– У нас нет выхода, – сказал мне генерал. – Или мы выстоим, или нас всех перевешают на пальмах. Без вариантов. Поэтому мы выстоим.
– Этот обстрел… – сказал я, помня о том, как мы, петляя, бежали от вертолета, – так часто бывает?
Генерал обернулся к своему помощнику, стоявшему у него за спиной:
– Сколько "эрэсов" сегодня зафиксировано?
– Около сотни, – ответил тот.
– Это не обстрел. Наверное, не проснулись еще. Несколько дней назад за сутки тут упало пять тысяч снарядов. Это был обстрел. А сейчас пока тихо.
Он спросил, что я хочу увидеть в Джелалабаде?
– Для начала хорошо бы попасть на передний край обороны, в район аэродрома.
– Вас отвезут.
Мы вышли из дома. Тотчас над головой раздался мерзкий вой, и где-то неподалеку плотно рвануло. Ба-бах! Никто из афганцев не обратил на это ровным счетом никакого внимания. Мы сели в "уазик" и поехали.
К концу дня отряд, к которому присоединился Рори Пек, расположился в одном из пригородных кишлаков. Здесь дыхание большой битвы ощущалось еще сильнее. То и дело воздух вспарывал замогильный вой летящих снарядов. В небе рыскали самолеты-штурмовики правительственных войск: они вели свободную охоту, выбирая цели попривлекательнее. Бомбы обычно сбрасывали на колонны машин или скопления людей.
Почти все жители деревни, где отряд остановился на ночлег, ушли в Пакистан. Но кое-кто остался, положившись на Бога. Диковинной казалась смесь из совершенно несовместимых звуков: крики петухов, блеяние овец, щебет птиц и – грохот разрывов, нарастающий свист мин, тяжелый стук крупнокалиберных пулеметов. Рори старался запомнить малейшие детали этой картины, он был уверен, что с падением города, а город будет взят не сегодня, так завтра, капитулирует весь режим. Война закончится. Он ощущал себя очевидцем поистине исторического события.
Наутро был назначен очередной штурм.
Но еще вечером Рори попросил Абдул Хака помочь ему выдвинуться поближе к передовой. Командир моджахедов, немного подумав, согласился. Он приставил к Рори охрану из нескольких человек, коротко проинструктировал их, а ирландца попросил соблюдать осторожность. "Побереги себя, – сказал он. – Это еще не Кабул".
Абдул Хак прекрасно сознавал, какую помощь оказывают его борьбе эти отважные парни, которые под огнем бегают с телекамерами и фотоаппаратами. Благодаря им мир ни на день не забывает о том, что происходит в этих горах. Не забывает и помогает святому делу. Пусть сегодня этот рыжий ирландец вплотную проберется к вражеским позициям, пусть покажет всем, что мы уже на пороге Джелалабада. Храни его Аллах! Эти кадры станут сенсацией.
Проселочными дорогами меж невысоких глиняных дувалов они прошли километра полтора, потом свернули на тропу, пересекли кукурузное поле, миновали рощу из оливковых деревьев, уткнулись в покинутое селение, состоявшее из нескольких полуразрушенных домов. Пришли. Старший из моджахедов велел пригнуться. Они чуть ли не ползком преодолели последний открытый участок. Оказавшись в развалинах, партизаны сразу почувствовали себя увереннее.
– Вон, видишь, за деревьями крышу? – показал журналисту рукой старший. – Это и есть аэродром.
Отсюда меньше километра будет, прикинул Рори и стал готовиться к съемке.
– А вон справа, посмотри, колонна идет. Это кяфиры. Наверное, боеприпасы подвозят.
– Атаковать! – Сразу загорелся Рори. До шоссе, по которому шла колонна, было метров пятьсот. Для прицельного обстрела далековато, но если подойти поближе… Такие кадры можно сделать!
– Нет, – остудил его моджахед. – Нас слишком мало. И господин Абдул Хак категорически запретил мне ввязываться в бой. Главное – сохранить твою жизнь. Без тебя мне лучше не возвращаться.
