В республиках Поволжья русские по переписи 1989 года составляли меньшинство в Чувашской Республике. В Башкортостане они составляли 42 % населения и были численно наибольшей группой, хотя уступали татарам и башкирам вместе взятым. Тенденция уменьшения доли русских в этой республике стала заметной уже по данным микропереписи 1994 года, и, судя по всему, нынешняя перепись укажет на утрату ими статуса даже относительно большой этнической группы. В Татарстане на протяжении 1990-х годов неуклонно сокращалась доля русского населения на фоне роста татарского, и перепись 2002 года после подсчета ее результатов, скорее всего, также укажет на то, что русские в этой республике могут составить менее половины населения.
Если прогнозы по поводу дальнейшего уменьшения доли русских на Северном Кавказе, в Поволжье и в Сибири действительно сбудутся, то уже в ближайшие годы русские будут составлять меньшинство на значительной части территории Российской Федерации, при этом как раз в тех зонах, где население так называемых титульных национальностей переживает период интенсивного роста этнического самосознания, сопровождающегося усилением их региональной самоидентификации.
На Северном Кавказе, особенно в Чечне, межэтническое напряжение проявляло себя уже с начала 1990-х годов, но две чеченские кампании обострили его до предела. К этому нужно добавить, что вторая чеченская война, которая по своей длительности, числу жертв и масштабам экономического ущерба превзошла первую, пока не привела (и вряд ли приведет) к усмирению чеченского сепаратизма, но уже обострила проблему разделенного лезгинского этноса в связи с ужесточением пограничного режима с Азербайджаном, а также проблему чеченцев-акинцев в Дагестане в связи с концентрацией войск в зоне расселения именно этой этнической группы. Таким образом, война в большей мере разрушает Федерацию, чем само существование мятежной республики. С началом второй чеченской войны стала расти солидарность с Чечней так называемых "лиц кавказской национальности", т. е. всех кавказцев, поскольку многие из них, включая представителей этнических групп, традиционно не ладивших с чеченцами, начали испытывать в городах России такое же давление, которое раньше испытывали чеченцы, так как для ставропольских или ростовских милиционеров "все они на одно лицо и все они потенциальные террористы".
В республиках Сибири, в Якутии, Туве и Бурятии, в ходе этносоциологических исследований 1990-х годов была зафиксирована высокая солидаризация по этническому принципу и более высокая, чем в других регионах (за исключением Северного Кавказа), "готовность к любым действиям во имя интересов своего народа". Например, у якутов чрезвычайно высоки показатели потребности в этнической консолидации (до 80 %), они также остро чувствуют ущемление своих прав по этническому принципу (до 20 %). Для сравнения: среди татар в Татарстане дискриминацию испытывают лишь 5 % опрошенных [176] . Все это дает основания говорить о высоком потенциале негативной этнической консолидации у якутов. Однако это вовсе не принималось во внимание федеральной властью, которая своими действиями, в том числе и упоминавшимся вмешательством в президентские выборы в начале 2002 года, лишь усугубляла этнополитическую ситуацию в регионе.
Вопреки представлениям о Татарстане и Башкортостане как республиках этнического неблагополучия, в них долгое время межэтнические отношения оставались достаточно благоприятными. Например, не более 5-13 % татар, башкир и русских в этих республиках ответили, что им "приходилось испытывать ущемление своих прав из-за национальности" [177] . Это намного более позитивные оценки, чем в среднем по стране, однако уже отмеченные действия федеральных властей, затрагивающие такие важнейшие национальные символы, как язык, способны изменить этнополитическую ситуацию в республиках к худшему.
Этнополитические аспекты модернистского проекта
Можно ли не раскачивать этнополитический маятник?
