Совершенно иная тенденция замечена среди русской молодежи Татарстана: с ростом этничности и религиозности уменьшается региональная идентификация и возрастает общероссийская: почти половина опрошенных русских (47,2 %) обозначила себя только гражданами России, а не республики, и лишь 5,4 % назвали себя только татарстанцами, остальные демонстрируют ту или иную форму смешанной, двойной идентификации.
Также можно говорить о большей поддержке в религиозной группе националистических проявлений в политике Татарстана. Так, только 5 % респондентов внеконфессиональной группы одобряют деятельность политических национальных движений в республике, а в религиозной группе респондентов их деятельность одобряет уже почти четверть (23 %). При этом "номинальные мусульмане" отличаются большим политическим радикализмом и интолерантностью по отношению к русским, чем "истинные". Это, на мой взгляд, свидетельствует о том, что квазирелигиозность выступает лишь как дополнительный индикатор негативных этнических установок, тогда как истинная вера способна, по крайней мере отчасти, сдерживать этнические фобии. Национализм все чаще использует религиозные чувства для мобилизации своих сторонников. Показательно в этом отношении дело Рафиса Кашапова.
Это один из лидеров набережночелнинского отделения Всетатарского общественного центра (ВТОЦ), задержанный 25 марта 2003 года правоохранительными органами г. Набережные Челны по результатам обыска, проведенного у него на квартире после разрушения православной часовни Св. Татьяны. Во время обыска были найдены листовки, имеющие, по мнению прокуратуры, "экстремистское содержание". На этом основании прокуратура города предъявила Р. Кашапову обвинение по статье 282 УК РФ – "разжигание межнациональной розни".
"Дело Кашапова" продемонстрировало потенциал общественной активности национально ориентированных сил республики, мобилизованных, пожалуй, впервые после 1990-х годов лозунгами, сочетавшими этнические и религиозные мотивы. 1 апреля руководители ВТОЦ и председатель Народного фронта по защите суверенитета Татарстана Фарид Хабибуллин подали прокурору республики письменное поручительство с просьбой освободить Кашапова из-под стражи. 7 апреля национальные общественные организации провели митинг в его защиту. В мае группа деятелей культуры Татарстана направила в адрес президента республики Минтимера Шаймиева, председателя Верховного суда Татарстана Геннадия Баранова и прокурора республики Кафиля Амирова открытое письмо также в связи с арестом Кашапова. Верховный суд Татарстана дважды рассматривал ходатайство об освобождении Р. Кашапова и вначале оставил без изменений решение набережночелнинского суда о содержании задержанного под стражей, а затем все же отменил его.
Я не берусь оценивать виновность или невиновность одного из лидеров татарского национального движения по рассматриваемому делу и привожу хронику событий, связанных с его арестом, исключительно для того, чтобы показать, что сегодня национализм с религиозной окраской имеет определенную общественную поддержку в Татарстане. Между тем многочисленные исследования показывают, что Татарстан и по уровню религиозности, и по уровню развития этнического самосознания уступает многим другим так называемым "исламским" республикам России [169] . Следовательно, выявленные тенденции роста религиозности и этнополитической активности населения в этой республике не в меньшей мере должны проявляться и в других республиках названной группы. Это, в свою очередь, позволяет выдвинуть предположение о возможном росте автономистских настроений в ряде республик уже сейчас, при сложившихся тенденциях политического, социально-экономического развития. Еще больше возрастет вероятность возрождения этнического сепаратизма в случае ухудшения общего политического и экономического климата в России.
Угрозы роста этнополитической нестабильности в русских регионах. Новые следствия колебаний маятника
Как уже отмечалось, этнополитическая ситуация в "период стабилизации" изменилась по сравнению с предыдущим периодом прежде всего за счет смещения основной зоны межэтнических конфликтов из республик в русские края и области. На обширной территории от Воронежской области до Краснодарского края не только заметен рост ксенофобии по отношению к цыганам, чеченцам, другим выходцам с Кавказа и из Средней Азии, но наблюдается и становление новых вооруженных формирований: русские националистические движения смыкаются со скинхедами. Это уже породило множество эксцессов, в том числе и с человеческими жертвами [170] .