Рори пожалел, что у него нет штатива. Все-таки и постройки аэродрома, и дорога с машинами были далеко, снимать пришлось с максимальным применением трансфокатора. А при этом даже малейшее дрожание камеры портило "картинку". Он поудобнее примостился за дувалом, поместив камеру на округлый глиняный скат, нажал на спуск и постарался задержать дыхание, чтобы придать съемке максимальную устойчивость. Ага, вот они, большие армейские грузовики советского производства. Кузова под тентами. Один, второй, третий… Едут быстро. Этот открытый участок для них, наверное, самый опасный. Следом за грузовиками "бэтээр" просвистел. Рори снимал. Ага, еще машина – на этот раз русский джип. Да тут движение, как на Оксфорд-стрит! Он оторвался от объектива, жестом подозвал к себе старшего:
– Одинокий джип. Нет никакого риска, если вы попытаетесь его обстрелять? Давай, – подзадорил он моджахеда. – Из всех стволов.
– Не могу, – опять развел руками бородач. – Приказ. Завтра будет много стрельбы.
Но много стрельбы стало уже сегодня. Видимо, на той стороне тоже внимательно наблюдали за передним краем. Может быть, засекли отсверк от объектива. Потому что вскоре на их развалины обрушился град мин, а короткий посвист автоматных пуль заставил всех укрыться в глубине развалин. Только с наступлением темноты они смогли благополучно тем же путем вернуться обратно в кишлак.
Ночью Рори при свете фонаря написал короткую аннотацию к съемке, запаковал отснятые кассеты с тем, чтобы наутро отправить их с курьером в Пешавар.
А на следующий день он увидел то, что недавно предсказывал Питер: моджахеды в открытую пошли атаковать позиции правительственных войск в районе аэродрома.
Да, это была новая страница в истории афганской войны. Еще никогда прежде не случалось таких грандиозных сражений. Еще никогда партизаны не шли в атаку. Раньше они действовали из засад. Устраивали диверсии. С безопасного расстояния обстреливали военные базы и города. В такой тактике они здорово поднаторели, она приносила им успех. Но теперь высшие интересы борьбы требовали от них крупной, громкой победы. Кто-то наверху решил, что пора встать во весь рост. Конечно, неизбежны большие потери, но победа все спишет.
Рори и увязавшийся с ним британский фоторепортер шли сразу за наступавшими цепями. Они тут же попали под шквальный огонь. В первые же минуты в рядах атакующих появились убитые и раненые. Партизаны залегли в зарослях кукурузы, под защитой дувалов, за стволами деревьев. Тогда по ним ударили минометы.
Не выключая камеры, Рори то и дело менял позицию, перебегал от укрытия к укрытию. Он слышал рядом с собой свист свинца, его сбивали с ног близкие разрывы мин и снарядов. Но камеру Рори не выключал.
Впоследствии я видел ту съемку, сразу выдвинувшую его в число самых заметных фронтовых журналистов. Эту съемку потом показывали все крупнейшие мировые телеканалы. Конечно, с точки зрения профессионального оператора к ней можно предъявить много претензий: изображение в кадре часто дергается, проваливается, в фонограмме иной раз возникает гортанный знакомый голос, который произносит только одно слово: "Факинг".
А что еще скажешь в полушаге от смерти?
Потом позади наступавших включили громкоговорящую установку и чей-то голос произнес на пушту короткие воинственные призывы, закончив знакомым: "Аллах Акбар!".
"Аллах Акбар!" – эхом прокатилось по цепям, партизаны опять поднялись во весь рост и бросились вперед.
На аэродроме очень удивились появлению русского журналиста. Ей богу, меня встречали там, как космонавта, побывавшего на луне. Для защитников города это был хороший знак. Раз приехал человек из Москвы, значит, шурави нас не бросят. Значит, они верят в нашу победу.
