Тайна состава
В ноябре 1978 года футбольная сборная СССР, которую тренировал тогда Никита Павлович Симонян, была приглашена на три товарище – ских матча в Японию. Я работал тогда в спортивной редакции ТАСС, в агентство обратились его японские партнеры и попросили передать материал о предстоящей поездке, разумеется, с составом команды внутри материала. Я позвонил Никите Павловичу и попросил назвать имена игроков, намеченных им для поездки на Дальний Восток. Симонян, исключительно вежливый и всегда деликатный человек, с сожалением сообщил, что состав, а также расписание матчей вышестоящие организации запретили давать в прессу до той поры, пока команда не отправится в Японию.
Кто в те времена проходил по разряду "вышестоящих организаций"? Запретительными и разрешительными полномочиями касательно всех областей жизни в СССР обладала только одна организация – ЦК КПСС: многочисленные отделы и сектора ЦК, а применительно к спорту – сектор спорта Отдела агитации и пропаганды. Сектор, заручившись поддержкой руководителей Отдела, назначал и снимал главных тренеров сборных, руководителей управлений Госкомспорта и Федераций по всем видам спорта, в частности, Федерации футбола СССР. Международная федерация футбола (ФИФА) закрывала глаза на подобное вмешательство государства в футбольные дела. Если бы ФИФА следовала своим правилам, она должна была время от времени исключать Федерацию футбола СССР из мировой футбольной семьи, хотя бы на непродолжительный срок – до предоставления гарантий, что в будущем такое не повторится. Не исключала. Из-за нежелания ссориться с великой ядерной державой.
Демарш Сабо
Однажды Йожеф Сабо, боец до мозга костей, названный Бобби Чарльтоном на английском чемпионате мира 1966 года "единственным профессионалом" в сборной Советского Союза (спорное, разумеется, суждение, но все же…), едва не завершил футбольную карьеру из-за собственной несдержанности.
Сборная СССР готовилась в Москве к двум четвертьфинальным матчам чемпионата Европы с венграми и в рамках подготовки провела в апреле 1968 года в Лужниках товарищескую встречу с бельгийцами. Победу хозяевам поля принес точный удар Сабо со штрафного на последней минуте. Из Лужников команда вернулась "домой" – она базировалась тогда в Вешняках, в доме отдыха ЦК ВЛКСМ, в котором, помимо футболистов, было немало восстанавливавших силы комсомольцев самого разного пошиба. Там же проводились семинары для высокопоставленных комсомольских руководителей, ежедневно завершавшиеся пьянками-гулянками.
Один из семинаристов, пребывая в веселом вечернем состоянии, встретил в коридоре уставших после игры футболистов сборной и выложил им: "Ну что, дармоеды, мы вас кормим, а вы играть не умеете". Сабо с трудом оторвали от комсомольца, с которым полузащитник моментально стал проводить воспитательную работу. "Особенно, – вспоминает Сабо тот эпизод, – меня взбесило "кормим". Это они-то, нахлебники вечные, нас кормят?" Разгоревшийся скандал (а комсомолец нажаловался, естественно) вроде бы погасили, но Сабо в категоричной форме отказался ехать в составе сборной СССР на официальный матч в Венгрию.
Что тут началось! И председатель союзного Спорткомитета Сергей Павлов на ковер вызывал, и статья "Заслуженный ли мастер Сабо?" появилась, и версия, согласно которой Сабо отказался ехать в Будапешт, потому что он венгр и не хочет играть против своих, была обнародована… Павлову, грозившему футболисту всевозможными карами, Сабо уговорить не удалось. То, что он действительно заслуженный, Йожеф подтвердил после того, как завершил "творческий отпуск", вернулся в футбол и в составе московского "Динамо", куда его пригласил Константин Иванович Бесков, сыграл в финале Кубка обладателей европейских кубков с "Г лазго Рейнджерс". Что же до национального вопроса, то как не вспомнить, что на мировом чемпионате в Англии в четвертьфинале СССР – Венгрия Сабо был лучшим в составе советской команды. Каждый венгр, оказываясь во время матча рядом с Йожефом, считал своим долгом назвать его "предателем".
