В первый же день они смяли позиции 11-й пехотной дивизии, выдвинутые на холмы между Торкхамом и Самархейлем. В Самархейле, благоустроенном поселке посреди цветущего оазиса, до недавнего времени жили наши советники и специалисты, работавшие на сельскохозяйственных фермах. Эти фермы – с системой оросительных каналов и шлюзов, с обширными садами, плантациями и консервными фабриками – были едва ли не главной гордостью экономики Афганистана. Один Всевышний знает, сколько денег и труда было вложено в то, чтобы их построить, чтобы освоить пустыню, где летом и в тени температура не опускалась ниже сорока пяти градусов.
В ходе своего наступления моджахеды беспощадно разрушили и фермы, и гидросистемы, и фабрики. Они овладели Самархейлем и подошли вплотную к аэродрому, где защитники города успели выстроить прочную систему обороны – с траншеями и опорными пунктами. А из Кабула к тому времени были переброшены подкрепления. Первый испуг у сторонников Наджибуллы прошел. Началась война, которую называют позиционной.
Я прилетел в Кабул накануне афганского нового года, который здесь отмечают в день весеннего равноденствия, то есть 21 марта. В тот раз праздник вышел скромным. В городе повсюду ощущалась тревога, а на окраинах рыли окопы.
40-я армия ушла, а вместе с ней ушла уверенность в том, что завтра здесь не начнется резня. Оставшиеся в столице наши специалисты, дипломаты и представители спецслужб скучковались на территории посольства, которую обнесли двойным бетонным забором, укрепили стальными воротами, словом сделали все, чтобы посольство стало похоже на неприступный бастион.
Мой старый друг генерал Владимир Павлович, в просторечии Палыч, у которого я остановился, в первый же вечер таинственно поманил меня вглубь глухого посольского отсека на первом этаже, отпер массивную дверь и показал хорошо обставленные апартаменты, правда, без окон.
– Что это?
– Приготовили на всякий случай для Наджибуллы, – пояснил Палыч, который всегда был на короткой ноге с афганским президентом. По вторникам на специальной вилле Палыч парился с ним в бане и вел долгие разговоры с глазу на глаз.
Сам Палыч в те дни был одним из немногих, кто не терял оптимизма. Он почти круглые сутки сидел в своем крохотном кабинетике, похожем на сейф, принимал доклады, читал донесения с фронтов, говорил обычно сразу по двум, а то и по трем телефонам и еще умудрялся смотреть по телевизору футбол из Москвы.
– Доктор, – вежливо и весело обращался он в один телефон к президенту Наджибулле. – Вы правильно предлагаете, доктор, насчет того, чтобы ударить "скадами" по скоплению противника. Москва? А что нам Москва, доктор? Пока мы свяжемся с Москвой, пока они там будут думать да решать, время уйдет и противник тоже – уйдет. Действуйте, доктор!
"Скадами" назывались оперативно-тактические ракеты класса "земля-земля", оставленные нашими войсками афганцам. Летали они недалеко – километров на триста, но тротиловый заряд там был мощный, я однажды видел воронку от этой ракеты. Дивизион "скадов" находился в прямом подчинении афганской госбезопасности и располагался там, где еще месяц назад стояли тыловые службы штаба нашей 40-й армии.
Едва Палыч клал на рычаг трубку, как в двух километрах от посольства раздавался адский грохот, и за облака уходили одна за другой страшные ракеты.
– Петрович, – говорил он так же доброжелательно в другой телефон, имея в виду далекого московского начальника. – А не пошли бы вы на ….. со своими советами. Мне тут виднее, что делать. Я "духов" вон прямо из окна отслеживаю. Ты мне лучше скажи, как там "Динамо" играет?
– Процесс национального примирения идет по намеченному плану, – бодро докладывал он в третий телефон, как я догадывался, сановитому собеседнику из союзного МИДа.