Афганские офицеры и генералы, учившиеся в Советском Союзе и долгие годы бывшие под постоянной опекой наших советников, впервые в жизни оказались с врагом один на один. Уже не поддержит 40-я армия, уже не обратишься за советом к нашим полковникам и генералам. В Кабуле еще оставался небольшой аппарат военных специалистов во главе с генералом армии Махмутом Гареевым, но Кабул далеко.
Меня завели в бетонный бункер, оборудованный еще тогда, когда здесь стояли наши войска. Этот бункер – его называли "саркофаг" – соорудили специально для советников, которых предполагалось оставить в Джелалабаде после ухода 40-й армии. Его метровые стены, говорят, могли выдержать прямое попадание крупной бомбы. Однако после долгих споров и размышлений советников оставить не решились – видимо, потому, что почти никто не верил в шансы Наджибуллы. И вот этот бункер пригодился, в нем теперь был КП начальника Генерального штаба Асефа Делавара.
Губернатор провинции Манукай Мангал пригласил меня пообедать. На столе появились коньяк, мандарины, плов.
– А как же рамазан? – Не удержался я от упрека, имея в виду великий пост, который как раз в те дни был у мусульман.
– Тем, кто на войне, Аллах разрешает, – беспечно махнул рукой губернатор и споро разлил коньяк.
Мы стали говорить. Губернатор честно рассказал о панике первых дней, о том, как все сжималось и сжималось кольцо обороны вокруг города, как постепенно душманы подошли вплотную к Джелалабаду.
– И теперь у нас нет выхода, – повторил он практически то же самое, что и генерал Омар. – Те, кто хотел перейти к врагу, уже сделали это. Кто струсил, уже убежали. Остались настоящие солдаты. Они будут биться насмерть.
– Вы должны написать правду о том, что здесь происходит, – строго велел мне начальник генштаба, который чуть позже тоже присоединился к нам.
– За этим и приехал.
– Тогда пишите. Вооруженные до зубов банды душманов при поддержке США, Пакистана и их союзников развязали кровавую агрессию… – Тут последовал такой кондовый текст, которому могли позавидовать даже наши ораторы из Главпура.
Терпеливо выслушав, я спросил генерала:
– Есть ли в ваших рядах дезертиры?
– Ни одного, – не моргнув глазом, соврал Делавар.
– А как с питанием?
– Горячая пища три раза в день, – опять удивил меня начальник генштаба. И тут же сам перешел в атаку: – А вы знаете о том, что наш президент обратился к советскому руководству с просьбой поддержать защитников города? Но Горбачев отказал. Что вам стоит нанести несколько ударов авиацией по скоплению душманов?
– И нарушить тем самым Женевские соглашения? Нет, наши на это не пойдут.
– Какие соглашения! – Неожиданно рассердился начальник генштаба. – Разве американцы выполняют Женевские соглашения? Или Пакистан? Против законной власти они выставили целую армию, а вы нас бросили и все твердите о каких-то соглашениях. Похоже, эти люди плохо представляли себе ситуацию в Москве и, в частности, перемены, случившиеся в наших подходах к внешней политике. Но формально они были прав: мы действительно уже почти бросили их на пол дороге. Однако обсуждать эту тему у меня не было никакого желания. Уже стало темнеть, а я еще ничего не видел. Пора было заняться делом. Я извинился и, поднявшись из-за стола, сказал, что хочу пройти к первой линии обороны.
– Это невозможно, – удивился Манукай Мангал. – До траншей отсюда метров четыреста, но это расстояние можно преодолеть только под броней.
– Ничего, – сказал я. – Бегом добегу.
Хозяевам очень не хотелось покидать такой стол. Видно, не каждый день у них появлялся верный повод выпить коньяк.
– Нет, – сказал губернатор. – Мы отправимся вместе. Но только на "бэтээре". Мы не можем допустить, чтобы корреспондент "Правды" погиб здесь. Представляете, с каким удовольствием об этом завтра сообщат на Западе?
