А заигрывания Рима с Александром, как и с южно-русским князем Даниилом Галицким – о чём позже, имели одну цель: спровоцировать русских на самоубийственный вооружённый конфликт с Золотой Ордой. Такой конфликт – в котором Русь таскала бы каштаны из огня для Рима, решал бы в интересах Запада сразу несколько задач.
С одной стороны, битвы русских с монголами Орду ослабили бы, а это окончательно устраняло бы опасность нового и более глубокого – до Ла-Манша, европейского похода степняков, который, как выяснил Плано Карпини, они планировали.
С другой стороны, неизбежное резкое ослабление Новгорода обеспечивало бы успех западной экспансии на русский Север с окатоличиванием Новгорода. А это, во-первых, отторгало бы Новгород от остальной России – вначале духовно, а затем и политически… Во-вторых, отчуждение Новгорода создавало бы в будущем политические и военные проблемы для восстанавливаемой русскими православной Руси.
Ослабление силы русских княжеств на русском Юге, Юго-Западе и Северо-Западе обеспечивало бы переход их во владение ряда католических государей, подчиняющихся Риму, и, опять-таки, окатоличивание населения этих княжеств…
Собственно, это после включения юго-западных и западных русских земель в состав Польши и Литвы во многом и произошло. И мы по сей день расхлёбываем последствия того, что ранее русский Юго-Запад подпал тогда под влияние католичества и униатства, одним из отдалённых последствий чего стала бандеровщина.
Короче – задумано было Римом в XIII веке в отношении Руси хитро, но хитро для простаков! Александр же Ярославич Невский был не из простаков. Он ордынских ханов за нос водил, так что он и на каверзы папы не поддался.
Александру Невскому достался непростой удел – начиная с конца 40-х годов XIII века до конца жизни он был вынужден балансировать на грани между близорукой горячностью русских князей, включая младшего брата Андрея и собственного сына Василия, и угрозой монгольских репрессий против Руси. И эту свою великую историческую задачу Александр Ярославич, поставленный в тяжёлые условия предшественниками, включая его дядю и отца, выполнил.
Разумных альтернатив жизни на коленях у Руси тогда не было, и Александр – один из немногих русских знатных людей, понял это именно так, как надо было понять. Он научился жить на коленях, не становясь рабом и оставаясь духовно свободным. А при этом он, сохраняя мир на Руси, соглашаясь на проведение переписи и усмиряя восстающих против неё, камень за камнем восстанавливал Русь, будучи уверенным, что будущее – за ней.
И он ведь был прав!
Но далеко не все это тогда понимали…
С 1249 года на владимирском великокняжеском столе сидел его брат Андрей Ярославич, женатый на дочери Даниила Галицкого, с которым Андрей завязал тесные отношения. О Данииле ещё будет сказано, а что до Андрея, то Карамзин вполне основательно – его оценка согласуется с судьбой Андрея – пишет, что Андрей, "…имел душу благородную, но ум ветреный и неспособный отличать истинное от ложного, княжа во Владимире, занимался более звериною ловлею, нежели правлением".
Собственно, легкомыслие Андрея и навело на Владимирскую землю Неврюеву рать, а "расшивать" ситуацию пришлось Александру, уговаривая Сартака – старшего сына Бату, "курировавшего" русские дела, не свирепствовать.
Тогда уже начался неизбежный процесс своего рода "конвергенции" и некоторого обрусения монгольской верхушки. Сам Сартак был личным другом Александра, а его единственная дочь крестилась, и, получив в православии имя Федоры, в 1257 году вышла замуж за белозёрского князя Глеба Васильковича. В 1261 году в Сарай-Бату митрополитом Кириллом была учреждена Сарская епархия во главе с епископом Митрофаном. Её прихожанами были не только русские невольники, но и монголы. Один из племянников хана Беркé даже тайно бежал в Ростов Великий и там крестился под именем Петра, а впоследствии был причислен к лику святых.
