Из-за гор медленно вставало малиновое солнце. Теперь они шли в толпе людей, которые тянулись в город из окрестных кишлаков. Вот и следующий пост. Питер, который шел сразу за мальчиком, увидел вооруженного автоматом солдата, который, как ему показалось, внимательно всматривался в лица людей. Питер рассказывал, что теперь и его охватил ужас. Он тоже с трудом удержался от желания повернуть назад. Этот солдат выглядел так, что мимо него чужаку было не пройти. На ватных ногах Питер приблизился к посту и только в трех шагах от него понял, что солдат-то не настоящий – он просто нарисован на будке. А сама застава была пустой, никто не окликнул их, не потребовал документов.
Пройдя еще с пол километра, они оказались на окраине Кабула, где их ждало такси. Из машины навстречу англичанам проворно выскочил одетый в цивильный костюм афганец. "Абуфазл, – представился он. – Я буду отвечать за вашу безопасность в городе". Окна в раздолбанной "тойоте" от утреннего холода запотели так сильно, что водитель, едва отъехав, тут же сбил велосипедиста. "О, мой Бог", – опять заволновался Джон, который решил, что теперь не избежать вызова полиции, разбирательства и ареста. Однако к его удивлению таксист даже не подумал остановить машину, а их провожатый только беспечно махнул рукой: "Парва нист". Плевать! Спустя пятнадцать минут англичане благополучно прибыли в дом, где им предстояло провести три дня.
Абуфазл, казалось, упивался возможностью блеснуть перед гостями.
– С кем вы хотите побеседовать? – спросил он Джона, едва тот перевел дух. – С людьми из правительства? С начальником ХАД?
– Со всеми, – коротко распорядился Питер. – Но сначала покажите нам город. Я хочу поснимать.
– Посмотрите в окно. Видите – это джип одного из руководителей ХАД, и он к вашим услугам, господа.
Они проехали мимо президентского дворца, попетляли по Шахре-нау - району вилл и резиденций, потом выбрались на забитый машинами и повозками торговый Майванд, с него попали на широкую прямую улицу Дар-уль-Аман, где находилось советское посольство, а неподалеку – одно из зданий госбезопасности. Питер не отрывался от видоискателя своей портативной камеры. У хадовского дома Абуфазл попросил водителя притормозить:
– Завтра мы устроим здесь фейерверк. Специально для вас.
Вернувшись в дом, они сняли интервью с двумя сотрудниками секретной службы, которые для маскировки обмотали свои лица тюрбанами. Следом явился человек с бегающими глазами и объявил, что он и есть тот герой, что будет завтра стрелять реактивным снарядом по зданию ХАД. В доказательство своих слов человек принялся прямо здесь, в комнате, снаряжать "эрэс".
В этот момент, как вспоминал впоследствии Джон Симпсон, и у него, и у Питера возникли одинаковые мысли. Что, если сейчас в этот дом ворвутся люди Наджибуллы и обвинят англичан в пособничестве терроризму? Ведь волей-неволей так и оно и получалось. С некоторых пор они из сторонних наблюдателей превратились в сообщников моджахедов, что противоречило журналистскому кодексу. Но как объяснить это афганцам? На их робкие попытки уклониться от предстоящего теракта Абуфазл отреагировал просто: "Вам нечего опасаться. И вы должны показать всему миру, как глубоко проникло наше сопротивление".
Утром их снова запихнули в машину, человек с бегающими глазами бросил на заднее сиденье свою ракету, и они отправились на Дар-уль-Аман. Все дальнейшее напоминало дешевую кинокомедию.
Машина остановилась на пустыре, где два десятка мальчишек играли в футбол. Ничуть не смущаясь присутствия такой обширной аудитории, их спутник взял под мышку реактивный снаряд, жестом поманил за собой англичан, и все они направились к группе одетых в афганские лохмотья людей, стоявших поодаль. Мальчишки продолжали с криками пинать мяч. Оборванцы, получив "эрэс", принялись довольно споро мастерить из деревяшек что-то вроде примитивной пусковой установки. Питер поежился и начал снимать.