Я знал Палыча еще подполковником, относился к нему с симпатией, он платил мне той же монетой. Мне импонировало то, что генерал никогда не надувал щек, не строил из себя умника, умел слушать других и не боялся брать на себя ответственность. Увы, к тому времени я уже хорошо усвоил, что девять генералов из десяти являли собой полную противоположность.
В Москве, в специфических компаниях, о Палыче рассказывали истории, на фоне которых Джеймс Бонд выглядел бы бледно. Будучи молодым сотрудником Первого Главного Управления, он легко обводил вокруг пальцев американскую контрразведку в Вашингтоне, а когда его командировали на Ближний Восток, он и там закрутил крутую интригу. Жаль, еще не пришло время поведать подробности.
Вечером я вручил генералу презент с родины в виде десятка березовых веников для бани и бутылки виски, передал письмо от жены и пока он варил пельмени, рассказал главные московские новости.
– Значит, ты говоришь, в Москве не верят в то, что доктор сможет продержаться без наших войск?
– Не верят, – подтвердил я. – Да и какие основания есть для этой веры?
– Как какие основания? Да вся наша работа – это и есть лучшее основание! Так никто ни хрена и не разобрался в том, что здесь происходит, – махнул он рукой. – Давай-ка, Вова, лучше выпьем с тобой.
– Давай, Палыч. Кстати, а что здесь происходит?
– А то происходит, что сегодня за моджахедами стоит весь запад – с его ресурсами, деньгами, оружием, советниками. А наши дураки хотят доктора один на один оставить со всем этим? Ну, свалят доктора… И что? Ведь исламисты на этом не остановятся, они дальше пойдут, на север. Кто-нибудь там, в Москве, думает об этом? Ты бы видел, Вова, что в Джелалабаде творится…
– А я за этим и приехал, – ловко ввернул я. – Специально направлен из центра, чтобы сделать для газеты репортаж из Джелалабада.
Владимир Павлович задумался. Любой другой на его месте немедленно послал бы меня куда подальше. Сказать, что попасть в те дни в Джелалабад было трудно, значит сильно погрешить против истины. Туда можно было прорваться только чудом. Теперь даже боевые вертолеты пробивались в осажденный город с трудом и не все возвращались обратно. На вершинах гор "духи" установили крупнокалиберные пулеметы и разместили специально подготовленные расчеты, вооруженные "Стингерами". Птица не пролетит!
Вот отчего надолго замолк генерал. Думал. Он был воспитан в Советском Союзе и был обязан соблюдать незыблемые номенклатурные правила, одно из которых гласило: никогда не бери на себя ответственность за жизнь другого человека, иначе не сносить тебе головы. Но это был Палыч, возможно, один-единственный такой генерал на всю систему. Он сам любил рисковать и симпатизировал людям, которые ради дела были готовы ступить голыми пятками на горящие угли.
Палыч помнил, какую газету я сейчас представляю, и что может означать репортаж из Джелалабада, опубликованный в "Правде". Это заметит весь мир. Он хорошо знал, что выступление газеты иногда бывает посильнее, чем залп множества ракет. Подумав, генерал уставился на меня своими близко посаженными хитрющими глазками:
– Ты уверен, что хочешь там быть?
– Палыч! – Укоризненно развел я руками.
К тому времени я окончательно уговорил самого себя, что в Джелалабад надо попасть непременно. Да, прежде я уже много раз давал себе зарок не совать голову в петлю. Хватит. Но как упустить такую возможность? Ни один журналист еще не был в осажденном Джелалабаде. Такой "фитиль" всем вставлю!
А еще мне казалось важным поехать туда и своими глазами увидеть эту битву, потому, что сквозь призму этой битвы, как сквозь сильную линзу, я хотел рассмотреть ближайшее будущее Афганистана.
– Ну, ладно, ладно, Вова, – поднял генерал свой стакан. – Мы этот вопрос порешаем.
