* * *
Одно время известный футбольный агент Константин Сарсания помогал Курбану Бердыеву формировать состав казанского "Рубина". Они вдвоем много летали: Бразилия, Чехия, африканские страны… В Сенегале пошли на местный рынок. Курбан долго что-то выбирал. Константину, хорошо владеющему французским языком, стало скучно. Он подозвал местного пацаненка, дал ему купюру и сказал: "Вон, видишь, дядя стоит? Подойди к нему и скажи: "Бекиич, дай денег!"" Мальчишка запомнил только первое слово, подошел к Бердыеву и говорит: "Бекиич!" Курбан сначала ноль внимания. Пацаненок во второй раз: "Бекиич!" Курбан снова вроде как не слышит. Третья попытка: "Бекиич!" Бердыев оборачивается, видит негритенка, ничего не понимает, таращит на него глаза, переводит изумленный взгляд на Константина и спрашивает: "Откуда он меня знает?!"
* * *
Максим Боков, высококлассный защитник, работал у Павла Садырина и в "Зените", и в ЦСКА. Он рассказывал, как однажды зимой команда отправилась на тренировочный сбор в Финляндию и занималась на территории знаменитого центра Kisakeskus:
– Как-то Пал Федорыч устроил кросс по снегу – наверх и обратно. "Я вам там наверху сюрприз приготовил", – сказал он. А мы старательно, где могли, дистанцию делали короче, чтобы как можно меньше бежать по снегу, а только – по дороге. Вернулись. "Что-то вы быстро, – удивился Садырин. – Сюрприз видели?" – "Нет, какой сюрприз?" – "Понятно. Значит, не добежали. Ничего, вечером еще раз побежите". Пришлось побежать еще раз. Наверху на снегу написано: "Ну что, тяжело, уроды?" – любимое слово Федорыча, и никто не обижался, только смеялись.
* * *
Канадский хоккейный вратарь Мартин Бродо рассказывал, что во время исполнения буллитов и выходов соперников "один на один" всегда старался смотреть в глаза противнику и по глазам определять, куда тот намерен бросить шайбу. В большинстве случаев прием срабатывал: невероятная реакция Бродо позволяла ему спасать ворота. Но в ситуации с Александром Овечкиным номер голкипера не проходил. Что делал Овечкин? Он затонировал (как на автомобиле) плексигласовое свое забрало, и сколько Бродо не вглядывался, глаз Овечкина вратарь не видел. Правилами тонирование не запрещено.
* * *
Рассказ Алексея Петровича Хомича, "тигра", как назвали его англичане во время турне "Динамо" по Англии в 1945 году из детства:
– Оставляли меня, пацана, дома с сестренкой. Ей, должно быть, год был. А ребята со двора хором: "Хома, выходи!" А как выходить? Сестру-то не оставишь! Я ее в одеяло завертывал и вниз. И укладывал вместо штанги. Она спала, а мы бились. Так я вам скажу: под ту руку, где она лежала, забить мне было невозможно. Под ту руку я бы мышонка не пропустил. Сам бы убился. Вот что мы, дурачье, вытворяли. Если бы я теперь увидел сына за таким делом, не знаю, что бы с ним сделал…
* * *
Украинский журналист Николай Несенюк, рассказывая читателям о встрече главы судейского футбольного корпуса страны Пьерлуиджи Коллины с прессой, сообщил: "… Когда советский арбитр Филатов получил "Золотой свисток" ФИФА 50 лет назад…" В комментариях въедливый интернетовский пользователь поправил: "Не Филатов, а Липатов".
На самом же деле речь идет о Николае Гавриловиче Латышеве, получившем "Свисток" за финальный матч чемпионата мира 1962 года Бразилия – Чехословакия.