Под прикрытием брони мы подъехали к довольно высокому валу, которым был обнесен аэродром. Кстати, стрельба все это время – и когда мы ехали на "уазике", и когда были в бункере, и сейчас – не прекращалась ни на минуту. Все время рвались реактивные снаряды, стучали пулеметы. Но коньяк притупил чувство страха. Парва нист. Будь что будет.
Почти все аэродромные постройки, кроме бункера, сгорели или были разрушены. На окраине летного поля лежали обугленные остатки транспортного самолета Ан-26, он прилетел из Кабула в первые дни осады, попал под обстрел и взорвался. В траншеях, вырытых по всей длине вала, были оборудованы огневые точки. Их по всем правилам прикрыли мешками с песком, обозначили сектора обстрела. Солдаты выглядели изможденными, но при виде губернатора браво вскакивали, отдавали честь и заверяли, что не пропустят врага.
Я переночевал в "саркофаге", а утром началось очередное наступление моджахедов. Пару часов пощекотав нервы под плотным огнем и убедившись, что атака захлебнулась, мы вернулись в город. Я прошел по его опустевшим улицам, заглянул в храм сикхов, куда накануне попал снаряд, навестил летнюю резиденцию короля, где сейчас обосновались афганские коммандос. Джелалабад сильно пострадал от ежедневных обстрелов. Там, где с грузовиков раздавали хлеб, вспыхивали драки: хлеба всем не хватало. Жители выглядели удрученными. Кажется, им уже было все равно, кто победит, лишь бы весь этот ужас быстрее закончился.
В доме, где располагался генерал Омар, меня ждал сюрприз. Едва я вошел, как увидел своих коллег – корреспондента московского телевидения Сашу Шкирандо и его оператора Вадима Андреева. Их лица были неестественно бледными.
– Вы как здесь оказались?
– Да вот, прилетели за тобой. И влипли в историю. – Вадим протянул мне свою камеру. – Посмотри – она спасла мне жизнь.
Оказывается, из Кабула сюда был направлен крупный вертолетный конвой – он доставил боеприпасы, а обратно должен был вывезти раненых и меня. Но на пол пути вертолеты напоролись на огонь крупнокалиберных пулеметов. Одна пуля, пробив кабину, застряла в камере, которую Вадим держал на коленях. Другая вскользь ранила руку Саши. Были ранения и посерьезнее. А генерал Омар выглядел почти счастливым:
– Я же говорил, что душманы получили указание из Пакистана ужесточить воздушную блокаду. Говорил! Моя агентура не обманет.
Однако мы не могли разделить его радость. Когда я подумал о том, что рано или поздно нам предстоит обратный полет, моя физиономия, вероятно, побледнела также сильно, как у коллег.
Пока мы с Рори, не догадываясь о существовании друг друга, освещали сражение под Джелалабадом, Питер Джувенал тоже не сидел, сложа руки. Еще в январе он написал письмо руководству Би-Би-Си с предложением финансировать тайную экспедицию оператора и журналиста в Кабул. Конечно, после ухода советских войск в афганскую столицу можно было попасть вполне легальным путем, прилетев на рейсовом самолете из Москвы или Дели. Но… Ведь Питер предлагал компании получить эксклюзив. Не ту жвачку, которую подсунут корреспондентам люди Наджибуллы, а репортаж о подпольных группах исламистов, действующих внутри столицы. Питер так и назвал свое письмо руководству телекомпании – "Падение Кабула". Это звучало высокопарно, но кто бы устоял против такого предложения?
Все, что происходило далее, я знаю со слов самого Питера и Джона Симпсона – ведущего международного корреспондента корпорации Би--Би-Си, которому поручили участвовать в "падении Кабула". Если не ошибаюсь, Джон Симпсон для британцев – самый главный авторитет в освещении международных проблем.
Впервые увидев Питера в кабинете редактора, Джон поразился его сходству со стопроцентным британским колонизатором, какими их изображали на старых фотографиях и рисунках. Редактор представил Джону гостя и тот с места в карьер стал говорить, что дни Наджибуллы сочтены, что 200-тысячная армия моджахедов вот-вот ворвется в Кабул и похоронит коммунистический режим. Би-Би-Си может стать единственной компанией, которой удастся изнутри показать эти поистине великие события.