Все это происходило среди бела дня почти в центре Кабула. Они нацелили ракету на пятиэтажное здание, до которого было не больше шестисот метров, приладили таймер, изготовленный из старого будильника советского производства, установили время и разошлись в разные стороны. Питер вернулся к машине. Через пять минут сработал спусковой механизм. Ракета с шипеньем умчалась в сторону цели и… благополучно упала где-то далеко-далеко за хадовским зданием. Разрыва Питер не услышал, видимо, произошла осечка. Их опять быстро затолкали в машину и привезли в дом.
Джон, кажется, мало понял из того, что произошло. Зато Питер был явно разочарован.
– Только такие кретины, как моджахеды, могли промахнуться, стреляя в упор по большому зданию, – сказал он, пряча свою камеру в полиэтиленовый пакет с надписью "Да здравствует афгано-советская дружба".
На следующий день неподалеку от их дома послышалась стрельба, и в комнату ворвался Абуфазл, торопя их срочно собираться и уходить. По его словам агенты ХАД пронюхали, где скрываются англичане и готовят операцию по их захвату. "Они знают даже о том, что вчера мы пытались обстрелять здание", – сказал Абуфазл. А Питер подумал: уж, не от тебя ли они об этом и знают? Питер давно уяснил, что многие афганцы ревностно служат и нашим, и вашим. Поди разбери их, этих афганцев.
Не без волнений им в тот же вечер удалось выбраться из города и уйти в Пагман, где хозяйничали моджахеды.
На третий день, когда ирландцу уже порядком наскучило снимать безуспешные атаки моджахедов, пытавшихся смять оборону аэропорта, его пригласил к себе Абдул Хак. Командир выглядел озабоченным. На всех направлениях отряды партизан несли большие потери. Вопреки ожиданиям правительственные войска не думали сдавать город – и это после того, как на их позиции обрушились тысячи реактивных снарядов. Агентура доносила, что в Джелалабаде нет признаков паники, а войска в достатке обеспечены боеприпасами. Сам Абдул Хак был категорическим противником лобового штурма, он предлагал другой путь, испытанный и надежный: взять город изнутри, используя подполье, террор, деньги. Напрасно к нему не прислушались. Теперь видно, что пар может уйти в свисток. Поражение, которое моджахеды потерпят здесь, станет самой крупной победой Наджибуллы, придаст Кабулу новые силы.
Все это Абдул Хак за чаем выложил ирландцу, а напоследок посоветовал не терять больше времени на подступах к аэродрому.
– Мы можем проводить тебя в горы к западу от Джелалабада. Там ты сделаешь хорошую съемку.
– А что я там увижу?
– Если все пойдет так, как мы хотим, ты увидишь много интересного. Мы готовим засаду на вертолеты.
– Засаду? – Сразу встрепенулся Рори. – Но как ее можно организовать? Это же не бронемашины и не танки.
– Можно. Вот смотри. – Он взял лист бумаги и нарисовал на нем схему. – Это ущелье, по которому вертолеты чаще всего прорываются из Кабула и возвращаются обратно. Видишь? Вот тут мы ставим крупнокалиберные пулеметы. И вот тут. Мы делаем огневые точки во многих местах – по всему маршруту. Влетев в ущелье, они неминуемо встретят кинжальный огонь. Это будет ловушка.
– А если они поднимутся выше, пойдут над горами?
– Нет, это почти исключено. "Стингеров" они боятся больше, чем пулеметов. Поэтому и стелются над самой землей. Пулеметы будут обстреливать их и снизу, и с боку, и даже сверху. Ну, как?
– Согласен, – сказал Рори. – Неплохая идея.
– Тогда собирайся. Машина пойдет через час.