* * *
В 1983 году 15-летний Игорь Добровольский здорово сыграл в матче дублеров за кишиневскую "Нистру" против днепропетровского "Днепра". Выйдя на несколько минут на замену, он сначала сам забил гол, а потом, после его изумительной передачи, мяч забил партнер. Главный тренер "Днепра" Владимир Емец привел мальчишку в раздевалку своей команды и сказал: "Посмотрите, кто вас обыграл". А в тот день за дубль "Днепра" играли Протасов, Лютый, Федоренко, Серебрянский … "Да мы на него и внимания-то не обратили, – заметил кто-то из игроков. – В нем весу не больше сорока килограммов". "У него, – сказал Емец, – из сорока килограммов тридцать пять в голове".
* * *
Актер Театра на Таганке Борис Хмельницкий рассказывал мне, когда я в конце 1986 года готовил для журнала "Спортивные игры" материал на тему "Высоцкий и спорт":
– Володя футбол очень любил. Помню, гастролировали мы в Сухуми, в дни какого-то чемпионата мира. Наверное, мексиканского, 70-го года.
Так вот, спектакли, в частности, "Добрый человек из Сезуана", должны были заканчиваться в половине одиннадцатого вечера, а телевизионные трансляции из Мексики начинались в десять. Володя проводил соответствующую работу, все включались в предложенный им убыстренный ритм спектакля, мы выгадывали за счет этого минут 20–30 и почти никогда не опаздывали к началу репортажей.
* * *
Николай Петрович Старостин, будучи игроком, любую свободную минуту посвящал тренировкам. Даже тогда, когда он возвращался с женой из театра или после просмотра кинофильма, Н. П. снимал туфли и в носках совершал несколько ускорений по опустевшей в сумерках парковой аллее.
– Мне следовало тогда серьезно работать над скоростью, – пояснял Николай Петрович спустя десятилетия смысл своих упражнений молодым спартаковцам.
Кто-то из них непременно спрашивал:
– Так с ботинками в руках и ускорялись?
– Это еще зачем? – удивлялся, не чувствуя подвоха, Николай Петрович.
– Ну как же? Украсть ведь могли. Вы-то побежали, а ботиночки тю-тю.
– А жена на что? Тут, брат, все рассчитано было.
* * *
Хоккеисты на заре развития хоккея с шайбой в Советском Союзе играли на воздухе, под открытым небом. Можно только представить, как "весело" было за Уралом, в Сибири. ЦСКА, например, там играл "в одну калитку", и у вратаря Николая Пучкова постоянно мерзли ноги: у соперников не было сил и мощи для того, чтобы постоянно атаковать ворота армейцев, и голкипер, в отличие от защитников и нападающих, оставался без движения.
Анатолий Владимирович Тарасов посоветовал Пучкову закалять ноги. Пучков стал каждый вечер перед сном минут пятнадцать ходить босиком по снегу на тренировочной базе. Могло это остаться вне внимания партнеров? Конечно же, нет! Константин Локтев уже на третий вечер закаливания пошутил и закрыл дверь базы на ключ изнутри. "Если бы Костя вовремя не одумался, я бы околел", – вспоминал Пучков.
* * *
Подмосковный Новогорск. Тренировочный сбор сборной СССР времен Валерия Лобановского. Один из его ассистентов – Владимир Веремеев – очень хорошо плавал. На спор в бассейне обгонял любого. Как-то в свободное время Игорь Беланов – одессит, выросший у Черного моря, натянул заранее приготовленные ласты, потихоньку спустился в воду и обратился к Веремееву: "Григорьич, а со мной?" Веремеев согласился. Он, разумеется, приготовлений Беланова не видел. После заплыва на Григорьича страшно было смотреть: он отстал метров на 10–12. Беланов так же незаметно ласты снял и на бортик вылез без них. Лобановский, наблюдавший состязание от и до и эпизод с ластами, конечно же, не пропустивший, после финиша сказал со смехом: "Ну, Игорек, ты и даешь!"
* * *
В 1990 году Николаю Петровичу Старостину в торжественной кремлевской обстановке вручали медаль Героя Социалистического Труда. Награждал знаменитого спартаковца, как и остальных орденоносцев, собравшихся в Кремле, президент СССР Михаил Горбачев.