В конце февраля у компании VIP настали горячие дни. Советские войска ушли, моджахеды готовились праздновать скорую победу. Афганистан опять оказался в центре внимания. На их телефон обрушились десятки самых заманчивых предложений от ведущих телеканалов мира.
Вскоре стало известно о том, что исламисты вот-вот начнут грандиозное наступление на Джелалабад. Питер довольно скептически прокомментировал эту весть.
– Советы ушли, выходит, и делу конец. Американский конгресс наверняка захочет прекратить финансирование партизан, а у ЦРУ другое на уме, оно мечтает довести операцию до конца. Значит?.. Значит, им нужна громкая победа, иначе не видать денежек. Под Джелалабадом они поднимут свое войско в цепь.
– Но это не их стратегия – брать штурмом города, – возразил Рори. – Им проще и вернее действовать изнутри.
– Жаль, что не тебе поручено планировать эту операцию, – поддел его Питер. – Но у тебя есть возможность в ней поучаствовать.
В марте с отрядом Абдул Хака ирландец вновь направился к афганской границе. Корпорация Би-Би-Си поручила ему снять репортаж об осаде Джелалабада.
Рори взял с собой мальчика, прислуживавшего в их пешаварском доме. Момад Гуль должен был исполнять при нем роль курьера. Отснимет Рори свой "эксклюзив", отдаст кассеты мальчонке, и тот помчится с ними в Пешавар, откуда материал легко перегоняется в Лондон.
– Вот это будет настоящая оперативная работа! – одобрил идею Питер Джувенал.
До пограничного пункта Торкхам они добрались на роскошном японском джипе, который недавно приобрел Питер. В Торкхаме ирландец сделал для себя неожиданное открытие. Здесь должны были постоянно дежурить наблюдатели от ООН, задача которых – следить, чтобы через границу не возили грузы военного назначения. Наблюдатели добросовестно несли свою службу, но… только до шести часов вечера. После чего приезжали пакистанские офицеры и говорили: "Скоро стемнеет, и мы не сможем обеспечить вашу безопасность. Вам лучше возвратиться в Пешавар". Долго уговаривать ооновцев не приходилось, они охотно снимали голубые каски и бронежилеты, садились в микроавтобусы и ехали в свой комфортабельный отель. А навстречу им в сторону границы двигались колонны грузовиков, доверху груженые оружием, боеприпасами и другой военной амуницией. Всем и все было ясно, любой дурак понимал, куда едут эти грузовики, кто и где их ждет, и что они везут. Однако, наблюдатели от ООН в это время уже не несли службу и формально не могли зафиксировать факт пересечения границы автомобилями с запрещенным грузом, а значит – и взятки гладки.
Рори поразился такому откровенному цинизму. Он уже не был новичком на этой войне и привык ко многому из того, что для обычного человека является неприемлемым. Но прежде это касалось воюющих сторон, которые сражались здесь без всяких правил. Война – раздолье для подлецов, лжецов и мародеров. Тем более такая война, которая называется "необъявленной". Но чтобы вот так формально подходила к делу официальная международная инстанция… Выходит, купить или испугать можно всякого?
Впрочем, а что бы ты сам сделал на месте ооновского офицера? – спросил себя Рори. Кругом дикие скалы, безлюдье, черная мгла. Ну, не послушаются они пакистанцев, станут дежурить честно… Тогда их просто перестреляют в первую же ночь и спишут все на неведомых пуштунов, которые тут никому не подчинены.
Все хотят жить, прежде всего – жить, а уже потом выполнять свой долг.
Прежде всего – жить... И что постыдного или неправильного есть в этом желании? Но, поправил себя Рори, есть одно существенное "но". Это их стремление выжить обернется завтра многими другими смертями. Потому что утром грузовики сбросят под Джелалабадом свой груз, моджахеды направят "эрэсы" на город и… Кто-то выжил, а кто-то по этой причине отправится на тот свет…
Уже в сумерках он на всякий случай снял пустой ооновский пост и даже наговорил на пленку возмущенный комментарий, хотя прекрасно понимал, что этот сюжет в эфир не пройдет. Он уже давно избавился от иллюзий насчет свободы прессы.