Чем могут ответить на это дисперсные группы этнических меньшинств? Прежде всего, ростом криминализации. Чем меньше у представителей этнических меньшинств шансов на получение легальной работы вследствие дискриминации, тем выше вероятность их вовлечения в нелегальный бизнес, а это, в свою очередь, усиливает ксенофобию по отношению к ним. Эта тенденция хорошо прослеживается на примере одного из самых опасных для современной России вида преступности – наркоторговли.
Мы уже говорили о том, что представления о засилье цыган в этой сфере мифологизированы. Однако несомненно и то, что представители этой общности, как одной из наименее интегрированных в социально-экономическую сферу России, характеризуются высокой вовлеченностью в нелегальный бизнес, в том числе и в торговлю наркотиками, а конкуренцию им составляют те группы, которые имеют столь же малые возможности для получения легальных заработков. Например, таджики становятся все заметнее в большинстве регионов России как уличные торговцы и распространители наркотиков. По мнению начальника Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков ГУВД столицы полковника Василия Сорокина, только в одной Москве в незаконный оборот наркотиков вовлечены от 1 тыс. до 1, 5 тыс. таджиков [171] .
Возрастает и локальная консолидация меньшинств. Чем меньше у представителей эмигрантских меньшинств возможностей интеграции в бытовую сферу вследствие дискриминации при найме жилья, тем выше их замкнутость, которая, в свою очередь, значительно усиливает ксенофобию по отношению к ним со стороны этнического большинства. Ныне во многих регионах формируются замкнутые анклавы расселения эмигрантских меньшинств, в которых архаичные традиции социальной организации не просто консервируются, но иногда и возрождаются. Например, в ходе проведенных мной интервью с представителями разных региональных групп таджиков в Москве мои собеседники сообщали, что вследствие чрезвычайных сложностей в трудоустройстве даже на самые тяжелые и малооплачиваемые виды работ трудовая конкуренция усилилась уже внутри таджикской диаспоры между разными ее региональными группами. Необходимость групповой консолидации стимулировала возрождение таких региональных и клановых подгрупп таджиков, которые, казалось, были уже забыты в самом Таджикистане. Усилилась и роль неформальных лидеров этнических общин и клановых групп внутри них.
В наибольшей мере к жизни замкнутыми общинами обстоятельства подталкивают нелегальных мигрантов, например китайских. По сообщениям прессы, в Москве китайцы живут в 10 "чайна-таунах", в арендуемых квартирах, гостиницах и переоборудованных под непритязательные отели студенческих общежитиях, которые нередко служат и офисом фирм, и складом товаров. По данным милиции, наибольшей сплоченностью, в том числе и в криминальной сфере, отличаются уроженцы провинции Фудзянь [172] .
Возникновение замкнутых группировок этнических меньшинств вызывает резко негативную реакцию окружающей социальной среды и буквально взвинчивает ксенофобию. В то же время этим пытаются воспользоваться наиболее радикальные группировки – политические и религиозные. Наибольшую активность в этом отношении проявляют представители многочисленных организаций исламских фундаменталистов.
