыдов реагирует: "Значит, и до Череповца добрались?" Правя, Авторы усиливают негативность этой реакции: "И его, значит, в оборот тоже взяли…"
Вспомнив о бабах, Давыдов в черновике "покрутил носом". Исправляется на "пошевелил бородой".
О Сельме, увидев ее второй раз, Воронин думает: "Черты лица ее были скорее неправильны и грубоваты". Авторы правят: "Лицо у нее было скорее неправильное и грубоватое даже…" А вот описание ее ног ("Они были длинные, гладкие, твердые" и т. д.), которое в черновике находилось в этом месте (когда Сельма пришла к Андрею попросить сигарету), Авторы переносят ближе к началу - во время первого появления в романе Сельмы, когда ее, новенькую, привел ночью Кэнси. Описывая Сельму словами Андрея, Авторы позволяют себе в черновике: "…блядь и блядь…", но потом правят: "…сучка и сучка…" И позже в тексте нецензурное слово правится Авторами на "шлюху".
Показывая Воронину транзистор, Сельма говорит: "На всех диапазонах один треск и вой, никакой музыки нет". Авторы добавляют Сельме речевую характеристику: вместо "никакой музыки нет" - "никакого кайфа".
Высказанная Сельмой мысль об очеловечивании павианов кажется Воронину "не лишенной какого-то смысла". Рядом идут "мысль" и "смысл", и Авторы заменяют "смысла" на "рационального зерна".
На вопрос Изи, что является целью руководства, Андрей отвечает: "Всеобщее благо, порядок, создание максимально благоприятных условий для работы…" Правя черновик, Авторы заменяют "максимально благоприятных" на "оптимальных" и "работы" на "движения вперед".
О варианте изгнания павианов Изя заявляет: "…силенок не хватит". Потом Авторы находят более точное: "…кишка тонка…" О варианте сокрытия существования павианов Изя говорит: "Их слишком много, а правительство у нас пока, слава богу, не диктаторское". Вторую половину фразы Авторы правят: "…а правление у нас пока еще до отвращения демократическое". Павианов, заполнивших Город, Изя вначале называет "банды", затем - "стада и шайки". Кацман изображает восхищение, вначале "высоко задирая брови", позже Авторы находят более точное: "…ударяя кулаком в ладонь".
При общении с Гофштаттером Отто Фрижа "счастливо сиял", затем Авторы находят более точное (ибо, как выясняется дальше из его рассказа, радоваться ему особенно было нечего): "…не переставал улыбаться…" Сам же Гофштаттер просит передать Гейгеру, что он ему оставит немного свинины, "килограммчика три". Уважительность полусумасшедшего немца к соотечественнику не соответствует уменьшительному "килограммчика", и Авторы правят на "килограмма три". О Гоффштаттере упоминается, что он смертельно боится "китайцев, японцев и негров", потом Авторы заменяют японцев на арабов.
Давыдов привозит Воронину "два здоровенных рогожных мешка" с картофелем. "Здоровенных" правится на "тучных".
Во время стилистической правки черновика Авторы иногда приводят просторечные выражения к литературным нормам. К примеру, вместо "навстречу ему выперся Изя" - "в дверях его перехватил Изя". Но в речи персонажей просторечия стараются оставлять: Давыдов не понимает слово "кальмары" и говорит "камары" (потом, уже в изданиях, тщательный корректор правит на "кальмаров", но Авторы возвращают к исходному - "камаров").
Изино восхищение ("Любопытная вещь!") Авторы заменяют на более эмоциональное, близкое к характеру Изи "Поразительная штука". И далее, когда Изя рассказывает о северных районах, в черновике он говорит: "Правда, справедливости ради, должен сказать, что многое в этих рассказах доверия совершенно не заслуживает". Для эмоционального Изи - слишком гладкая размеренная речь. Поэтому Авторы правят: "Правда, и врут про те места тоже безбожно".