Почти каждый, получив орден или медаль и выслушав приветственные слова президента, подходил к микрофону и говорил одно и то же: "Я постараюсь". Настала очередь Старостина. Пока Горбачев прилаживал "Гертруду" к лацкану его пиджака, Николай Петрович говорил что-то на ушко Михаилу Сергеевичу. Тот, приколов, наконец, медаль, сказал в микрофон: "Я постараюсь".
* * *
Александр Липко, спартаковский футболист, игравший в "Спартаке" в понятную всем игру, удивился, попав в нижегородский "Локомотив" к тренеру Валерию Овчинникову:
– После спартаковского футбола так и не мог понять, во что играет "Локомотив" и для чего он так тренируется. Одно только выражение – "держать болонь!" – до сих пор вызывает страх. Тренировочный сбор. Жара под тридцать, а ты наматываешь круги вокруг поля в болониевой куртке. Только хочешь снять – моментальный окрик: "Держать болонь!" Когда просили потренироваться с мячами, нам их давали в руки, и мы опять бежали, с мячами в руках, в "болонье".
* * *
Олег Корнблит, друживший с Озеровым, превосходным теннисистом, рассказывал о Николае Николаевиче такую историю:
"Дело было перед войной. В 1939 году Озеров возвращался в Москву из Харькова, где он играл в каком-то турнире. Перед отъездом отправил домой телеграмму: "Запух Михайлову, счет 625757".
В Москве на вокзале Николая Николаевича уже ждали. Взяли под белы ручки, отвезли в "контору", где продержали три дня, выясняя, что за шифровку он послал: кто такой Запух и что это за таинственный счет – не на подрывную ли деятельность предназначен? Потом, конечно, выяснили, что "запух" на теннисном сленге означает "проиграл", а счет – не банковский, а теннисный, но три дня в кутузке Николай Николаевич все же просидел".
* * *
После победного финала мюнхенской Олимпиады-72 стали выяснять, кто был лучшим защитником решающего матча с американцами. Владимир Петрович Кондрашин без раздумий сказал: Коркия. Но как же Коркия? Он ведь затеял драку с лидером американцев Дуайтом Джонсом, и их обоих удалили с площадки!?
Иван Едешко вспоминает, как Коркия, когда все прояснилось – переигровки не будет, подошел к Кондрашину и сказал: "Петрович, я так хорошо начал игру, у меня пошло, и вдруг эта драка…" А Кондрашин в ответ: "Миша, лучше ты никогда не сыграешь! Ты же, жертвуя собой, устранил главную опасность".
* * *
Виктор Санеев, выдающийся легкоатлет, после победной для него Олимпиады-72 в Мюнхене, где он выиграл турнир в тройном прыжке, решил жениться. Свадьбу устроил в родном Сухуми. Самое, наверное, необычное приглашение на торжество он отправил в Агентство печати новости (АПН) своим друзьям – прекрасному спортивному журналисту Алексею Сребницкому и фотохудожнику Юрию Сомову. Отправил на имя председателя правления АПН: "В связи с моим бракосочетанием прошу Вас командировать в Абхазию Ваших сотрудников Сомова и Сребницкого. Двукратный олимпийский чемпион Санеев".
"Самое смешное, – рассказывал Сребницкий, – нам выписали командировки, но мы за них и отчитались – материал разошелся на весь мир". Алексей был поражен не широтой праздника, а тем, что наутро молодожен отправился на тренировку.
* * *
Василий Алексеев, давая интервью солидному израильскому журналу, попросил интервьюеров передать привет своей тете. "И кто ваша тетя?" – заинтересовались журналисты. "Неужели не знаете? – картинно изумился Василий Иванович. – Голда Меир", после чего журнал вышел с сенсационным заголовком "Советский чемпион – племянник премьер-министра Израиля". Сам же виновник переполоха, когда его спрашивали, зачем он это сделал, отвечал, довольно улыбаясь, рифмой: "Самый сильный из евреев – я, Василий Алексеев".