В целом роль таких организаций, а главное, их политические амбиции пока явно недооцениваются ни властями, ни общественностью. Приведу в качестве примера рассуждения одного из идеологов исламской политической организации "Исламский конгресс России". Он пишет, что, "устав от бардака демократов-олигархов, народ, став электоратом, решил отдать предпочтение "сильной руке"…генералам, адмиралам и сотрудникам спецслужб. Но так ли сильна эта"сильная рука" и поможет ли она России в нынешней нелегкой ситуации?" Ответ автора резко отрицательный: "…на коренные изменения генералы не способны…" И далее, последовательно оценивая потенциал различных политических сил России, он вычеркивает из списка тех, кто не способен привести страну к позитивным (с его позиций) переменам: "Во-первых, убежденных коммунистов – это в основном бабушки с ностальгическими воспоминаниями и экзальтированная молодежь "а-ля Эдичка Лимонов"… Во-вторых, Русская Православная Церковь – даже в тех тепличных условиях, в которых существует сейчас РПЦ во главе с Алексием II (Редигером), она не смогла объединить народ, и в дальнейшем авторитет будет только падать вместе с авторитетом поддерживаемого ею действующего правительства… В-третьих, демократы, либералы, социал-демократы – их день только что закончился, о чем свидетельствуют и настроения в обществе, на волне которых пришли к власти генералы. И, наконец, патриоты. Можно сказать, что именно эта категория общества ставит перед собой цели и задачи, наиболее отвечающие государственным интересам нашей Родины, хотя и сложно считать патриотом, например, Жириновского -"самого рьяного защитника русского народа", у которого "отец юрист, а мать украинка", или господина Проханова – злейшего врага "сионистской прессы", но почему-то полностью вторящего ей, как только дело касается ислама… Остается только одна сила, динамично развивающаяся, избежавшая демографического и в значительной степени духовного кризиса, испытывающая сильный рост, как количественный, так и качественный, – мусульманская община… Да, конечно, мусульманская умма (община) сегодня расколота на множество мелких общин – джамаатов, вирдов самого различного толка. Но при этом есть немало и объединительных тенденций, и основной из них является тот колоссальный прессинг, который испытывают на себе сегодня все мусульмане независимо от национальной принадлежности или от того, какого направления в исламе они придерживаются" [173] .
Вся статья, из которой приводятся эти выдержки, не оставляет сомнений в том, что ее автор – апологет "мусульманской идеи", как доминирующей не только в религиозной сфере, но и в политической системе России. По сути, это та же самодержавная идеология "старшего брата" или "государствообразующей" религии, но лишь с заменой православия на ислам. Не случайно исламский фундаменталист видит в русском национально-патриотическом движении родственную политическую силу. Исламские фундаменталисты, так же как и их alter ego, русские националисты, главным врагом считают "мировое еврейство". Они одинаково ненавидят таких людей, как Жириновский, и не столько за нечистокровность ("отец юрист, а мать украинка"), сколько за дискредитацию "фундаменталистской идеи", а также за высокую конкурентоспособность ЛДПР в борьбе за общий электорат национал-фундаменталистских сил.
Оба направления фундаментализма примерно в равной мере противодействуют модернизации России. Вместе с тем радикальные фундаменталисты обоих типов отчетливо понимают невозможность политического союза в нынешних условиях, поскольку основные мобилизационные ресурсы русского национализма – чеченофобия и мигрантофобия – сегодня густо замешаны на сильных антиисламских настроениях. Маловероятно, что "исламский мобилизационный проект" может быть реализован в России в том масштабе, на который рассчитывают его авторы. Как я уже говорил, приводя в пример Татарстан, сегодня ислам в большинстве регионов России выступает скорее как этноспецифицирующий, а не объединяющий фактор. Однако этот проект может найти поддержку в среде дисперсных общностей разных национальностей и сплотить в рамках неких локальных зон представителей различных этнических групп мигрантов из республик и Средней Азии, и Кавказа.
Лишь в одном из регионов России, на Северном Кавказе, более или менее реально проявляется угроза политического объединения разных этнических групп на платформе радикального исламского фундаментализма. В ходе чеченской войны в регионе усиливается влияние радикальных исламских организаций, ставящих своей целью стирание этнических границ, сплочение мусульман на основе идеи создания единого государственного объединения, противостоящего России. Так уже было в период Кавказской войны XIX века, которая стимулировала объединение горских народов и быстрое распространение и утверждение ислама на Северном Кавказе, особенно его суфитских форм, новых для региона и обеспечивших идеологическую основу для многолетнего вооруженного сопротивления и консолидации разрозненных племен и этнических групп горцев, ранее враждовавших между собой. Именно под знаменем ислама и с лозунгом газавата (войны с неверными) горское сопротивление возглавлял в 1834–1859 годах имам Шамиль, сумевший впервые обеспечить государственное объединение чеченцев, ингушей, аварцев и многих других народов Северного Кавказа.