Об интеллигенции Андрей говорит: "Терпеть не могу этих безволосых очкариков, дармоедов". Авторы "безволосых" правят на "бессильных" и добавляют к перечислению "болтунов".
"В спорах родилось", - говорит дядя Юра и щупает у себя: в черновике - под глазом, позже - правую скулу.
Из рассказа Кацмана о Городе: "Условно считаем, что направление на солнце, та сторона, где болота, поля, фермеры, - это юг, а обратная сторона, в глубину города, - север". "Обратная сторона"… Авторам не нравится такое определение, и они изменяют на "противоположная сторона".
Песню, которую пели Фриц и Отто, Воронин характеризует в черновике как "славную боевую песню". "Славная" изменяется на "великолепную". А песню "Москва - Пекин" Воронин называет сначала "боевой", а в исправленном варианте "прекрасной".
Об уединении Андрея и Сельмы сначала говорится, что в Андреевых "воспоминаниях оказался сладостный опустошающий провал". Позже Авторы правят "воспоминаниях оказался" на "ощущениях образовался". Ибо это были именно ощущения, а не воспоминания.
После песни Галича, исполненной Изей Кацманом "дядя Юра вдруг со страшным треском обрушил пудовый кулак на столешницу", и далее в черновике - "очень длинно, сложно и необычайно грязно выругался", а в исправленном варианте - "длинно и необычайно витиевато выматерился".
На шее Питера Блока "длинно съехал книзу и снова подскочил под подбородок могучий хрящеватый кадык". "Под подбородок" правится на "к подбородку".
По заявлению Питера Блока, от дочери Гофштаттера "все мужики в околотке": в черновике - "без памяти бегают", в исправленном варианте- "по углам прячутся". И Питер Блок во время очередного вопроса "воздел глаза к потолку", а в исправленном варианте "возвел глаза к потолку". Речь Питера Блока тоже правится: не "напился", а "насосался", не "насовали" (о драке), а "навешали".
"Перестаньте врать, Блок, - устало сказал Андрей. - Стыдно слушать…" "Стыдно" правится на "срамно". И далее Воронин думает: "Попробуй мне только пол заблевать - я тебя, сукиного сына, одной промокашкой заставлю все убрать…" Последнее слово правится на "подобрать".
Фриц при допросе наносит Питеру Блоку "короткий удар в живот". Затем Авторы изменяют "короткий" на "режущий".
В черновике Воронин определяет грабителя Копчика как "гнойный прыщ на теле общества". Позже Авторы изменяют "гнойный прыщ" на "фурункул".
У Гейгера во время допроса Копчика челюсть "далеко выдвинута вперед". Затем Авторы находят более удачное описание: "свирепо выдвинута вперед". Андрей, невольно любуясь Гейгером, замечает: "В нем уже почти ничего не осталось от надутого…": "солдафона" - в черновике, "молодого унтера" - в поздних вариантах. И далее, вспоминая об исчезнувшей уже наглости Фрица, Андрей сначала называет ее "бессмысленной", позже - "туповатой".
Идя к шефу полиции, Воронин "ожидал втыка, крепкого начальственного фитиля". "Крепкого" изменяется на "шершавого".
В перечислении ужасов в Здании присутствуют "черные провалы люков, дышащие неслыханным кладбищенским зловонием". Авторы правят неточное "неслыханным" на "ледяным".
Папки с делами у следователя Воронина сначала "растрепанные", затем - "разбухшие".
Чачу а в разговоре с Ворониным называет русских "дураками". Слово слишком заезженное, и Авторы правят: "идиёты". И описание смеха Чачуа как "раскатистый хохот толстого кавказца" правят на "раскатистый хохот страшно довольного кавказца". Анекдот же про заварушку в Питере Андрей называет в черновике "нехитрым и глупым", позже - "дурацким".
Матильду Гусакову Воронин в сердцах (и мысленно) называет "старой стервой", но называть так старушку… и Авторы правят: "старую корягу".