Это не означало принципиальных изменений в зависимом и данническом положении Руси, однако неизбежный процесс начался и уже не мог прерваться – в исторической перспективе Орда системно слабела, Русь системно восстанавливалась, и Александр всеми силами старался не сорвать этот процесс.
Что же до Андрея, то он мог его сорвать с самыми трагическими для будущего последствиями, почему Александру и пришлось пойти против Андрея, получив ярлык на великое княжение для себя – как якобы покорного Орде.
Андрей бежал в Швецию, в 1256 году вернулся, был принят Александром хорошо и получил в удел Нижний Новгород и Городец, а потом Суздаль. Умер в 1264 году – уже после смерти старшего брата.
Александр княжил во Владимире с 1252 по 1263 год, наведываясь в Орду. В 1257 году в Новгороде, где княжил сын Александра Василий, начались волнения, вызванные приездом монгольских чиновников для переписи и наложения дани. Спровоцировали Василия и новгородцев бояре – жадность сильнее благоразумия. Юный Василий по внушению бояр уехал из Новгорода в Псков, объявив, что не желает повиноваться отцу, "везущему с собой оковы и стыд для людей вольных".
Великий князь приказал арестовать Василия и препроводить в Суздальскую землю, а подстрекателей-бояр казнил.
В 1261 году взволновались Ростов, Суздаль, Владимир, Ярославль… Ханы передавали право сбора дани на Руси восточным откупщикам, и неумеренная жадность последних переполнила чашу терпения. Александру опять пришлось ехать в Сарай-Бату к хану Беркé, улаживать проблему. В итоге Берке согласился на передачу функции сбора дани непосредственно русским князьям, но Александра задержал у себя. Лишь осенью 1263 года он, уже больной, вернулся в Нижний Новгород, и проехав оттуда в Городец, окончательно слёг. 14 ноября 1263 года Александр скончался, перед смертью постригшись и приняв схиму.
Усопшего привезли во Владимир уже в жестокие зимние холода, но весь народ шёл навстречу гробу до боголюбовской резиденции, горе было всеобщим. Плакал и своенравный Новгород…
Карамзин, завершая свой рассказ об Александре, писал: "Имя Святого, ему данное, гораздо выразительнее Великого: ибо Великими называют обыкновенно счастливых; Александр же мог добродетелями своими только облегчать жестокую судьбу России, и подданные, ревностно славя его память, доказали, что народ иногда справедливо ценит достоинства государей и не всегда полагает их во внешнем блеске государства"…
Говорить о блеске Русского государства тогда не приходилось, но заслугой Александра было то, что о Русском государстве можно было говорить не в прошедшем времени.
Крупный русский историк Николай Иванович Костомаров, не чуждый либеральных веяний, тем не менее, оценивал Александра Невского высоко и судил о нём весьма верно. Костомаров писал, что поездки Невского в Орду научили его многому и позволили понять, что чрезвычайная сплочённость монголов даёт им решающее преимущество перед тогдашними русскими, которые "будучи готовы защищать свою свободу и умирать за неё, ещё не умели сплотиться для её защиты".
Размышляя о Невском, Костомаров отмечал также, что его "угодливость хану, уменье ладить с ним, твёрдое намерение держать Русь в повиновении завоевателям" объяснялись стремлением Невского "отклонять от русского народа бедствия и разорения, которые постигали бы его при всякой попытке к освобождению и независимости"…
Лев Гумилёв высказывал мысль о том, что Александр-де, заключив "союз с Ордой", предотвратил-де поглощение Северной Руси католической Европой и тем якобы спас русское православие – основу национальной самобытности. Глупая, надо заметить, мысль! Подобные "похвалы" хуже хулы…
Александр действительно пресёк планы как Рима, так и западных феодалов, имеющие целью поглощение Русского Севера, однако пресёк их не мифическим "союзом" с Ордой, а мечом. И пресёк не во имя спасения православия, а по вполне понятным практическим причинам.
