Его, скорее всего, опять сменит новый цикл роста активности меньшинств. Как правило, такой цикл заключает период существования имперских вертикальных проектов, но пока что до этого далеко. Мы не дошли до вершин роста русского этнического национализма. В политику приходят новые поколения, которые оказываются более ксенофобными, чем пожилые люди. Это, кстати, неординарное явление, потому что до того молодежь отличалась меньшей ксенофобией. Но самое главное не в этом.
Маховик русского этнонационализма раскручивается, потому что в этом заинтересовано огромное количество сил. Этого хотят так называемые "левые", не случайно именно они возглавляют национал-патриотическое движение, а сейчас породили новые, откровенно националистические силы. Этого желает и Кремль со всей своей "вертикалью власти". В последнее время от того же огонька хотят прикурить и некоторые правые с их лозунгом то ли "имперского либерализма", то ли "либерального империализма".
На мой взгляд, "либерально-имперский" проект является не более чем имитацией активности, пропагандистским ответом на временный спрос людей на идеологему "сильной руки". Спрос именно временный, поскольку все рассуждения о "ментальной предрасположенности русского народа к имперской державности" ни чем не подтверждается. От былого подданнического сознания остались лишь желания какой-то части людей, чтобы государство о них заботилось, но все меньше людей верит в такую возможность, и уж совсем редко проявляется желание прислуживать властям, быть "слугой царя". В России действует сложившийся еще в советское время принцип: "Если вы думаете, что вы нам платите, то считайте, что мы вам служим". Растет желание людей быть независимыми от правителей. И даже рост ксенофобии не может стать средством долговременной политической мобилизации в целях поддержки имперского проекта.
Последнее утверждение доказывается на примере второй чеченской кампании. Несмотря на сильный рост античеченских настроений, доля людей, поддерживающих идею усмирения Чечни любыми средствами, перманентно падает, начиная с 2001 года. Растет число людей, которые считают, что с чеченцами нужно договориться или же от них нужно отделиться, отгородиться.
Империи, хоть простые, хоть "либеральные", плохи тем, что, представляя собой слишком жесткие конструкции, непременно рассыпаются. Сегодня признаков распада России как будто бы не видно (да она и не империя пока), между тем латентные процессы этнополитической мобилизации разных групп этнических меньшинств нарастают в ответ на рост имперской насильственности властей.
Третий цикл раскачивания этнополитического маятника – "ответ меньшинств", о котором я говорил, – неизбежен. Вопрос лишь в том, будет ли он разрушительным, а это во многом зависит от национальной политики. В книге анализируются как потенциал роста этнического сепаратизма, так и новые угрозы, например политическая мобилизация слабо интегрированных слоев этнических мигрантов. Этот численно растущий слой населения все больше чувствует себя отверженным, и эти чувства все чаще эксплуатируются фундаменталистскими движениями. Если первый цикл подъема активности этнических меньшинств проходил под демократическими знаменами, то будущий третий цикл, скорее всего, пройдет под знаменами фундаментализма, и было бы самоубийственным для властей и ответственных политических сил разжигать этот костер еще сильнее.
Заканчивая свое выступление, хочу сказать, что игра в перехват лозунгов мне кажется контрпродуктивной. Куда полезнее было бы ясно сформулировать либеральную альтернативу имперскому проекту. Такая альтернатива объективно в интересах большинства населения. Попытка же каких-либо сил, не важно, как они себя именуют, привлечь на свою сторону электорат, потакая его страхам и болезненным амбициям, столь же аморальна, как и вербовка населения с помощью спаивания. К тому же это весьма опасная политика.
Аркадий Попов (ведущий сотрудник Аналитической группы "Меркатор"):
"Мы должны двигаться не от империи – к нации, а от империи – к империи, от тоталитарной и беззаконной – к империи либеральной, правовой"
Книга Эмиля Паина называется "Между империей и нацией". Это название, как и предложенные для обсуждения вопросы, призвано создать определенное направление дискуссии, а именно: способна ли Россия уйти от своего имперского прошлого и, как некоторые считают, имперского настоящего и может ли она стать государством-нацией? Мне такая постановка проблемы кажется не вполне корректной. Я не вижу оснований империю противопоставлять нации в неэтническом понимании, на котором настаивает докладчик, нации как осознанному территориально-политическому единству граждан. Хотя бы потому, что империя также вполне способна дать такое единство.