IV. А Гамлета все нет…
Отец Есенина
Был такой замечательный человек – Миша Жигалин, безумно любивший футбол вообще и "Спартак" в частности. Его знали все игроки и тренеры, журналисты и функционеры. Одно время он подрабатывал контролером на стадионе в Лужниках. Там я с ним – во второй половине 60-х годов прошлого века – и познакомился: Миша с повязкой на рукаве проверял пропуска у входа в ложу прессы, располагавшуюся на верхотуре стадиона. Добирались до нее на лифте вместе с телекомментаторами – их кабины, как и сейчас, находились под самым козырьком арены. Из ложи прессы почти всегда смотрел футбол Константин Иванович Бесков, в том числе и тогда, когда играла его команда, – на тренерскую скамейку он в таких случаях отправлялся после перерыва. Среди соседей можно было обнаружить писателей, артистов, Михаила Моисеевича Ботвинника, предпочитавшего международные матчи.
И вот проход в это святилище контролировал Миша Жигалин. Он, разумеется, знал в лицо всех репортеров, пропусков у них не требовал, до игры обменивался информацией, в перерыве обсуждал с ними происходившее на поле. Миша был известным коллекционером футбольных программок. Собирал только спартаковские, то есть, с тех матчей, в которых принимал участие "Спартак", – в чемпионате страны, розыгрыше Кубка, международных турнирах, товарищеских – дома и за рубежом. У него, начиная с первой выпущенной к спартаковскому матчу программки, было почти полное "собрание сочинений". Не доставало лишь нескольких раритетных экземпляров, выпускавшихся во время зарубежных турне "Спартака" в 40-х и 50-х годах. Кто-то подсказал Мише, что таковые могут быть у Константина Сергеевича Есенина, известного статистика футбола, публиковавшегося в еженедельнике "Футбол". Сын Сергея Есенина, он с утра до ночи колдовал над футбольной цифирью. С ее помощью искал закономерности, находил их, опровергал устоявшиеся суждения, делал прогнозы.
Жигалин, узнав адрес дачи Константина Сергеевича, с которым знаком не был, отправился в Подмосковье. На звонок к калитке, запертой на два замка, подошел Константин Сергеевич, уставший от постоянных нашествий поклонников поэта, норовивших проникнуть в дом и что-нибудь на память стибрить. Предположив в Мише одного из таких посетителей, Константин Сергеевич открывать калитку не стал, а поинтересовался целью Мишиного прихода. Миша честно рассказал о программках, назвал те, за которыми он в то время гонялся, и сказал, что очень надеется на помощь Константина Сергеевича. Хозяин дачи и поверил гостю – уж очень точен он был в названиях матчей, и не поверил, предположив, что программки – всего лишь ширма для того, чтобы проникнуть в дом поэта. Так он Мише и сказал: "А вы точно не по поводу архива моего отца пришли?" Мишин ответ заставил Константина Сергеевича широко распахнуть калитку, пригласить Жигалина в дом и допустить его к собственному архиву. "Я, – сказал тогда Миша, – понятия не имею, кто ваш отец".
Миша, тяжело болевший, давно перебрался в мир иной. Коллекцию спартаковских программок он, говорят, кому-то продал, когда затевал в новые времена бизнес, связанный со строительством простейших гаражей. И кто-то коллекцию эту, наверняка, постоянно пополняет.
"Пьяный" милиционер
Вторая половина 70-х годов. Теплый субботний вечер. Время – половина седьмого. Возвращаемся с Сашей Левинсоном на его автомобиле с какого-то матча, проходившего на "Динамо", по Ленинградскому шоссе. В машине, помимо водителя, Миша Жигалин и я. На мосту, метров за двести до съезда на площадь Белорусского вокзала гаишник тормозит наш "жигуленок". Саша выскакивает из машины, отправляется к милиционеру, а я через заднее окно наблюдаю, как они сначала спокойно разговаривают, а потом оба начинают размахивать руками. Саша возвращается и говорит: "По-моему, он пьяный". Иду с ним к милиционеру. Действительно, лицо серое, слова не совсем четко произносит, движения не очень уверенные. Киваю Левинсону, и он говорит инспектору: "Ты – пьяный". Милиционер:
– Давай спорить, что нет?
