Конечно, он не был настоящим руководителем Афганистана, всем там руководили советские советники. Кармаль был окружен особенно плотным кольцом: советник по партии, советник по ревсовету, советник по совмину, а еще специальный, находившийся при нем круглосуточно "дядька" от КГБ, а еще "прикрепленные" от 9-го управления… Одни приезжали, другие уезжали. И все они – особенно во время застолий – клялись ему в вечной любви и дружбе. Лицемеры… Одного его близкого советника увезли из Кабула на родину прямо в кандалах: не смотря на крупную государственную должность оказался замешан в вульгарной уголовщине.
Кармаль доверял только одному человеку из своего ближнего круга – этим человеком был тот самый "дядька" из органов, резидент КГБ в Кабуле полковник Осадчий. С самого начала Осадчий был рядом, к нему привыкла семья, без него и шагу не мог ступить генсек. Полковник не был солдафоном, знал местные языки, чтил местные традиции, интересовался историей и культурой Афганистана. Но в начале 86-го случилось странное и страшное: резидент, который никогда и ни на что не жаловался, умер на пороге своей квартиры. Остановилось сердце.
Генсек не верил официальному заключению о смерти. Что-то было не так… Потеряв единственно близкого из своего круга человека, он впервые в жизни испытал страх. Настоящий страх. Я знаю об этом из рассказов его родственников – сам Кармаль запретил мне касаться этой темы в наших разговорах и упоминать фамилию полковника.
Очень скоро стало ясно, что боялся он не зря. На март была назначена большая джирга племен. Кармаль готовился выступить на ней с программной речью. Но накануне советский посол сказал:
– Вас приглашают в Москву. Наше руководство хотело бы обсудить с вами ряд важных вопросов.
– Могу я отправиться в СССР после джирги?
– Вы все успеете, дорогой товарищ. Два дня у нас погостите и сразу обратно.
На аэродроме в советской столице ему и рта не дали открыть: "Вы плохо выглядите, дорогой товарищ Кармаль. Мы не можем рисковать вашим здоровьем. Надо немедленно обследоваться." И в больницу – на 20 дней. Какая там джирга... На джирге с большой речью выступил Наджиб.
Тревога в его душе росла. В "кремлевке" на Мичуринском один из врачей, которого, видно, забыли проинструктировать, выразил восхищение отменным здоровьем афганского гостя и удивился, зачем его здесь держат. С того дня Кармаль выбрасывал в унитаз все лекарства, которые ему рекомендовали принимать. Нет, что-то явно было не так.
Все разъяснилось, когда, наконец, его принял генеральный секретарь ЦК КПСС. Горбачев с радушной улыбкой на лице прочел ему целую лекцию о том, что мир становится другим, что большие изменения грядут и в Советском Союзе, и в Афганистане, что "не каждый из нас способен адекватно соответствовать этим изменениям". Конечно, заслуги товарища Кармаля велики, а его вклад в дело революции и укрепление афгано-советской дружбы просто выдающийся, но, возможно, было бы целесообразно подумать о том, чтобы уступить пост генсека кому-то из более молодых товарищей. Бабраку Кармалю очень тяжело и пора ему подумать о своем здоровье, он еще будет нужен всем нам для грядущих свершений.
При встречах с Горбачевым он не курил, сдерживался, курить в этом кабинете было не принято. Но когда Михаил Сергеевич закончил свой монолог, афганец, враз потемнев, назвал действия советской стороны "государственным терроризмом", разволновался, попросил переводчика принести ему пепельницу. Советский руководитель тоже расстроился, его предупреждали, что Кармаль – крепкий орешек, но… Нет, не привык Горбачев к тому, чтобы ему возражали. Так в партийном аппарате не принято.