Вечер и ночь я провел в доме Омара. Правда, когда снаряды начинали падать уж совсем близко, мы спускались в вырытый рядом блиндаж. Эти чертовы снаряды падали почти беспрерывно. К вечеру Омар докладывал: "Сегодня было 345 "эрэсов". Еще он говорил: "По сообщениям агентуры командиры бандформирований получили приказ перегруппировать силы и до 6 апреля взять город любой ценой". Иногда на генерала что-то находило, и он начинал общаться со мной языком передовиц из кабульских газет. "Революция победит, враг будет уничтожен, весь народ поддерживает нас". Я обреченно кивал и убирал подальше свой блокнот. Омар очень удивлялся, отчего я не записываю эти замечательные слова.
Ночью, поднявшись по нужде, я сделал одно открытие. Оказывается, и генералы, и полковники вповалку спали в соседнем помещении вместе с молоденькими солдатами. Мне и раньше много раз говорили, что в афганской армии гомосексуализм – дело обычное. Теперь пришлось убедиться в этом почти воочию.
На другой день из Кабула прорвались вертолеты, и я вместе с телевизионщиками сказал Джелалабаду "гуд бай". Не без трепета мы забрались в чрево Ми-8, где уже были раненые в синих халатах. Вертолет тут же взлетел, стал кругами ходить над городом, едва не цепляя колесами верхушки пальм. Летчики ждали, пока не поднимутся остальные. Другие машины взлетали тоже без промедления и тоже вставали в эту карусель. И транспортные, как наш, и боевые "крокодилы". Уже от одного вида этой карусели становилось тошно. От нее так и несло бедой.
Вадим ткнул меня в бок:
– Посмотри на стремянку, видишь в ней дырку от пули? Она на моих глазах появилась. В этой вертушке мы сюда летели. А бомба в одну воронку дважды не попадает. Прорвемся!
– Может быть…
Наконец, собравшись в кучу, вертолеты резко прибавили скорость, снизились до пяти метров и отчаянно рванули вперед. Я включил диктофон, намереваясь записать впечатления от полета.
Через несколько минут из кабины показалась довольная физиономия бортмеханика, он показал растопыренную пятерню и пальцем ткнул в иллюминатор. Ага, вижу: справа к нам идут на подмогу еще пять боевых машин. "Крокодилы" должны лететь впереди и обрушивать на душманские точки всю свою огневую мощь. Так под шумок мы, глядишь, и проскочим.
То, что происходило дальше, впоследствии много лет являлось мне ночью в виде кошмарных снов.
По-прежнему на минимальной высоте мы ввинтились в ущелье. И тут началось! Вряд ли, у меня хватит слов, чтобы описать это.
Затарахтел курсовой пулемет в кабине летчиков. Дымными струями пошли реактивные снаряды из-под пилонов. Вертолет бросало из стороны в сторону. Вцепившись в откидное сиденье, я смотрел наружу, но за стеклом все было в разрывах, дымах, огне, ужасе. Боже мой! Мы летели как по лабиринту преисподней. Я был атеистом, но губы сами собой шептали: "Господи, спаси и помилуй!"
Кажется, горели сами горы. Да, мы мчались сквозь сплошной пожар. Вся кабина тоже была в дыму.
– Вспышки выстрелов слева! – кричал мне Вадим, как будто я был способен подавить душманские пулеметы.
– И справа тоже, – орал ему я.
– Держись! – кричал Саша, после очередного виража падая на меня.
– А-а-а! – орали мы все вместе, когда казалось, что уже все, горим, падаем, вот он – конец.
Потом вертушка резко пошла вверх, так резко, что нас просто расплющило на сиденьях. И снова пилот бросил ее к самой земле. И опять бешено застучал пулемет, и дымом заволокло всю кабину.
Это был самый долгий полет в моей жизни.
Он продолжался ровно тридцать девять минут.
Когда после приземления я пришел в себя и включил диктофон, чтобы прослушать запись, там был один сплошной крик. И много непечатных выражений.
Кстати, Джелалабад моджахеды так и не взяли.
1990 ГОД. ПЕШАВАР. ЮНИВЕРСИТИ-ТАУН
В Пешаваре любая европейская женщина, не имевшая видимых физических недостатков, смотрелась очень даже неплохо. Здесь с этим контингентом всегда был дефицит. Что же касается Джульет, то ее можно было считать красавицей без всяких оговорок. Стройная спортивная фигура. Чуть насмешливый взгляд серо-голубых глаз. Тонкие чувственные губы, волевой подбородок, копна коротко стриженых каштановых волос. В облике этой юной элегантной леди было что-то решительное. Каждый сразу видел, что она знает цену и себе самой, и окружающему миру.