Таганка и футбол
В мае 1982 года в Финляндию впервые приехал Театр на Таганке. За границу его, как известно, пускали редко, гастроли вызвали огромный интерес. В Хельсинки в Национальном театре они начинались спектаклем "Десять дней, которые потрясли мир". Утром, когда подготовка к вечернему действу шла полным ходом, я познакомился в театре с Давидом Боровским, гениальным театральным художником и просто замечательным человеком. Давид стоял на втором этаже и наблюдал, как над буфетной стойкой расположенного в центре финской столицы театра прибивают имевший отношение к оформлению спектакля призыв Владимира Маяковского: "Ешь ананасы, рябчиков жуй,/День твой последний приходит, буржуй". Рябчиков и ананасы вечером в буфете не подавали, но призыв поэта местные буржуины внимательно изучали.
Заметки о гастролях Таганки мой родной ТАСС, несмотря на все старания, в печать не отправлял. Лишь небольшой итоговый опус был опубликован в "Советской культуре". Но самое, наверное, поразительное упоминание о состоявшихся гастролях появилось в еженедельнике "Футбол-хоккей". Тогда же, в мае, в Финляндии проходил юношеский чемпионат Европы по футболу. Приехала сборная СССР, вместе с ней – группа специалистов и журналистов, в составе которой было много хороших знакомых и один старый друг, Валерий Макарович Березовский, работавший тогда в упомянутом еженедельнике. С Макарычем много общались, он, когда группа находилась в Хельсинки, был у меня дома.
Когда же группа отправилась к месту проведения игр с участием советской команды, в составе которой, к слову, выступали совсем юные тогда Олег Протасов, Геннадий Литовченко и Алексей Еременко (он в зрелом возрасте уехал играть в Финляндию, обосновался там с семьей, его сыновья – Алексей и Роман – известные футболисты, игроки национальной сборной Суоми), я ездил на матчи.
Валере я рассказал о таганских гастролях, и он вставил несколько абзацев о них в свой итоговый материал о чемпионате. "Игры юношеского чемпионата Европы, – поведал Макарыч читателям, – не в состоянии произвести такой фурор, какой произвел московский Театр на Таганке, только что закончивший свои гастроли в Хельсинки, Турку и Тампере. В день премьеры столичные газеты писали: "Все билеты на все спектакли проданы до единого. Но тех, кому не посчастливилось, просим не огорчаться. Приходите сегодня вечером на площадь к Национальному театру, и вы увидите часть спектакля "Десять дней, которые потрясли мир". Площадь настолько оказалась запруженной народом, что машина президента Финляндии с трудом пробралась к парадному входу. Герои спектакля – в кожанках, перепоясанные пулеметными лентами, с винтовками и гитарой – вышли на площадь и сыграли первые сцены на ней"."
Этот номер еженедельника "Футбол-хоккей", № 22 от 30 мая 1982 года, имел, рассказывают, колоссальный успех на Таганке. Артисты отправили администратора театра на улицу Архипова, где рядом с синагогой располагалось здание редакции "Советского спорта", приложением к которому и был тогда "Футбол-хоккей". Несколько десятков экземпляров номера с отчетом Валерия Березовского о юношеском чемпионате Европы администратор повез в театр.
Теннис при Сталине
Если большинство отечественных вождей – до М. С. Горбачева включительно – сами никакими видами спорта не занимались, разве только зарядку оздоровительную по утрам под наблюдением врачей делали, – то остальные, начиная с Б. Н. Ельцина, к спорту относились серьезно. Ельцин играл в теннис, В. В. Путин освоил горные лыжи и привлек к этим занятиям Д. А. Медведева, который, к тому же, увлекся бадминтоном. Окружение первых лиц на каждом временном отрезке пыталось приноровиться к спортивному хобби патронов. При Ельцине, которого к теннису приучил Шамиль Тарпищев, все чиновники поголовно стали посещать корты, брать уроки игры и старались попасться на глаза Самому с ракеткой в руке. В повальном увлечении теннисом, к слову, ничего плохого не было. Наоборот, только хорошее. Во-первых, любое спортивное занятие добавляет человеку здоровья. Во-вторых, поддержка тенниса на государственном уровне привела к тому, что в стране стало заметно больше детско-юношеских теннисных школ, а ведущие российские теннисисты и теннисистки вошли в число лучших в мире.