Более того, именно империя как специфический способ устройства государства во многих смыслах лучше других вариантов государственного устройства к этому приспособлена. Империи бывали разные: плохие и хорошие, тоталитарные и либеральные. Но даже самые плохие из них несли в себе нечто исторически ценное – все они, так или иначе, работали на деэтнизацию человечества. Имперская интенция может быть кратко обозначена этим словом – "деэтнизация". Деэтнизация власти, морали, самосознания, национальной идентичности. Не уничтожение национальной идентичности вообще, а именно деэтнизация с выходом на более высокий уровень общечеловеческих ценностей.
Напомню, что среди жестких обвинений в адрес советской империи, наряду с обвинением в угнетении нерусских народов, было обвинение и в том, что она подавляла и собственно русское, разлагала русскую нацию, разрушала русское самосознание в этническом смысле. Такие мотивы, например, можно обнаружить у Солженицына. Он писал, что в лагере находил по этому поводу полное взаимопонимание с сидевшими там за национализм украинцами, армянами и т. д. Думаю, в том числе и поэтому Солженицын и является таким убежденным противником того, чтобы Россия оставалась империей, начинала заниматься делами земного шара. Как к этому относиться – вопрос другой. Я не готов спорить с тем, что русским или чеченцем быть хорошо, а россиянином плохо, шотландцем или сербом хорошо, а британцем или югославом – нелепое извращение, просто потому, что мои доводы воспринимались бы многими оппонентами как святотатство.
Этническая идентичность – такой же костыль для духа, как, например, для многих религия. Это средство психологической защиты, инструмент утешения. Здесь я позволю себе кратко изложить основные аргументы в пользу альтернативной постановки вопроса дискуссии: не от империи – к нации, а от империи – к империи, от тоталитарной и беззаконной империи – к империи либеральной, правовой.
Сначала об этимологии слова "империя". Здесь надо заметить, что для понимания смысла явлений этимология не всегда эффективна, но раз автор обсуждаемой книги уделил этому столько внимания, надо на это откликнуться. Слово "империя" происходит от латинского слова "imperium", что, как сообщают историки, в Древнем Риме означало не только императорскую власть, но и власть магистрата, республики, даже – власть вообще. В данном случае я цитирую статью Егорова "Проблемы титулатуры римских императоров" в "Вестнике древней истории", но об этом можно прочесть почти в любом хорошем словаре. Слово "император" тоже досталось нам в наследство от республики. Сперва это был лишь термин, обозначавший лицо, которому вверено военное командование, а также титул, который сами солдаты давали победоносному полководцу. Таким образом, в основе империи лежит политическая, в том числе – военная власть. А что лежит в основе всякого государства?
Кстати, если увлекаться этимологией, можно поинтересоваться, откуда происходит слово "государство". Первым самодержцем на Руси, который стал именоваться государем, был Иван III, оттуда и пошло русское государство, до этого было Великое княжество. Надо ли из-за этого отказываться от слова "государство" или от самой идеи государства? У слов своя судьба, у исторических явлений – своя.
Какие признаки следует включать в понятие "империя", а какие – нет? Таких признаков не должно быть много. Первое: империя – это государство. Второе: империя – это полиэтничное государство, причем с каждым этносом может связываться определенная история, ареал его исторического расселения и обитания, страна – не в политическом, а в культурно-географическом смысле. И третье: одна из этих стран (реже две, как в Австро-Венгрии) при образовании государства, т. е. исторически, является доминирующей; она именуется метрополией, все прочие именуются колониями. В чем конкретно выражается это доминирование, сохраняется ли оно после образования империи, как долго и в каких формах – это уже частности.
т. е. под империей имеет смысл понимать всего лишь государство, состоящее из метрополии и колоний. При этом самодержавие, милитаризм империи, национальное угнетение, эксплуатация одного этноса другим не являются атрибутивными признаками для империи. Что касается самодержавия, автократии, то, во-первых, очень многие империи не были монархиями или автократическими тираниями, а являлись или являются республиками. Иногда олигархическими, иногда – демократическими.