Описывая механизм колебания этнополитического маятника в постсоветской России, я говорил не о злом роке, не о воле судьбы, а об изменяющихся политических тенденциях, в немалой мере зависящих от конкретных политических и социально-экономических стратегий, выбираемых людьми. Следовательно, тенденции этнополитического развития нельзя считать предопределенными. Угроза нового цикла этнических конфликтов пока является лишь гипотетической, и, на мой взгляд, существуют возможности ее избежать. Нынешний рост этнических страхов и усиление влияния негативных стереотипов среди этнического большинства – это всего лишь массовые настроения, меняющиеся со временем в режиме колебания маятника. Такими настроениями всегда сопровождаются времена, наступающие после крутых политических перемен, – "периоды застоя". В такие периоды политические элиты предпочитают выстраивать бюрократические жестко иерархизированные конструкции и в том числе занимаются конструированием иерархии этнических обществ с главным народом на ее вершине.
Совсем иначе ведут себя власти в периоды социально-экономического подъема и усиления тенденций модернизации общества. В такие времена государственная политика менее идеологизирована и более прагматична. Властям нужна консолидация этнических общностей для совместного решения задач развития. Не случайно в период первых пятилеток Сталин использовал лозунг "дружба народов", а не "руководящий народ" или "старший брат". Нет нужды углубляться в историю, чтобы подтвердить этот тезис. В наши дни в тех регионах России, где наблюдается рост производства, его техническое перевооружение, происходит становление новых отраслей и в связи с этим возникает потребность в притоке рабочей силы, власти активно содействуют межэтническому сотрудничеству и противостоят этническому экстремизму. Примером могут служить Астраханская и Оренбургская области. И наоборот, в преимущественно аграрных областях, ориентированных на сохранение традиционной структуры производства, региональные власти активно эксплуатируют и подстегивают рост этнических стереотипов.
Что особенно важно, в условиях стабильного развития (в отличие от периодов "застоя") этническая идентификация менее актуальна, чем иные – гражданская, профессиональная, политическая и др. Само осознание этнических различий между "мы" и "они" в таких условиях не воспринимается как несправедливость и тем более не служит причиной для конфликтов.
В целом этнические страхи особенно велики в сферах далеких от бытовой повседневности рядового человека, в которых он мало разбирается, – это геополитика, международные дела, национальная безопасность. Здесь он доверяется экспертам, среди которых, к сожалению, сегодня преобладают люди, находящиеся в плену "теории заговоров". В бытовой сфере страхов меньше. Не случайно люди чаще видят в представителях других национальностей врагов государству, чем самим себе.
Развитие экономики, гражданского общества, становление федеративных отношений и местного самоуправления – все это, безусловно, может содействовать нормализации межэтнических отношений. Однако было бы глубочайшим заблуждением надеяться на то, что "невидимая рука рынка" или демократизация политики сами по себе приведут к решению межэтнических проблем.
В Америке расизм процветал до середины 1960-х, т. е. и в периоды экономического развития. Он настолько глубоко проник во все поры общества, что даже в столице страны, в Вашингтоне, в эти годы единственным местом, где черный и белый житель города могли столкнуться, был железнодорожный вокзал. Только туда людей с разным цветом кожи обязаны были пускать, во всех остальных местах действовала жесточайшая сегрегация. Но общество осознало опасность поляризации населения, особенно в условиях изменения соотношения между представителями разных рас, и за 20–30 лет буквально сотворило чудо. Сегодня количество смешанных браков между представителями разных рас в Америке растет; белые семьи усыновляют чернокожих детей, число представителей разных рас на высших государственных должностях увеличивается год от года. Но для того, чтобы произошли такие перемены в общественном сознании, понадобились огромные усилия властей и лидеров общественного мнения.
В России есть определенные предпосылки для оптимизации отношений между народами и культурами. У нас нет ярко выраженных классовых различий между народами, практически все этнические, расовые, конфессиональные группы (включая мигрантов) владеют русским языком в объеме, достаточном для бытового взаимопонимания, в обществе существует память о гармоничных межнациональных отношениях и даже идеализация определенных моделей этих отношений (модели "интернационализма" и "дружбы народов). Пусть в реальности эти отношения были далеки от идеала, но уже то обстоятельство, что в сознании многих людей есть представления о том, что народы могут жить в дружбе и мире, само по себе может содействовать развитию толерантности. Вместе с тем в России для преодоления расовых, этнических и религиозных фобий могут понадобиться несоизмеримо большие усилия, чем в Америке, хотя бы потому, что у нас нет ни полноценного рынка, ни настоящей демократии, ни традиций уважения к либеральным ценностям, без которых невозможно сформировать уважение к другим народам и культурам.