Но занятия теннисом каждой более-менее заметной в стране фигурой стали объяснять непременным ее желанием быть приближенной к "императору". У генерального директора ТАСС Виталия Игнатенко, например, услышав, что он регулярно играет в теннис, не без ехидства поинтересовались в интервью: "А теннисом вы, понятно, начали заниматься при Ельцине?" "Ничего вам не понятно, – ответил Игнатенко. – Теннисом я начал заниматься еще при Сталине". И это было сущей правдой, поскольку сочинский мальчик Виталик Игнатенко впервые взял в руки теннисную ракетку в 1951 году.
Продюсер Цукерман
Саша Вайнштейн, добрый человек, бескорыстно помогавший людям в трудные годы (он спонсировал, например, первое издание дневников Олега Борисова), доводивший до конца все затеянные им проекты (футбольные телепередачи, съемки фильма, теннисный "Кубок Кремля"), на одной из тусовок попросил знакомого фотокорреспондента из выходившего солидным тиражом телевизионного еженедельника опубликовать его, Сашину, фотографию с этого мероприятия.
"Нет проблем", – ответил фотохудожник, подготовил снимок, но когда настала пора сочинять подпись под фотографией, стал судорожно вспоминать Сашину фамилию. В лицо он его, конечно, хорошо знал. "Да и ты, – говорил фотокор главному редактору, – его хорошо знаешь. Ну, еврей такой с известной еврейской фамилией, Саша его зовут…" – "Рабинович?" – уточнил редактор. "Да нет, Рабинович это из анекдота". – "Трахтенберг?" – "Да нет, один Трахтенберг анекдоты рассказывает, другой в спортивной газете о футболе пишет". – "Цукерман?" – сделал еще одну попытку редактор.
.. Через два дня вышел очередной номер телевизионного еженедельника. На развороте, посвященном состоявшейся тусовке, в числе прочих был размещен снимок со следующей подписью: "В зажигательном танце сошлись известная светская львица Ксения Собчак и известный продюсер Александр Цукерман".
С какого бодуна?
Однажды, весной 2012 года здорово начудил Сергей Семак. Опытный человек, прежде следивший за каждым сказанным им словом – где бы он ни играл (ЦСКА, ПСЖ, "Москва", "Рубин", "Зенит", сборная России, конечно), – вдруг ляпнул в интервью "Радио "Зенит"": "Конечно, я видел, как он (Валерий Газзаев) играл. Конечно, я знаю, что он был симулянтом… Он, на мой взгляд, был еще и лентяем. На тренировках мог где-то спрятаться, не любил тренироваться, не любил играть, а особенно не любил бегать без мяча".
Когда Сереже Семаку исполнилось два годика, Газзаев, отыграв два сезона за московский "Локомотив", перешел в московское же "Динамо". Последнюю игру в динамовском составе Валерий Георгиевич провел, когда Семаку исполнилось девять лет. Потом Газзаев отыграл полсезона в "Динамо" тбилисском, по телевизору матчи с участием грузинской команды показывали исключительно редко, и Семак, разумеется, не мог видеть, как играл его будущий – в ЦСКА – тренер, а если и видел по ТВ матч-другой, то никакого серьезного впечатления о действиях нападающего, поигравшего и в сборной СССР, вынести из "ящика", понятно, не мог. Как не мог Семак знать, был ли Газзаев, которого нещадно лупили по ногам опекуны, "симулянтом". И уж тем более странно слышать от Семака, что, на "его взгляд", Газзаев-футболист был еще и лентяем. Какой уж там "взгляд", если Семак физически не мог присутствовать ни на одной тренировке ни одной из команд, за которые играл – и играл классно, что могут подтвердить те, кто действительно видел и действительно помнит, – Валерий Газзаев.