На следующее утро Кармаля навестил начальник Первого главного управления КГБ Крючков: "Не волнуйтесь, дорогой товарищ, все будет хорошо". Но хорошо быть уже не могло. Это заговор, понял Кармаль. Сейчас снимут меня, затем бросят в тюрьмы и постреляют моих соратников. Так уже было. Сценарий известен. Решив выиграть время, он попросил разрешить ему вернуться в Кабул, "чтобы посоветоваться с соратниками и уже после этого принять окончательное решение". Москва, подумав, разрешила, но вслед за его самолетом в Кабул вылетел другой, "комитетский", на борту которого были Крючков и его будущий преемник на посту начальника разведки Шебаршин. Самолеты приземлились в афганской столице с интервалом менее чем в сутки.
Утром 2-го мая московские гости прибыли во дворец. Позже по рассказам генерала Шебаршина и родственников Кармаля я восстановил картину тех дней.
Крючков 20 часов (!) убеждал афганского руководителя добровольно покинуть пост генерального секретаря. В ход было пущено все – лесть ("вы наш самый большой и настоящий друг, истинный интернационалист, патриот, который всегда общие интересы ставит выше личных"), скрытые угрозы ("в афганском руководстве нет единства и лучше не доводить дела до греха, а добровольно сложить с себя полномочия"), посулы сытой жизни ("за вами останется пост председателя ревсовета, вы всегда будете окружены почетом и уважением")…
Кармаль все уже прекрасно понял. Он – жертва перемен в глобальной советской политике. Крючков и его люди тайно подготовили ему замену – видимо, это шеф афганской госбезопасности Наджиб. Но он, Кармаль, не намерен уступить просто так, без сопротивления. Настала пора высказать советским всю правду, все, что накипело в душе за эти годы.
– Это – заговор, – бросает он в лицо высокому гостю. – Моя отставка вызовет взрыв возмущения в партии.
Он говорит о том, что не хочет быть марионеткой Москвы, что с его уходом тысячи людей будут брошены в тюрьмы, что ему непонятно, на каком основании Советский Союз так бесцеремонно вмешивается во внутренние дела суверенного государства. Все тщетно. Крючков твердо стоит на своем:
– Инициатива отставки исходит из Кабула, а Москва лишь помогает афганским товарищам. Кармаль не должен осложнять и без того непростое положение. Он обязан сохранить себя ради афганской революции.
– Оставьте в покое афганскую революцию! – негодует хозяин. – Вы говорите, что в Афганистане гибнут советские солдаты и это дает вам право ставить мне условия. Уходите, уводите свои войска! Мы сами будем защищать свою революцию.
Эти изнурительные беседы днем позже завершаются тем, что хозяин дворца в присутствии советских генералов пишет заявление об уходе для предстоящего пленума ЦК НДПА. 14 мая пленум принимает его отставку. Генеральным секретарем становится Наджиб. В Кабуле все спокойно, ни партия, ни народ, ни вооруженные силы не проявляют никакого недовольства.
Кармаля с семьей поселяют в просторном доме неподалеку от дворца. Впоследствии этот дом займет миссия ООН и именно здесь после взятия Кабула моджахедами будет укрываться Наджибулла. Именно здесь его схватят талибы, чтобы после жестоких пыток вздернуть на одной из площадей.
…Господи, как много в моем повествовании роковых совпадений… Вся эта череда заговоров, убийств, предательств – словно кошмарный план, составленный самим дьяволом.
Ровно через год, в мае 87-го, наверху принимают решение пригласить товарища Кармаля в Москву "на лечение". Он понимает, какое лечение его ждет, но возражать нельзя, будет хуже. Крючков лично прилетает за ним на специально выделенном самолете.
– Вам следует отдохнуть, подлечиться. А если вы откажетесь, враги могут убить вас.
– Нет, – с горечью отвечает ему поверженный лидер. – Теперь меня могут убить только друзья.
В Москве ему выделяют квартиру в цековском доме на Миусах, но жить рекомендуют на казенной даче в Серебряном бору. Следующие четыре года он проводит фактически под домашним арестом.