При этом терпимость и даже интерес монголов к православию объяснялся не пресловутой "толерантностью", а намного более примитивными религиозными взглядами монголов. Они претендовали исключительно на власть над телами покорённых народов, а не над душами, да и не могли претендовать на последнее в силу, повторяю, примитивности духовной сферы.
Католичество же, напротив, претендовало на власть прежде всего над душами, из которой (это подразумевалось, но не афишировалось) должна была вытекать власть уже и над телами.
Александр это, вне сомнений, понимал.
Современный "историк" Михаил Сокольский ничтоже сумняшеся заявляет: "Позор русского исторического сознания, русской исторической памяти в том, что Александр Невский стал непререкаемым понятием национальной гордости, стал фетишем, стал знаменем не секты или партии, а того самого народа, судьбу которого он исковеркал"… Ирина же Карацуба бестрепетно утверждает, что Александр "подвёл (!? – С.К.) Русь под ордынское ярмо"…
Ни больше, но и не меньше!
"Бывали хуже времена, но не было подлей", – горько замечал Николай Алексеевич Некрасов! Не жил он во времена Ирины Карацубы и Михаила Сокольского, грязнящих имя Александра Невского и лояльных к именам Горбачёва и Ельцина.
Уж не буду говорить о том, что ни один народ никогда и ни при каких обстоятельствах не удостаивает чести быть на протяжении веков предметом национальной гордости и знаменем того, кто такой чести не достоин…
Просто остановлюсь на жизни Даниила Галицкого, без упоминания которого любой полноценный обзор русской истории невозможен, и без знания судьбы которого сложно понять до конца судьбу и суть Александра Невского.
Даниил Романович Галицкий (~1201–1264), князь Галицко-Волынский, старший сын византийской принцессы Анны и Романа Мстиславича Галицкого, ранее упоминаемого на этих страницах, был, как и его отец, личностью выдающейся. Обоих хорошо знали в Европе, оба имели свой вес в европейских делах. После гибели Романа в 1205 году в его огромном и богатом княжестве началась боярская смута, захваты земель Венгрией и Польшей… Малолетнему Даниилу достался лишь родовой удел – восточная часть Волыни с Владимиром-Волынским. Только после упорной борьбы повзрослевший галицкий князь смог разбить венгров, вернуть Галич, отвоевать Западную Волынь и подавить оппозицию галицкой знати. В ходе этой борьбы он умело использовал помощь то венгров, то польского короля Лешка, то волынских бояр.
К моменту нашествия Бату Даниил окончательно утвердился в Галиче и продолжил работу по укреплению и развитию вновь объединённого Галицко-Волынского княжества.
Первое знакомство князя Даниила с монголами произошло в битве на реке Калке, то есть – в 1223 году. Тогда Даниил, раненный в грудь, спасся с остатками дружины бегством. Когда Бату двинулся на Русь, Даниил просто не успел вмешаться в ситуацию вовремя, однако в 1240 году, когда Бату пошёл на Киев и из Киева сбежал князь Михаил, Даниил принял ответственность за Киев на себя и посадил там своего тысяцкого Дмитра, который руководил обороной города.
Даниил же направился в Венгрию с сыном Львом сватать королевскую дочь – впрочем, безуспешно. Скорее всего, он пытался заручиться и помощью против Бату, однако и эти попытки успехом не увенчались.
Вернувшись в Галич, Даниил нашёл свои земли разорёнными и дважды разграбленными монголами – на пути в Венгрию и при возвращении из европейского похода… Киев также был разрушен. Приходилось всё начинать заново, чем галицкий князь и занялся.