Интересно, а те офицеры в голубых касках, которые следят за выполнением резолюции ООН с другой, кабульской, стороны – чтобы оружие не получал от советских Наджибулла, – они так же относятся к своему долгу?
В Торкхаме пересели из джипа в кузов тойотовского пикапа, где уже были бородачи Абдул Хака и по раздолбанному шоссе направились на запад – туда, где гремела битва. Первая остановка – Самархейль.
Рори знал, что совсем недавно в этом зеленом поселке жили русские, ему было интересно, что же осталось после них. Он внимательно осмотрел несколько брошенных домов. Увы… Прошло всего пол года после отъезда хозяев и всего несколько дней после захвата поселка моджахедами, но запустение царило такое, словно тут никто никогда не жил. Выбитые стекла, вырванные двери, загаженные полы. Все, что можно было украсть, давно украдено. Только пустые бутылки из-под водки "Столичная" да старые консервные банки. Интересно, почему русские так любят консервы? Такие банки из грубой жести Рори во множестве видел везде, где прежде стояли их войска.
Теперь эти войска ушли. Теперь одни афганцы сражаются против других. Битва за Джелалабад – первая в новых условиях, и она многое должна объяснить. Вот он – момент истины.
В Самархейле, дожидаясь той группы партизан, которая отправится прямиком на передовую, он решил побеседовать с ранеными, их то и дело подвозили к развернутому здесь полевому лазарету. Он уже изучил афганцев и знал, как трудно разговаривать с этими забитыми, абсолютно темными людьми, которые обычно на все вопросы бормочут только одно: "Аллах, джихад, смерть неверным". Надо найти кого-то из грамотных. Ему повезло: у лазарета прямо на земле сидел, прислонившись спиной к засохшему дереву, парень в цивильных штанах и стареньком пиджаке, надетом на голое тело. Явно не пастух и не крестьянин, этих одеться так не заставит никакая сила. Он был ранен в руку, сидел, баюкал ее, раскачивался из стороны в сторону.
– Как там было? – кивнул Рори на запад и включил свою камеру.
Парень сразу напрягся, сделал каменное лицо и сказал:
– Воины Аллаха победят кяфиров.
– Хорошо, хорошо, – торопливо согласился Рори, выключил камеру и сел на корточки рядом с раненым. – Теперь скажи, как близко вы были от города?
– Совсем близко, саиб. Один километр или, может быть, меньше.
– А что мешает взять город?
– Душманы мешают. Там много душманов, они стреляют день и ночь. Сотни наших моджахедов уже погибли. Много раненых. Там очень плохо, саиб.
Еще немного поговорив с парнем, Рори выяснил у него, что наступление захлебнулось буквально на окраинах Джелалабада. Всю провинцию захватили играючи, а вот город пока оказался не по зубам. Моджахеды несут огромные потери и продвинуться вперед не могут ни на шаг.
Теперь все это следовало увидеть своими глазами.
Обсаженная деревьями дорога, ведущая к городу, на всем протяжении была забита людьми, верблюдами и ослами. Из Джелалабада тянулась непрерывная процессия беженцев. Почти все шли босиком, держа на головах узлы с нехитрым скарбом. Рори снял старика с посохом, по лицу которого катились крупные слезы. Снял девочку лет семи в пестром ситцевом платьице, на своей спине она несла трехлетнего братика, вцепившегося в нее ногами и руками, словно мартышка. В кюветах по обе стороны дороги лежали трупы солдат в суконной форме мышиного цвета, от жары они раздулись, их облепили мухи. Стоял страшный смрад. А навстречу беженцам к городу такой же непрерывной цепью шли вооруженные моджахеды. Многие из них тоже были босыми, другие обуты в примитивные шлепанцы или галоши, одеты кто во что горазд. На головах – у кого чалмы, у кого трофейные фуражки с кокардами, танковые шлемы… Ну и войско, удивился Рори. Наверное, они тянут из резерва всех подряд, всех, кто способен стрелять.