Во второй половине 80-х Джульет занимала пост директора офиса "Афган эйд" в Пешаваре. Когда Рори недолго работал в этой благотворительной организации, он встречался с ней по делам: вместе просматривали бухгалтерские бумаги, обсуждали планы, говорили о чем-то малозначащем. Джульет, не смотря на свою молодость, уже почти четыре года прожила в прифронтовом городе и сначала поглядывала на Рори чуть снисходительно. Сколько таких инспекторов приезжало из Лондона! Поживут здесь недельку, поворошат бумаги и с явным облегчением отбывают домой. Однако этот парень, называвший себя ирландцем, оказался другим. Совсем скоро он объявил ей, что оставляет должность в "Афган эйд" и намерен целиком посвятить себя флибустьерской службе свободного журналиста. С тех пор Джульет видела его нечасто. Ирландец подолгу пропадал в Афганистане, а когда возвращался в Пешавар, то на полную катушку "оттягивался" в Американском клубе. Говорили, что у него была куча подружек. "Этот парень без тормозов", – так несколько испуганно отзывались о нем коллеги.
Возможно… Но только, когда их пути изредка где-то пересекались, ей казалось, что Рори уж как-то по-особенному посматривает на нее. В ее присутствии он всегда был подчеркнуто предупредителен и учтив. Пожалуй, даже слишком учтив.
Однажды, вернувшись с вечеринки домой, она со смехом поделилась своими наблюдениями с мужем. Но Доминик не разделил ее веселья.
– Ирландец? – Задумчиво переспросил он. – Да он явно влюблен в тебя. Вот увидишь, если со мной что-нибудь случится, он сделает тебе предложение.
Джульет только тряхнула своими каштановыми волосами и рассмеялась:
– Что ты выдумываешь, дорогой?
Она выросла в провинциальной протестантской семье, где из поколения в поколения все мужчины становились священниками и где всегда царили строгие правила. Папа-викарий определил ее на учебу в маленькую школу для девочек, расположенную в графстве Кент. Пределом мечтаний всех ее подружек было уехать в Лондон, найти там непыльную работу и удачно выйти замуж. И Джульет когда-то хотела того же: завести дом, собаку, родить детей.
Поступив в университет, она стала изучать историю искусств и к третьему курсу уже договорилась о должности в художественной галерее. На горизонте маячила жизнь, о которой все было известно наперед. Так жили ее родственники, ее знакомые, ее подруги. Но, проучившись четыре года, Джульет решила взять перерыв и отправиться в Индию. Ей просто захотелось попутешествовать, прежде чем погрузиться в жизнь "как у всех".
Индия поразила и восхитила ее, как поражает она всякого, кто обладает живой душой. Ей открылось, что существует огромный, таинственный, манящий мир, называемый почему-то "третьим". Экзотический, загадочный, не похожий на все то, что ее окружало прежде. Одни люди, оказавшись в странах этого мира, видят только грязь, нищету, отсутствие привычного комфорта. Других он сразу завораживает, делает вечными пленниками. Его краски, запахи, мелодии, его вечное солнце и синее небо, его традиции и обычаи – так и хочется раствориться в этом мире, стать его частью.
Джульет работала сначала в баптисткой миссии, потом, к удивлению знакомых, устроилась в лепрозорий – ухаживала там за неизлечимыми больными.
Вернувшись спустя год в Лондон, она решительно рассталась с идеей служить высокому искусству. Страны третьего мира – вот чему она решила посвятить свою молодость.
Однажды в газете нашла адрес благотворительной организации, созданной для помощи афганцам. Отправила письмо: есть ли у вас работа? Ее пригласили на должность секретаря, а затем предложили ехать в Пешавар – директором представительства "Афган эйд". Это было то, чего она хотела.