Столицу княжества он перенёс из боярского Галича в новый город Холм, расположенный к северо-западу от Владимира-Волынского (ныне – в Люблинском воеводстве Польши). По княжескому призыву в Холме поселились ремесленники "со всех концов земли". Поощряя строительство, ремёсла, торговлю, Даниил обеспечил новый расцвет Галицко-Волынского княжества. Одновременно он жёстко прекращал междоусобицы, опираясь в борьбе против боярства на служилых феодалов и горожан, в чём был, по сути, предшественником политики Ивана IV Грозного.
Казалось бы, положение юго-западного Галицко-Волынского княжества и его князя было намного менее зависимым от Орды, чем у северо-восточных русских земель и князей, однако и Даниилу пришлось ехать на поклон к Бату. У Карамзина этот момент описан весьма выразительно:
"Послы за послами являлись у него от имени ханского, требуя, чтобы он искал милости Батыевой раболепством или отказался от земли Галицкой. Наконец Даниил поехал к сему завоевателю через Киевскую столицу, …встретил татар за Переяславлем, гостил у Куремсы, их темника, и в окрестностях Волги нашёл Батыя, который в знак особенного благоволения, немедленно впустил его в свой шатёр без всяких суеверных обрядов, ненавистных для православия наших князей…".
Здесь цитирование придётся временно прервать, чтобы пояснить, что, например, киевский и черниговский князь Михаил Всеволодич (который в 1240 году бежал из Киева), в 1245 году был затоптан в Орде ногами за отказ пройти меж двух "очищающих" огней… Правда, у Михаила к тому времени накопились и другие перед Бату "грехи" – князь пытался поднять против него Запад и даже сносился на сей счёт с папой Иннокентием IV, обещая перейти в католичество.
С Даниилом же обошлись иначе:
"…"Ты долго не хотел меня видеть (сказал Батый), но теперь загладил вину повиновением". Горестный князь пил кумыс, преклоняя колена и славя хана. Батый хвалил Даниила за соблюдение татарских обычаев; однако ж велел дать ему кубок вина, говоря: "Вы не привыкли к нашему молоку". Сия честь стоила недёшево: Даниил, пробыв 25 дней в улусах, выехал оттуда с именем слуги и данника ханского…".
В 1250 году южно-русский летописец, описывая поездку Даниила к Бату, восклицал: "О, злее зла честь татарская!", и эти слова стали на Руси поговоркой.
"Благосклонность" Бату к Даниилу была вполне объяснима – затоптать очередного русского князя недолго, однако управлять "неверными" лучше всего руками "неверных", и коль уж так, то лучше иметь дело с сильным, но покорившимся князем, который и дань соберёт обильную, и обеспечит материальную базу дани.
У Даниила тоже имелся свой расчёт – разгромить монголов было невозможно, значит, с ними надо было ладить, восстанавливая русские земли и накапливая силы. Карамзин пишет: "…сей князь, лаская моголов, хотел единственно усыпить их на время и думал о средствах избавить отечество от ига".
Даниил начал переговоры с европейскими государями – венгерским и польским королями, австрийским герцогом, литовскими князьями, о совместном сопротивлении Орде. Он также дал знать в Рим папе Иннокентию IV, что "желает соединить церковь нашу с латинскою, готовый под ёё знамёнами идти против моголов".
Александр Невский подобные притязания Рима отверг, и понятно почему. Его контакты с католичеством были острее не бывает – на острие меча, и войти в союз в Римом означало признать претензии на Севере и Северо-Западе католических рыцарских орденов. Да и сам союз с Западом означал тогда для Северо-Восточной Руси историческое самоубийство.
Данил же Галицкий нередко союзничал с соседними католическими государями на вполне равноправной основе, и мог иметь надежды на общее выступление против монголов, угрожавших католической Европе.
Иннокентий IV к идее перехода галичан под его духовную власть отнёсся, естественно, с пониманием, называл Даниила "королём и любезнейшим сыном" и предлагал королевский венец, на что князь ответил: "Требую войска, а не венца, украшения суетного, пока варвары господствуют над нами".