– Скажите, товарищ Кармаль, каким был ваш путь из Чехословакии в Афганистан в декабре 79-го?
Он погружается в раздумья.
– Правда очень горькая.
Он опять надолго замолкает. Я жду. Надо терпеливо ждать и помалкивать.
– Да, правда горькая, – опять повторяет он. – До 79-го года я всегда был вторым на всех постах – сначала в партии, потом в партии, государстве, правительстве. Затем Тараки убивают его же соратники, Амин предает интересы нашего общего дела. К кому партия должна, по вашему, обратить свои взоры? Кого призвать?
Какой бы дорогой я ни приехал в Кабул, это была воля моей партии.
– Но все же, как ваше возвращение было исполнено технически?
– Конечно, мы не могли приехать в Кабул через Пакистан. Мы летели через Москву. Как мы летели и на чем – это уже детали, в которые я не хотел бы вдаваться.
– Еще один вопрос, который я не могу не задать, хотя, возможно, он и покажется вам бестактным. 28 декабря, то есть на следующее утро после убийства Амина, вас по радио назвали генеральным секретарем. Но ведь не было ни съезда, ни пленума…
– Зато было вооруженное восстание. Накануне и в ходе битвы прошли встречи с товарищами, которые раньше составляли руководящее ядро партии, а при Амине скрывались в подполье. В ходе этих встреч и было решено, что я должен встать во главе партии. Вначале я не хотел брать на себя такую ответственность. Но меня обрабатывали с разных сторон, даже халькисты в этом участвовали. Особенно я был против, когда узнал о планах широкого военного вторжения в Афганистан.
– А когда вы узнали об этих планах?
– Накануне начала вторжения. Месяца через три-четыре после занятия высших постов в государстве мне стало известно о том, что СССР хотел ввести войска сразу после покушения на Тараки, то есть еще в октябре. Как я понял, это решение связывалось с возможными санкциями США против Ирана. Москва опасалась, что американцы первыми появятся у афганских границ.
– Вы хотите сказать, что войска вошли бы в Афганистан независимо от того, просил об этом Амин или нет? Что Афганистан стал жертвой противостояния двух супердержав?
– Да, правильно. Холодная война была тогда очень горячей. Однако американцы оказались тогда поумнее, чем вы. Они не послали свои войска в Иран.
Удивительно, но за столько лет вы так и не поняли Афганистана. Вы все оцениваете своими мерками, к любой проблеме подходите упрощенно.
Я охотно согласился с ним. Мне и самому казалось диким, не поддающимся пониманию: отчего это мы, так глубоко увязнув в афганских делах, за много лет не удосужились толком заглянуть в душу, традиции, привычки этого народа, разобраться в хитросплетениях племенных и национальных отношений, изучить весьма поучительную историю страны. Этого не сделали ни военные, ни политики, ни разведчики. На авось вошли, на авось воевали и так же бестолково бросили все…
– Я уже сколько живу здесь, – с обидой сказал Кармаль. – Почему же за все это время ко мне никто не пришел из ваших историков, политологов, дипломатов? Почему никто не поинтересовался моей судьбой, моими суждениями? Где все эти люди, которые в Кабуле обливались пьяными слезами и клялись мне в вечной дружбе?
Разговор постепенно увядает. Когда я уже прячу ручку в карман, он вдруг задает свой коронный вопрос:
– Как вы думаете, почему меня не отпускают в Афганистан?
– Х-м… Но я уже высказывался по этому поводу.
– И все же, – настаивает он. – Мне хочется знать вашу точку зрения. Ведь я же был с вами откровенен.
– Ну, если честно, то я думаю следующее. Наджиб не хочет видеть вас в Кабуле, потому что опасается консолидации вокруг вас каких-то сил, которые могут представлять для него опасность. "Кармалисты" могут воспринять ваше появление в Кабуле, как сигнал к началу активных действий против президента. А надо ли это сейчас и партии, и стране? И потом, в какой же роли вы видите себя дома?