Термин "Голландская империя" полностью соответствует исторической реальности на тот период, когда Голландия, будучи республикой, формировалась и утверждалась как империя после освобождения от испанского владычества и до наполеоновских войн. Французская империя (вторая по величине после Британской) только начала свои колониальные захваты во времена монархии: Корсика была колонизована в XVIII веке, Алжир – в середине XIX века, но уже Тунис стал французской колонией в 1891 году, Марокко еще позже. Западная Африка, Экваториальная Африка, Мадагаскар – все эти территории, которые сейчас охватывают пятнадцать государств, стали французскими после 1870 года, когда во Франции уже прочно утвердилась республика. Французские завоевания в Китае начались в 1860-х годах, а завершились в 1870-1890-х. Сирия, Ливан стали французскими протекторатами после Первой мировой войны, когда Франция и Великобритания делили турецкое наследство. Аналогичная ситуация была в Древнем Риме с Пуническими войнами, завоеванием Испании, Сирии, Египта, войной с Митридатом.
Более того, некоторые из монархий, являвшихся и являющихся империями, никак нельзя отнести к самодержавным монархиям. Классический пример – Британская империя. Уже после королевы Виктории ни о каких британских самодержцах говорить не приходится. Не похожа была на самодержавную монархию и Австро-Венгрия после 1866 года. Многие считают, что Российская империя после 1895 года не была вполне самодержавным государством, хотя это спорный вопрос. Сколь ни отвратителен был СССР, назвать послесталинский, послехрущевский режим самодержавным никак нельзя. Страной правил ЦК, в самом худшем случае Политбюро, но совершенно точно – не Брежнев. Разумеется, это была совсем не демократическая республика, а скорее – олигархическая.
Китай после Мао Цзе Дуна тоже нельзя назвать самодержавным государством. Наконец, многие республики, по исторической традиции империями не называвшиеся, на деле были типичными империями. К ним можно отнести Генуэзскую и Венецианскую республики, чьи владения распространялись далеко за пределы метрополии. Таковыми являлись и являются США – это государство формировалось так же, как и все другие империи, причем его территория расширялась уже после освобождения от британского господства за счет Мексики, в результате войны с Испанией за Филиппины и т. д. В Бразилии и Мексике тоже одно время были императоры. Центрально-африканский диктатор Бокасса провозглашал себя императором. Тем не менее, эти страны не были империями. Я понимаю, зачем автору книги понадобилось развивать идею атрибутивной самодержавности империи – для того чтобы проще было ее ругать.
Теперь о милитаризме. Многие убеждены, что все империи создавались огнем и мечом. В древности так, по-видимому, и было. В минувшем тысячелетии – как правило, но не всегда. Были и есть империи, созданные с минимумом насилия, а то и вовсе ненасильственные. Чем ближе к нашему времени, тем больше уверенности, что таким ненасильственным путем могут создаваться новые империи, а уже существующие будут и дальше эволюционировать по пути либерализации и минимизации насилия, как это, с некоторыми прискорбными флуктуациями, и происходит последнее столетие. Пример из наших дней – объединение Европы. Здесь, правда, возникает возражение, что Европейский союз – не империя именно потому, что он возник не насильственно, а на паритетных началах. Тогда я приведу другой пример – Германская империя Бисмарка, состоявшая из объединенных под крылом Пруссии германских королевств, вольных городов и прочих территорий. Бисмарк вел войны, но не против населения, а против конкурентов. Австро-прусскую, датско-прусскую войны население как раз поддерживало. Кстати, большую роль там играли либеральные партии. А колониальные захваты начались только через пятнадцать лет после этого.
Наконец, национальное угнетение. Говорят, что раз колонии в империи удерживаются без права выхода из нее в одностороннем порядке, значит, в сущность империи имманентно включено насилие. Это верно. Но всякая власть есть определенное насилие над теми, кто не готов исполнять ее законы. Более того, всякое право есть насилие, ибо оно обязывает кого-то к чему-то, как минимум – к соблюдению прав другого. И никого не удивляет, что никакое государство не поощряет сепаратизм вообще, ни этнический, ни клановый, ни земляческий, как, например, если Приморский край захочет выйти из состава Российской Федерации. Однако особенно болезненно воспринимается реакция на этнический сепаратизм, потому что она попирает право наций на самоопределение. У населения Приморья такого права нет, а у населения Чечни или Тувы – есть, потому что это уже не просто население, а "народ-нация".