Газзаев был поражен заявлением своего бывшего игрока: "Видимо, Семак надышался газом, раз такое говорит. Не понимаю, с какого бодуна он решил это сказать? Я всегда думал, что он умнее, а ему, оказывается, еще очень много надо работать над собой".
"Знаешь, откуда я звоню?.."
На чемпионате мира 1990 года в Италии в один из дней я совершенно случайно попал в спецвагон для прессы под названием "Прессконференция". О существовании этого вагона организаторы репортеров особо не оповещали, но он, тем не менее, весьма, к слову, комфортабельный, существовал, и именно в нем я отправился из Рима в Неаполь на матч СССР – Аргентина. Помимо всего прочего, в этом вагоне была одна исключительно приятная особенность: на длинном столе лежали современные (для того, разумеется, времени) телефонные аппараты с кнопочным набором, и "хозяин" вагона Джузеппе, следивший, чтобы у журналистов постоянно были кофе и обеспечивавшая видеопросмотры матчей и фильмов аппаратура, разрешал репортерам бесплатно звонить в любую точку земного шара.
Мы с моим старым приятелем финским радиожурналистом Раймо Хяюрюненом и новым знакомцем датчанином Карлом-Ааге Далгаардом долго пытали Джузеппе относительно оплаты, а когда выяснили, что за все уплачено Государственными железными дорогами Италии, принялись за дело. Первому повезло финну. Сначала Раймо поговорил с женой, а потом провел трехминутный репортаж прямо в эфир, рассказывая, как акын, о видах за вагонным окном, о сидящих рядом коллегах, о Джузеппе, кофе и своих прогнозах на предстоящий матч.
Москва по автоматике упорно не набиралась. Джузеппе объяснил, что в Советский Союз лучше всего звонить поздно вечером или ночью – мало линий связи.
В Рим я тогда возвращался с большой группой коллег-соотечественников. Была глубокая ночь, в Москве – три часа, и я, никому пока ничего не сказав, взялся за телефон. Повезло с первого раза. Разбудив жену, я сообщил ей, что был в Неаполе, и второй фразой спросил: "Знаешь, откуда я звоню? Из поезда!" Как дикарь, впервые увидевший мотоцикл.
Коллеги, понятно, подумали, что я их разыгрываю. Пришлось дать одному из них трубку, чтобы он убедился в достоверности происходящего. Потом провел минутный урок нехитрого набора, а еще через минуту весь вагон разговаривал с Москвой, и во многих московских квартирах разбуженные в четвертом часу ночи люди слышали: "Знаешь, откуда я звоню? Из поезда Неаполь – Рим!"
Горбачев и квестура
В один из дней на чемпионате мира 1990 года мы с корреспондентом "Известий" Андреем Иллешем, замечательным журналистом (царствие ему небесное, он ушел в мир иной в 2011 году) и прекрасным другом, отправились из Рима в Милан на матч ФРГ – Чехословакия. Андрей номер себе в отеле заказал, а я, уже находившийся в Италии на "нелегальном положении" (срок моей командировки истек по завершении первой половины турнира, и я сам себе его продлил – в Риме меня, съехавшего из гостиницы, приютили на вилле коллеги-тассовцы), надеялся, как уже было в Неаполе и Бари, прикорнуть где-нибудь в уголочке, а утром вернуться в столицу.
С вокзала мы пошли в гостиницу. Андрея встретили приветливо – "бон джорно", "синьор", "порфаворе" и прочее. Потом вдруг выяснилось, что он оставил в Риме паспорт. Ситуация изменилась. "Синьор", правда, все еще упоминался, но уже в ином контексте: не положено, мол, у нас жить без документов. "Да вот же мой документ", – показал Иллеш заламинированную аккредитационную карточку с фотографией владельца, штампом оргкомитета, подписью ответственного лица. В прессцентре такие карточки выдавались только при предъявлении паспорта.