– Я хочу вернуться рядовым гражданином, частным лицом и помогать политике национального примирения. Поймите, все мои мысли там, на родине. Я слышал, в прошлом веке английские шахтеры работали под землей, по много дней не выходя наверх. А когда их поднимали, им становилось на свету так скверно, что они сами просились опять под землю. Так, наверное, и со мной. Я не могу думать ни о чем, кроме родины.
– Но возвращаться сейчас не безопасно.
– Меня не пугают опасности. Я должен быть вместе со своим народом. Как я могу в такое время оставаться здесь? – Он показал рукой на ненавистные сосны за окном. – Я должен найти путь домой, помогите мне.
…Мы замолчали. А что было говорить. Он не был нашим пленником. Он был пленником собственной судьбы.
Порыв ветра обрушил с деревьев снежную кутерьму. Кармаль резко отвернулся от окна. Кажется, вот-вот он мог потерять самообладание, разрыдаться. Серая кошка потерлась о мою ногу. Пора было уходить.
– Потерпите, – сказал я на прощанье. – Я думаю, скоро в вашем положении наступят серьезные перемены. Потерпите еще немного.
Он покинул Москву глубокой ночью 19 июня 1991 года обычным рейсом авиакомпании "Ариана". Если бы не сотня возбужденных молодых афганцев, явившихся в аэропорт на проводы, его можно было бы принять за вполне рядового пассажира. Но он не был таким. Совсем недавно в его честь на аэродромах выстраивались почетные караулы и самые высокие лица нашего государства с почтением обнимали его. Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев… Теперь не пришел даже тот инструктор из международного отдела ЦК, который раньше считал за великую милость поднести чемодан его жены. И куратор с Лубянки не пришел. Никто из советских не пришел.
Это болью отозвалось в нем. Он так и не смирился с тем, что его предали.
Он так им всем верил…
ВЕСНА 1989 ГОДА. КАБУЛ. ДЖЕЛАЛАБАД
Той весной судьба свела меня с Рори почти вплотную. Мы одновременно оказались на расстоянии выстрела друг от друга, но только – по разные стороны линии фронта.
Джелалабад стал тем местом, где опять едва не пересеклись наши пути.
Мы оба с великим трудом прорывались к местам боев, а, оказавшись в гуще событий, хлебнули через край – особенно страха.
Примечательно и другое: мы оба – каждый по своему – считали Джелалабад очевидной удачей в своей карьере.
И мы по-прежнему даже не догадывались о существовании друг друга. Наверное, тогда еще не пробил час для нашей встречи.
В феврале советские войска, "выполнив свой интернациональный долг", покинули территорию Афганистана. В Кабуле остался небольшой штат советников по линии Минобороны, КГБ и МВД, дипломаты и десятка три гражданских специалистов. Все женщины и дети были эвакуированы. Надо признать, мало кто в Москве верил в то, что без наших солдат Наджибулла продержится хотя бы месяц. Считалось, что его дни сочтены.
Солдаты и офицеры, покидавшие Кабул, смотрели на остающихся там соотечественников с явной жалостью. Как на потенциальных покойников.
Армия уходила, потому что никаких перспектив одержать победу у нее не было. Потому что каждый день войны обходился Советскому Союзу в миллионы и миллионы рублей, эта война уже давно стала непосильным бременем для страны. Потому что наше военное присутствие за Амударьей было вопиющим противоречием новому кремлевскому курсу.
Нельзя сказать, что выход армии напоминал бегство. Нет, это будет неправдой. Все было организовано так, чтобы сохранить лицо. С моджахедами договорились расстаться мирно, без выстрелов в спину. Наджибулле оставили хороший запас оружия, техники, боеприпасов. В Афганистане загодя объявили политику национального примирения. Предложили "духам" забыть прежние обиды, сесть за стол переговоров, а затем создать коалиционное правительство с участием представителей всех противоборствующих сторон.