Еще важнее то, что идеи, с помощью которых в Америке и во многих других странах удалось в значительной мере погасить вспышки межкультурных конфликтов, в России не получили широкой поддержки даже в элитарных слоях. В тех самых, которые призваны вырабатывать программы (проекты) национального развития.
Этническая политика: модернистский проект
Сегодня, как и 150 лет назад, в России обсуждаются два конкурирующих между собой политико-идеологических проекта – традиционалистский и модернистский. Каждый из них явно или неявно предполагает в качестве составной части свою модель этнополитического устройства страны.
Традиционалистские проекты, основаны ли они на сталинской модели "старшего брата" и матрешке национально-территориальных образований или на имперской уваровской триаде ("православие, самодержавие, народность"), представляют собой жестко иерархические конструкции. Подобные конструкции предполагают, во-первых, концентрацию власти на верху пирамиды; во-вторых, ту или иную форму сегрегации людей по этническому или религиозному признаку; в-третьих, устойчивость этнополитической системы достигается в них исключительно или преимущественно путем подавления и подчинения.
Этот принцип проявляется и в современной России, несмотря на то что политический режим в ней несоизмеримо более демократичен, чем все предыдущие в советский и досоветский периоды. Тем не менее федеральная власть выдвигает в качестве основного инструмента удержания Чечни в составе Федерации ту самую идею подчинения ("она должна подчиниться нашим законам"), какую и в XIX веке выдвигали власти Российской империи в ответ на притязания "польских сепаратистов" на независимость. И реформа федеративных отношений также построена на принципах подавления региональных лидеров и административного понуждения их к подчинению. Таким образом, реформа развивается в традиционалистской парадигме, игнорируя ту часть мирового традиционного опыта, который подсказывает правителям, что необходимо по крайней мере сочетать кнут с пряниками.
Из всего предшествующего анализа достаточно определенно, на мой взгляд, проступает авторская позиция, которая сводится к признанию традиционалистского проекта утопичным хотя бы потому, что у него нет ресурсов для реализации и к нему в полной мере применимы слова Чаадаева, еще в XIX веке определившего традиционалистские взгляды, очень похожие на нынешние, как "ретроспективную утопию". Однако сама попытка навязать обществу этот утопический проект опасна, поскольку нарушает равновесие между этническими общностями и увеличивает отчужденность населения от власти.
В этом разделе мне хотелось бы обозначить основные особенности и преимущества модернистского проекта этнополитического развития. Главной особенностью такого проекта при всех возможных его вариациях является принцип добровольной, осознанной интеграции этнополитических акторов в рамках гражданской нации. Такая интеграция должна быть легитимизирована не только юридически, но и морально, а также привлекательна в сравнении с неинтегрированным способом жизни. Интеграция может быть привлекательной, если она повышает "жизненные шансы" (lifechances) людей и увеличивает совместные выгоды сообществ и при этом не допускает сегрегации людей по этническим, расовым или религиозным причинам. В этих целях модернистский проект этнополитической интеграции включает в себя элементы мультикультурализма и политической корректности, которые призваны исключить саму угрозу проявления насильственной ассимиляции, растворения малочисленных общностей в больших. Эти принципы предполагают расширение возможностей использования совместного культурного потенциала участников интеграционного процесса при сохранении и даже развитии, возрождении их регионального и культурного своеобразия.
В этой же связи чрезвычайно важен и третий принцип модернистского проекта этнополитической интеграции – принцип децентрализации власти и автономизации регионов. Все современные концепции интеграции предусматривают механизмы, не допускающие концентрации власти у центрального правительства в национальном государстве как за счет горизонтального распределения власти между различными ее ветвями, так и за счет вертикального распределения между центром и регионами. Доминирующей тенденцией мирового развития сейчас является процесс сосредоточения функций центрального правительства на решении узкого круга фундаментальных задач и передаче все большего объема полномочий из центра региональным органам власти и местному самоуправлению.
Эти общие принципы можно было бы дополнить рядом частных, вытекающих из общей идеи этнополитической интеграции [178] .