– Давай, – говорит Левинсон. – На что?
– На две бутылки коньяка, – ответ мгновенный.
– А как докажешь, что трезв?
– Сей момент!
Инспектор по рации что-то говорит, через короткий отрезок времени на мост с сиреной влетает милицейская "Волга", мы в нее садимся, и водитель "Волги" протягивает "нашему" милиционеру алкотестер. Тот дышит в трубку, показывает нам и торжествующе говорит: "Все в порядке!" Я с заднего сиденья милицейского автомобиля говорю ему:
– У вас левый алкотестер. Возите его всегда с собой и дурите народ.
– Все по-честному! – обиделся гаишник. – Ты сегодня выпивал?
– Да. Пиво на стадионе.
– Давно?
– Часа два назад.
– Не пойдет. Нужен свежак.
– У меня в машине в сумке еще бутылочка есть, домой со стадиона прихватил.
– Тащи сюда!
Сходил за пивом, вернулся в машину.
– Пей!
Я стал спокойно пить пиво из принесенной бутылки.
– Быстрее! – стали торопить меня милиционеры.
Допил. Дали алкотестер мне.
– Дыши!
Подышал. Прибор показал наличие алкоголя.
– Вот видишь! Все по-честному, – обрадовался гаишник. – Быстро в свою машину и поехали в Елисеевский за коньяком.
Вслед за "Волгой" ГАИ, с сиреной мчавшей посередине улицы Горького, с такой же скоростью летели "Жигули" Левинсона. Только потом я сообразил, почему меня торопили с пивом и так гнали к гастроному: тогда отделы, продававшие алкоголь, закрывались в семь вечера. Мы успели. Перед Елисеевским машина ГАИ перегородила дорогу, Левинсон припарковался, вместе с милиционером – чтобы без очереди! – влетел в магазин и вернулся через пять минут с двумя бутылками армянского. Забирая добычу, "наш" гаишник сказал, что серый он оттого, что сменщик так и не появился, ему пришлось сутки провести на посту, а сейчас он с ног валится от усталости.
История на этом не завершилась. Спустя несколько дней левинсоновский друг детства Леша Стычкин, отец известного нынче артиста Евгения Стычкина, сказал Левинсону: "Тут такой номер был – мне рассказали: днями на ленинградке какой-то еврей заставил гаишника в трубку дышать".
"Где пассажир?"
Известный фотокор "Советского спорта" Борис Светланов в молодости увлекался автогонками, потом одно время работал в такси. В те времена категорически запрещалось перевозить пассажиров с выключенными в таксомоторах счетчиками. О том, выключен он или включен, можно было узнать по зеленому огоньку в правой верхней части лобового стекла. Как только счетчик включался, лампочка гасла. Выключался – лампочка зеленым светом зазывала новых пассажиров.
Однажды Светланов поздним вечером, завершив работу, возвращался в таксопарк. Увидев ехавшую ему навстречу машину ГАИ, Борис снял кепку, нацепил ее на кулак правой руки, и получилось так, что и огонек зеленый горит, и пассажир рядом с водителем – в кепке – сидит. Глянув в зеркало заднего вида и убедившись в том, что ГАИшная развернулась и стала следовать за машиной таксиста-нарушителя, Светланов вернул кепку на голову и спокойно продолжал ехать как ни в чем не бывало. ГАИшники быстро настигли его, прижали к бордюру, вышли из своей машины, подошли к такси и, увидев, что водитель в салоне один, спросили: "Где пассажир?" – "Какой пассажир?" – "В машине был пассажир!" – "Не было никакого пассажира. Я в парк еду с работы". Милиционеры заставили Светланова выйти из машины, открыли все двери, проверили салон, потом заглянули в багажник и, ничего не сказав, сели в свой автомобиль и уехали.