На подступах к городу встретили группу партизан, которые захватили пленного. Солдат был одет в ватник, шапку-ушанку, на ногах добротные армейские ботинки. Лицо без бороды и усов. Взгляд затравленный. Моджахеды окружили его, о чем-то спрашивают на пушту. Он не понимает. Ага, кажется, понял. Отдал им ватник, стянул свитер, снял ботинки, носки, все это тут же напялили на себя "воины Аллаха" и стали похваляться друг перед другом обновками. Пленный сел на землю, скукожился, голову спрятал в коленях. Сейчас его убьют, понял Рори.
Когда-то Джелалабад был настоящим оазисом в сухих субтропиках восточного Афганистана. Не зря король держал здесь свою зимнюю резиденцию. Царство вечного лета – с пышными, зелеными садами, яркими экзотическими цветами, попугаями, мартышками и несмолкаемым щебетом диковинных птиц. Мне всегда казалось, что и люди там более доброжелательные, чем в других местах. И базар богаче. И мандарины слаще.
Когда вертолет приземлился на пустыре неподалеку от центра города, я решил, что здесь все как прежде. Также весело сияет с голубых небес солнце. Также приветливо гомонят птицы. Но не успел сделать и двух шагов, как сверху, нарастая, раздался мерзкий, какой-то прямо потусторонний вой. Сопровождавшие меня афганцы мигом упали на землю. Удар, взрыв. Клубы пыли. И снова – дьявольский вой, удар, взрыв, только на этот раз дальше. И опять. И опять. И опять. Вертолет сразу взмыл и крадучись, низко над землей, умчал обратно. Остальные вертолеты – а прилетели мы целой стаей – даже не сделали попытки совершить посадку, тоже ушли куда-то в сторону. А мы побежали к домам.
Так началась моя командировка в Джелалабад.
Палыч свое слово сдержал. "На три часа мы тебя забросим, ты там активно поработай и сразу той же "вертушкой" обратно". Ну, на три, так на три, уже хорошо. Кто знал, что все выйдет совсем не так? Как раз в этот день "духи" получили приказ усилить воздушную блокаду и начать решительное наступление на город. Так что прилететь-то у меня получилось, а вот с обратной дорогой вышла неувязка.
…Короткими перебежками от укрытия к укрытию мы одолели пустырь, на котором приземлился наш вертолет, вбежали в хорошо укрепленный дом с окнами, глухо заложенными мешками с песком. Меня подвели к человеку с выразительной внешностью: он был высок, статен, бритоголов, сочные карие глаза смотрели жестко и прямо, а пышные смоляные усы придавали ему вид не то разбойника, не то комдива времен гражданской войны. "Комдив" крепко пожал мою руку и представился на приличном русском языке:
– Генерал Омар Малим. Добро пожаловать в ад! – И сам же рассмеялся своей шутке. – Вы к нам надолго?
– Как получится.
– Пройдемте, я введу вас в обстановку.
Мы прошли с ним внутрь, сели за широкий стол, и генерал стал докладывать мне так, словно перед ним был не журналист, а представитель главного штаба. Впервые за все годы я видел перед собой крупного афганского начальника, который не лгал, не фантазировал, не приукрашивал и не старался показаться лучше, чем он есть. Он перечислил мне факты предательства и дезертирства. Он с горечью говорил об отступлении в первые дни боев, когда они потеряли сотни человек убитыми. Он обрисовал тяжелую ситуацию, которая сложилась в городе: у жителей кончается продовольствие, нет медикаментов и нет возможности эвакуировать раненых. Но при всем при этом я не уловил в его тоне ни паники, ни отчаяния.