Для ООН Джульет составляла обзорные досье по различным регионам Афганистана – эти материалы были призваны прогнозировать число возможных беженцев. Участвовала в программах по борьбе с наркотиками. Контролировала распределение денег, поступавших со всего мира для бедных афганцев. Больше всего средств выделяли США, эти деньги приходили в основном по линии госдепартамента. Официально они должны были тратиться на продовольствие. Но на какие цели моджахеды расходовали их на самом деле, проверить было невозможно.
Француз Доминик Вергос появился в ее жизни почти сразу после приезда в Пешавар. Он, как и Питер, тоже считался здесь старожилом. Когда-то Доминик был преуспевающим фэшн-фотографом в Париже. Потом начал кочевать по "горячим точкам": Бейрут, Африка, Юго-Восточная Азия… Он умел делать хорошие фотографии и выгодно их продавать. Когда началась эта заваруха в Афганистане, француз прочно осел близ войны, быстро обзавелся дружескими связями с командирами партизанских групп и стал едва ли не официальным фотографом джихада. Заказов у него всегда было через край. Он, как и Питер, мог месяцами кочевать с моджахедами по горам, жил в кишлаках, научился говорить на фарси и пушту. Однажды француз почти год провел в партизанских лагерях на территории Афганистана.
Правда, в отличие от большинства других журналистов, Доминик имел еще одну, скрытую от остальных жизнь. Как-то знакомый дипломат свел его в Пешаваре с серьезными американскими ребятами, которые спросили: "А не хватит ли, парень, зарабатывать на хлеб фотокамерой? Если тебе так нравится бродить по Афганистану, это можно делать и с большей пользой". Уговаривать фотографа не пришлось. Он охотно согласился выполнять задания ЦРУ. Предложенное вознаграждение значительно превосходило те гонорары, которые он получал от агентств и журналов.
Вместе с французом жили дочь от первого брака и сын – от подружки. Он был на пятнадцать лет старше, чем Джульет и напоминал экстравагантного повесу – с вечно растрепанными волосами, демоническим взглядом и свободными манерами. Такие люди встречаются редко. Они живут как бы сами по себе, вне принятых норм и законов. Они сами устанавливают для себя законы. Да, француз был ни на кого не похож. Возможно, именно это вначале и привлекло к нему юную леди. Очень скоро она обнаружила, что не может справиться с притяжением, которое исходило от Доминика. Он казался талантливым и нестандартным. Даже тайная связь с американской разведкой, о которой Доминик под страшным секретом поведал ей однажды, работала в его пользу, придавала ему загадочности.
Став его женой, Джульет родила еще одного сына, которого назвали Финном. Они сняли красивую виллу в университетской части Пешавара на Серкл-роуд, завели слуг, купили лошадей для верховых прогулок. Жизнь складывалась на удивление удачно. Правда, иной раз на француза что-то находило. Выпив, он говорил о том, что в любой момент его могут убить, что тогда Джульет наверняка станет жертвой этого безумного ирландца… Но утром, протрезвев, никогда не заикался об этом.
Два года продолжалась их идиллия. Но однажды все кончилось.
Потом, задним числом анализируя все случившееся, она вспомнила, как однажды на вечеринке знакомый французский дипломат предупредил Доминика:
– Будь осторожен. Есть люди, которые хотят, чтобы тебя здесь не было.
Но фотограф только отшутился:
– Ты имеешь в виду агентов Наджибуллы? Но если я буду постоянно думать о них, то так недолго и в психушку угодить.
– Мое дело предупредить, – пожал плечами дипломат. – Просто появилась информация, поэтому я настоятельно рекомендую тебе соблюдать меры безопасности.
Дома Джульет накинулась на мужа:
– Что все это означает? Какая опасность тебе может угрожать?
– Господи, дорогая, ты же знаешь, чем я занимаюсь. Сама моя работа предполагает некоторую степень риска. За него мне и платят.
– Но этот человек имел в виду что-то конкретное.
– Вряд ли. Кто-то, где-то, что-то сказал… Вот и разнеслось по свету.