В целом политизация религии может быть важным фактором усиления межэтнической подозрительности в ряде регионов России. Наиболее сложно развиваются отношения между политическими активистами, использующими православие, с одной стороны, и ислам – с другой. Взаимная подозрительность многих приверженцев обеих конфессий обусловлена как историей противоборств, так и многими современными политическими событиями. Об исламе большинство русского населения знает мало, и, к сожалению, неадекватность информации на эту тему усиливается. Афганская, а затем чеченские войны, а также постоянно тиражируемые в центральной прессе сообщения о радикальных исламских организациях ваххабитов, поддерживающих чеченских террористов, сформировали у многих русских отношение к исламистам как к опасному экстремистскому течению. В то же время в глазах исповедующих ислам православие выглядит непривлекательно, потому что это "доминирующая религия, поддерживаемая федеральной властью", и уже только этим ущемляющая интересы других религий.
Разумеется, в начале 2000-х годов и уровень сепаратизма, и накал межнациональных противоречий значительно ниже, чем они были в начале 1990-х. Однако следует иметь в виду, что общий спад национальных движений в России в основном был обусловлен игрой инерционных процессов. К середине 1990-х годов исчерпала себя инерция распада СССР. Наиболее активная часть национальных лидеров включилась в состав общероссийской бизнес-элиты или в систему органов управления разного уровня. Лидеры российских республик к этому времени перестали заигрывать с национальными движениями, рассматривая их как единственную опасность для удержания власти. Правящая элита в республиках качнулась в сторону союза с федеральной властью, а последняя сумела использовать договорный процесс для стабилизации политической ситуации в стране. Все это привело к тому, что и этнический сепаратизм, и межнациональная напряженность в России ослабли, но можно ли говорить, что страна застрахована от их нового подъема?
Я уже приводил примеры того, как недальновидные политические действия, не учитывающие тенденции этнополитических процессов, способны оживлять этнический сепаратизм. Существуют и другие факторы ухудшения этнополитической ситуации.
Перспективы сохранения целостности России многие аналитики связывают с особенностями ее этнического состава. Российская Федерация в отличие от СССР в целом достаточно однородна в этническом отношении: русские составляют свыше 80 % населения Федерации и численно преобладают в большинстве ее республик. Однако демографическая ситуация меняется, и уже более сорока лет доля русского и в целом славянского населения России сокращается, а удельный вес представителей народов, которые условно можно объединить в одну статистическую группу и определить как "исламские народы", быстро растет [174] . Особенно заметны перемены в этническом составе отдельных регионов.
Русские уже сегодня являются этническим меньшинством в подавляющем большинстве республик Северного Кавказа (за исключением Адыгеи). Процесс их оттока из этих республик начался еще в 1970-х годах, а вооруженные конфликты в регионе, и особенно чеченская война 1994–1996 годов, сделали процесс необратимым.
Об этом можно судить по продолжающемуся оттоку русских не только из Чечни, но и из большинства республик региона. Из Дагестана в 1997–1998 годах уезжало в год по 3–4 тыс. русского населения. Северная Осетия – Алания, Ингушетия, Кабардино-Балкария были республиками с отрицательным сальдо русских мигрантов при положительном сальдо миграции представителей титульной национальности, в Карачаево-Черкесии доля выбывших русских во много раз превосходила долю выбывших мигрантов титульной национальности [175] .
Похожая миграционная ситуация сложилась и в республиках Сибири: в Саха (Якутия), Туве и Бурятии. Но в Якутии и Бурятии главным стимулом миграции русских выступают преимущественно экономические проблемы: закрытие предприятий, где они работали, прекращение выплат северных надбавок к зарплате и лишение рабочих иных льгот, длительные невыплаты зарплат и др., тогда как в Туве отток русского населения был вызван не только неблагоприятной экономической ситуацией (прежде всего массовой безработицей), но и усложняющимися межэтническими отношениями. Только после межгруппового конфликта русских и тувинцев в 1990 году из Тувы выехало 10 тыс. русских.
В республиках Сибири русские сейчас в меньшинстве только в Туве, но их доля уменьшается также в Бурятии и Якутии.