Гостиничный клерк лишь улыбался, разводил руками и советовал сходить в квестуру, то бишь полицию, где могли бы выдать разрешение на проживание. Я стоял в сторонке и ни во что не вмешивался: у меня не только не было паспорта (я сдал его в советское консульство на продление визы), но и денег для оплаты номера. Пока они препирались, я, на всякий случай, сбегал на вокзал и выяснил, что на Рим есть два ночных поезда. Так что шут с ними, уедем ночью, жаль только Камерун с Англией не посмотрим. Ну, ничего, возьмем в пресс-центре кассету, сядем у монитора и будем смотреть хоть весь день.
С этими мыслями, так в отель и не заселившись, помчались на метро на "Сан-Сиро" смотреть, как немцы будут одерживать очередную победу на пути к финалу. На стадионе, благо время еще было, поделились своими проблемами с миловидной девушкой из пресс-центра. Она проворковала нежно "уно моменто" и, улыбаясь, начала названивать по телефону. Дозвонившись и поздоровавшись с невидимым собеседником, протянула трубку Андрею. Он удивился, но трубку взял. На проводе было советское консульство в Милане. Консульский человек внимательно выслушал Андрея и предложил после матча прийти в консульство (оно, как выяснилось, рядом с "Сан-Сиро") для того, как он выразился, чтобы "проработать вопрос на месте".
В консульстве нам вежливо объяснили, что в Италии такие порядки – без документов никто не имеет права жить в гостинице: борьба с терроризмом, особенно усиленная во время чемпионата мира – все двенадцать городов на особом положении. И предложили – "чего вам дергаться" – переночевать в консульстве. Я по сей день, признаюсь, благодарен ребятам из консульства СССР в Милане за проявленную по отношению к нам чуткость, но когда в примыкавшей к контрольнопропускному пункту комнатушке я увидел портрет Горбачева на стене и настроенный на программу "Время" телевизор, то сразу же захотелось куда угодно, хоть на вокзале ночевать, но только чтобы не сбиваться с "итальяно-футбольного" состояния, в котором к тому времени пребывал уже три недели. Андрей был солидарен со мной. У него к тому же были веские причины жить именно в той гостинице, в которой он зарезервировал себе номер: рано утром его должна была вызывать газета, а сообщить в "Известия" о новом местожительстве воскресным вечером не представлялось никакой возможности.
И стали названивать из консульства в квестуру. "Квестуряне" долго не могли понять, чего же от них хотят, потом, в свою очередь, предложили приехать и "проработать вопрос на месте". Когда мы, благо – даря очередной любезности консульского работника, довезшего нас до места, приехали, три "квестурянина" с комфортом – кофе, холодная кока-кола, сэндвичи и орешки – устраивались перед телевизором в ожидании трансляции матча Камерун – Англия из Неаполя. Выслушав нас и повертев в руках аккредитационные карты, один из них сказал "уно моменто", позвонил в "нашу" гостиницу и что-то быстро и долго говорил. Мы уловили только одно, несколько раз повторявшееся слово "мундиале". Оттарабанив свое, "квестурянин" сказал нам, что все о’кей, можете ехать, проблем больше нет, и помахал нам на прощание ручкой – "чао".
В гостинице уже знакомый нам клерк начал было заполнять на нас бумаги, потом махнул рукой и выдал ключ. И мы стали смотреть англичан с камерунцами и переживать за ребят Валерия Непомнящего. В перерыве принялись было обсуждать с Андреем гол англичанина Плэтта и приличное на общем фоне судейство мексиканца Мендеса, но раздался телефонный звонок. Звонил клерк. "Синьоры, – сказал он, – выяснилось, что так дело не пойдет. Вам необходимо заполнить бумаги здесь, в гостинице, а потом съездить в квестуру, поставить на бумагах разрешающий проживание в Милане штамп и вернуться в отель". Такого русского мата клерк не слышал никогда в жизни. "Футбол же показывают", – прорычал я ему по-английски после того, как на родном языке высказал все, что думаю о нем, о его гостинице, а заодно и о квестуре.