Один этот ответ показывает редкие ум и незаурядность Даниила. Этот ответ, к слову, был дан в 1249 году – ещё до появления под Владимиром Неврюевой рати… Как видим, князь Даниил смотрел на вопрос – подпала Русь под иго, или нет? несколько иначе, чем Ирина Карацуба…
И Иннокентий IV, и Даниил взаимно хитрили, при этом в 1254 году папа, всё же, прислал князю королевские регалии, и Даниил короновался в Дрогичине в обмен на уверения в поддержке его западными союзниками и обещание папы объявить крестовый поход против Орды.
Когда Бату проходил по Венгрии и Силезии и подходил к Далмации, Европа была в ужасе. Германский император призывал коллег-государей собирать войско, духовенство молилось, народ постился… Лишь французский король Людовик IX "Святой" (1214–1270), поддерживаемый матерью – регентшей Бланкой Кастильской, уверял, что, уповая на Бога и свой меч, "смело встретит варваров"…
Всё это было, впрочем, не более чем болтовнёй. Вскоре Людовик решил заняться более надёжным делом – организацией 7-го крестового похода на Восток, начавшегося в 1248 году, а затем – в 1270 году, и 8-го крестового похода, во время которого Людовик умер.
Что же до крестового похода на Бату, то Иннокентий IV действительно обнародовал буллу, где призывал к походу "богемский, моравский, польский, сербский и другие народы", однако ничем реальным это не закончилось. Власть папы в то время была велика, и "осечка" с помощью Даниилу была вполне объяснимой: Иннокентий IV предпочитал бороться против германского императора Фридриха II Гогенштауфена и поощрять Тевтонский орден в его завоевании польской Пруссии, Литвы и продвижении на русский Север. Даниила же Галицкого на Юго-Западе, как и Александра на Севере, просто провоцировали, что Даниил, к его чести, быстро понял и, несмотря на угрозы папы, в 1255 году отказался от всех обязательств перед Римом.
Даниил попытался противостоять Орде на свой страх и риск и вошёл в союз с великим литовским князем Миндовгом, который успешно воевал против ограниченных монгольских контингентов, посылаемых против него.
Жизнь Миндовга вполне схожа с жизнью многих русских князей: союзы с бывшими врагами, вражда с бывшими союзниками, борьба за власть с племянниками, которые его в конце концов и убили в 1263 году во время охоты…
Миндовг много лет уступал Тевтонскому ордену, позднее громил его войска, в 1262 году вёл переговоры о совместном выступлении против Ордена с Александром Невским, и в том же году заключил мир с галицкими князьями, успев повоевать и с ними.
А за семь лет до этого Миндовг оказался союзником Даниила. В Орде умер Бату, начались, как водится, распри, темником-наместником на Южной Руси был слабый Куремса, и Даниил решил рискнуть и освободить занятые монголами волынские города.
Увы, первоначальный успех был непрочным – Куремсу сменил решительный Бурундай, и в начале 60-х годов монголы, войдя на Волынь, ультимативно, под угрозой тотальных репрессий, потребовали срыть крепостные валы вокруг Владимира-Волынского и других городов, за исключением столичного Холма.
Постаревший Даниил укрылся в Польше, пытался склонить к выступлению против Бурундая поляков и венгров, но в том, естественно, не преуспел. В 1264 году он умер, и Галицко-Волынское княжество быстро пришло в упадок, разрываемое на части хищными соседями.
Либералы обвиняют Александра Невского в том, что он-де сознательно отказывался от союза с католическим Западом в пользу "союза (? – С.К.) с монголами" и подавлял-де стремление русских городов, и прежде всего – Новгорода, к расширению своих прав, поскольку в последнем случае, как утверждает Ирина Карацуба, "Русь неизбежно втягивалась в систему европейского права", а Александра-де "устраивала система правления, принятая в монгольских улусах"…