Очень крупное лицо из Москвы тайком навестило афганского короля, который жил в Италии ("Не изволите ли и Вы, Ваше величество, поучаствовать в процессе национального примирения?"). Давно забытый всеми король был польщен, однако от каких-либо обещаний воздержался. Наджибулла через агентуру передавал письма Ахмад Шаху Масуду, предлагая ему любой пост в будущем коалиционном правительстве. Масуд отмалчивался.
Как водится, все прояснилось со временем.
Дело в том, что западные партнеры моджахедов свой "интернациональный долг" решили выполнять и дальше. То есть толкать партизан к полной и безоговорочной победе над Кабулом. Никаких компромиссов! Никакого национального примирения! Истребить коммунистическую заразу! Камня на камне не оставить от прежнего режима!
Похвальная последовательность. Однако, копая яму Наджибулле, они так увлекутся, что через несколько лет сами едва не свалятся в нее…
Надо честно признать: тогда даже в Кремле мало кто верил в чудо.
Незадолго до вывода войск генеральный секретарь Горбачев направил в Кабул со специальной миссией своего доверенного человека. Наказал ему: "Поговори там со всеми, осмотрись, как следует, и лично мне доложи объективную картину. Главное, привези ответ на вопрос: долго мы там продержимся или нет?" Спецпредставитель добросовестно выполнил поручение. Он обошел всех видных военных, пообщался с разведкой и посольскими, был принят афганским президентом, а потом пошел на второй круг: разговоры теперь вел в неформальной обстановке – баня, бутылочка… Так у нас, русских, вернее будет.
Я знаю этого человека – он не обделен ни умом, ни аналитическими способностями.
Вернувшись в Москву, горбачевский эмиссар доложил: режим падет в самое ближайшее время.
Генеральный секретарь отреагировал на удивление спокойно, дескать, ну, что поделаешь? Наверное, Горбачева это не очень огорчило. Что для него был Афганистан? Наследие замшелого прошлого. Уйти и забыть. Лично он никому ничего не обещал. Не он заваривал эту кашу, не ему ее и расхлебывать. Уйти и забыть…
В предвкушении скорого краха в Кабул слетелись корреспонденты крупных западных газет, информационных агентств и телекомпаний. Вот-вот отряды под зелеными знаменами войдут в город. Вот-вот будет перевернута еще одна страница мировой истории.
И вначале все развивалось так, как ожидали. Уже в начале марта "духи" начали решающее наступление. По их плану (правильнее сказать – не по их плану, а по плану, разработанному пакистанской военной разведкой) сначала должен был пасть Джелалабад. Этот город, расположенный на востоке страны, рядом с границей, моджахеды избрали своей первой крупной целью. Падет Джелалабад, значит, следом падет Кабул. Джелалабад – это ключ к столице. Вперед!
Разрозненные прежде исламские группировки впервые за всю войну объединились, назначили общего командира, получили от пакистанской разведки жесткие инструкции, а от пакистанской армии – оружие, боеприпасы, амуницию и технику. Аллах акбар!
Они пошли на штурм утром 6-го марта. Еще никогда за всю историю последаудовского Афганистана силы оппозиции не предпринимали совместной военной акции. Еще никогда наступление не было столь масштабным. 30-тысячная группировка очень быстро со всех сторон окружила город, полностью отрезав его от остальной части страны. Защитники Джелалабада, которых было ровно в десять раз меньше, отныне полагались только на вертолеты – ими завозили боеприпасы и продовольствие, эвакуировали раненых. С каждым днем кольцо вокруг города сжималось все туже. Мало кто сомневался в том, что сдача Джелалабада – это вопрос дней и даже часов.
Логика тех, кто придумал и подготовил эту операцию, базировалась на том, что Нангархар – провинция, прилегающая к Пакистану. От Джелалабада до границы меньше 60 километров. До Пешавара – пара часов езды по хорошему шоссе. Значит, можно без труда наладить бесперебойное снабжение наступающих отрядов всем необходимым.