Зря Питер тратил свое красноречие. Джон Симпсон, хотя и занимал высокую должность в знаменитой теле и радио корпорации, в душе был таким же авантюристом, как и пешаварский визитер. Он сам мечтал о командировке, которая бы пощекотала ему нервы. Короче говоря, в марте, когда мы с Рори каждый по своему "партизанили" под Джелалабадом, Питер и Джон тайком отправились из Пакистана в Кабул.
Сначала предполагалось, что, перейдя границу в районе Парачинара, журналисты продолжат дальнейший путь с одним из отрядов Гульбеддина Хекматиара. Лидер исламской партии "Хезбе исламие" имел самое многочисленное войско, отличался крайней непримиримостью и претендовал на то, чтобы первым ворваться в Кабул. Вообще-то, осмотрительный Питер избегал контактов с воинами "Хезбе", зная их необузданный и непредсказуемый нрав. Много раз он с удивлением сетовал:
– Этот Гульбеддин от американцев получает миллионы долларов, больше, чем все другие исламские вожди. Но на митингах каждый раз кричит: "Смерть американскому империализму!" Где тут логика?
К счастью, уже на афганской территории выяснилось, что "непримиримые" отказываются от помощи англичанам. Питер вздохнул с облегчением и тут же нашел другой вариант: теперь их проводниками согласились стать люди из шиитской организации "Харакат-и-Исламие". В группе был человек, к которому остальные относились с особым уважением. Его звали Махмуд. Он говорил по-английски и утверждал, что в Кабуле они имеют своих людей повсюду, даже в ХАДе.
– Я обещаю, что по столице вы будете разъезжать в машине начальника ХАД, – громко пообещал Махмуд.
– Но сначала нам надо добраться до столицы, – с типичной английской холодностью напомнил ему Питер.
"Чем больше времени я проводил с Питером, тем большей симпатией проникался к этому человеку, – писал впоследствии Джон Симпсон в одной из своих книг. – Он был несколько отстраненным и отчасти по-викториански высокомерным, однако в то же самое время составлял превосходную кампанию – во всяком случае, до тех пор, пока ты не начинал искушать судьбу. Стоило сказать что-либо легкомысленное, типа "мы с тобой – неплохая команда", как Питер тут же приходил в ярость.
Мы проезжали через перевалы, отделяющие Кабул от Гиндукуша. Все вокруг носило отпечаток глубокого средневековья. И даже лачуги, слепленные из глины и окруженные такими же глиняными заборами, выглядели так, как будто бы им сотни лет. За все время пути мы не увидели ни одной женщины, даже старой".
Через несколько дней они оказались в окрестностях Кабула. Теперь предстояло самое трудное – проникнуть в город, который, ожидая штурма, ощетинился постами и заставами. Переодевшись в афганскую одежду, в сумерках раннего утра они отправились вслед за проводником, которым был 8-летний мальчик. Вдруг Джон с ужасом увидел, что на пакете, где он нес свои немногочисленные пожитки, сияет яркая сине-зеленая надпись по-английски "Книги из Кембриджа". Он похолодел: "Ну, теперь точно пропал". И в этот момент их группу заметил дозорный первого поста. Джон с трудом подавил желание развернуться и пойти обратно. Если бы он это сделал, часовой наверняка открыл бы огонь. Но все обошлось: солдат проводил их группу равнодушным взглядом.
Джон перевел дух. Он посмотрел на пакет, который нес Питер, там была камера. Пакет украшала витиеватая надпись на фарси.
– Что там написано? – не удержался Джон от вопроса, который в этой ситуации выглядел очень странным.
– Да здравствует афгано-советская дружба, – охотно пояснил Питер.
Джон еще раз мысленно обругал себя.
Им предстояло одолеть три пояса безопасности, прежде чем войти в город. Первый был пройден. Оставалось еще два.