Принцип гражданской национальной самоорганизации. Он предусматривает создание условий, позволяющих представителям различных национальностей самостоятельно определять и реализовывать свои национально-культурные цели, защищать свои права и свободы, представлять и отстаивать через общегосударственный механизм власти свои интересы и развитие своей культуры, создавать свои политические институты, а также ассоциации, общества и другие организации гражданского общества в рамках действующего законодательства Российской Федерации и ее субъектов. Важнейшим условием свободной национальной самоорганизации народов России является расширение регионального суверенитета и местных полномочий, что делает институты власти более близкими и более чувствительными к запросам различных этнических групп, живущих в одном государстве. Вместе с тем должна быть повышена ответственность местных руководителей и одновременно снижена возможность переноса ими ответственности за свои ошибки на другие территориальные звенья управления. Это повышает уровень доверия во взаимоотношениях федерального центра и регионов и снижает вероятность возникновения на этой основе конфликтов, в том числе и этнополитических.
Принцип национального патернализма состоит в обязанности властей обеспечивать фактическое равенство, оказывая преимущественную поддержку наименее защищенным этническим группам, которые в силу их малочисленности, проживания в экстремальных экологических условиях или в результате некоторых исторических обстоятельств обладают меньшими по сравнению с остальным населением возможностями для самоорганизации, саморазвития и самозащиты. Прежде всего речь идет о так называемых "коренных малочисленных народах".
Западные ученые выработали более десятка концепций этнополитической интеграции как в масштабе национальных государств, так и в наднациональных системах типа Европейского сообщества [179] . Основные различия между этими концепциями в основном состоят в особенностях интерпретации авторами движущих сил и механизмов интеграции. Назову лишь некоторые наиболее фундаментальные концепции.
Зачинатель коммуникативной концепции Карл Дойч полагал, что рост объемов и увеличение разнообразия контактов, связей и обменов между группами больше, чем другие факторы, стимулируют их объединение как на международном, так и на национальном уровне [180] .
Нормативно-ценностная концепция, восходящая к М. Веберу, акцентирует основное внимание на акультурации групп, сближении их ценностей и выработке единых норм поведения.
Функциональная (или неофункциональная) концепция развивается многими современными исследователями, например Д. Митрени и Э. Гаазом, но основана на постулатах, которые заложили в 1920-1930-х годах Б. Малиновский и А. Редклиф-Браун и позднее развил Т. Парсонс. Функциональная концепция выводит основные предпосылки интеграции из места и роли этнополитических акторов в системе социального взаимодействия, а также из их функций, которые в решающей мере определяют интересы участников интеграции и их ценностные предпочтения в этом процессе.
Дискуссионные вопросы этнополитической интеграции
Концепции этнополитической интеграции при всем их различии не являются конкурирующими и дополняют друг друга в некоторых аспектах. Вместе с тем остается немало теоретических проблем интеграции, которые вызывают оживленные научные и политические дискуссии. Поэтому, предлагая модель этнополитической интеграции в качестве ключевого звена модернистского проекта, нам придется очертить хотя бы пунктиром проблемные, дискуссионные зоны этой концепции.
"Гражданская нация". Самым спорным является само определение нации. В науке уже несколько десятилетий ведется дискуссия о природе и сущности этого явления. Существует множество разновидностей теории нации, и даже сама классификация этих концепций весьма затруднительна, поэтому является предметом специальных исследований [181] . Многие известные авторы, видя малые сдвиги в сближении позиций специалистов в этом диспуте, предлагают вообще обходить это понятие. Так, Э. Хобсбаум, один из известных специалистов в области теории наций и национализма, предложил сделать это понятие предельно конвенциональным и называть нацией любую группу, претендующую на такое название [182] . По мнению В. Тишкова, "нация – это политический лозунг и средство мобилизации, а вовсе не научная категория", поэтому, по его мнению, "это понятие как таковое не имеет права на существование и должно быть исключено из языка науки" [183] . Впрочем, в той же книге (буквально на следующих страницах) и в последующих публикациях он активно использует понятие "нация", и особенно часто "гражданская нация", а также "многонародная нация" как наиболее адекватные ее формы.