Что представляет собой это право с точки зрения либерализма? Кто его субъект? Если речь идет о нации, народе, этносе, общине, то при чем тут либерализм? Ценности либерализма касаются свобод и прав личности, а не масс, какими бы словами эти массы ни называть. Поэтому давайте попытаемся сформулировать данное право применительно к человеку, индивиду. Как это будет звучать? Вот как: каждый человек, относящий себя к этническому меньшинству, имеет право провозгласить государственный суверенитет территории, на которой он проживает в границах, какие сочтет правильными. И никак иначе. Дальше полный теоретический и, увы, практический беспредел.
Что такое этнос, а значит – этнические меньшинства? Не знаем. То ли чеченцы-акинцы этнос, то ли часть чеченского этноса, то ли часть еще более объемного вайнахского этноса, то ли общедагестанского этноса, то ли общероссийского этноса. Как провести границы той территории, на которой можно провозгласить государство? Уже в соседнем доме, в соседней деревне, в соседнем районе наверняка окажется человек, даже много людей, которые вовсе не жаждут воспользоваться этим правом, потому что этносы перемешаны часто так, что разграничить их можно только кровью, потому что не все представители меньшинств настроены сепаратистски. Что получается? Кому-то дают новую государственность, у кого-то насильственно отбирают старую. Это либерализм?
В мире существует от шести до десяти тысяч этносов и только две с небольшим сотни государств. Их число сильно не увеличится. Подавляющее большинство этнических общин живут мозаично, их не отделить друг от друга. И совершенно точно подавляющее большинство представителей меньшинств этим правом физически не смогут воспользоваться. Сколько преимуществ получат от сепаратизма одни, столько горечи и унижения получат другие. Отсюда следует, что право наций на самоопределение, в попрании которого упрекают, как правило, прежде всего империи, – это не право, а привилегия. Не может считаться правом заведомо неуниверсализуемая свобода.
Позволю себе процитировать категорический императив Канта: "Поступай так, чтобы правило твоего поведения могло стать всеобщим законом". Все, что под этот императив не подходит, строго говоря, аморально, преступно, ибо плодит ненависть, зависть и кровь. Империя отрицает и блокирует эту привилегию. В случае, если этот блок пытаются пробить, империя карает. И карает так, как государство, если это правовое государство, карает преступников. Наказывать надо, по возможности, гуманно, а еще лучше – не доводить дело до насилия и предотвращать сепаратизм на ранних стадиях, но это уже вопрос, с одной стороны, искусства политиков, а с другой – здравомыслия и ответственности интеллектуалов, и прежде всего – либералов.
Виктор Кувалдин (руководитель Центра политологических программ Горбачев-фонда):
"Разговор о движении от империи к нации не только пустой, но и контрпродуктивный"
Моя точка зрения гораздо ближе к точке зрения господина Попова, чем к точке зрения Эмиля Паина. Я считаю разговор о движении от империи к нации не только пустым, но и контрпродуктивным. Прежде всего потому, что это ни в коей мере не академический поиск. Это две идеологемы, которые родились в условиях очень острой политической борьбы в бывшем Советском Союзе в конце 1980-х годов. Безусловно, Ельцин не мог сказать, что он блокируется с прибалтийскими и грузинскими националистами потому, что так ему было быстрее и легче пройти в Кремль. Соответственно, была найдена формулировка, что движение будет идти от империи к демократической России.
Здесь очень много говорилось о том, насколько обманчив сам по себе термин "империя". Я думаю, что к бывшему Советскому Союзу это относится втройне. Действительно, СССР был особой империей, у которой не было никаких заморских территорий, которая была по своему типу гораздо ближе к таким континентальным империям, как Оттоманская империя или Австро-Венгрия. Принципиально важно то, что Советский Союз был таким государственным образованием, которое, так или иначе, смогло пройти процесс модернизации в ХХ веке и обеспечило формирование тех наций, на базе которых и были образованы самостоятельные постсоветские государства. Поэтому сам по себе такой конструкт ничего не дает в теоретическом плане. Понятно, что это идеологическое прикрытие, которое поначалу обосновывалось потребностями политической борьбы. В 1990-е годы оно обосновывалось тем, что нужно было как-то уйти от упреков за издержки перехода к рынку. В качестве пугала было избрано советское прошлое, хотя в нем и горбачевский период, где тоже было движение и к рынку, и к политической демократии. Причем, если взять целый ряд показателей, например свободные выборы, то сейчас очевидно, что наиболее свободными они у нас были в 1989–1991 годах.