Э. Шеварднадзе избегал четких оценок. Во всяком случае, их не было слышно на совещаниях с моим участием. Но общая траектория его рассуждений по возможным этапам и методам преодоления раскола Германии приспосабливалась к идее: не стоило бы излишне тесной кооперацией с Лондоном и Парижем обременять взаимоотношения между СССР и ФРГ, а недостаточно "гибкой" позицией по НАТО вносить диссонансы в партнерство с США. По-видимому, сюда уходит корнями не санкционированный советским президентом сход Э. Шеварднадзе 13 февраля 1990 года (на встрече шести министров иностранных дел в Оттаве) с позиции "переговоры по формуле "четыре + два" на позицию Х.Д. Геншера, отстаивавшего формулу "два + четыре".
Свою точку зрения я излагал без междометий и ужимок. Сердцевина германской проблемы для СССР - в недопущении новой агрессии с немецкой территории. Поэтому говоря "да" объединению страны, если сами немцы за это, наша сторона вправе настаивать на внесении в урегулирование условий, должным образом учитывающих интересы СССР и прежде всего интересы его безопасности. Три западные державы постоянно показывали примеры того, как нужно стоять на страже своих прав, возникших ранее появления на свет обоих германских государств и независящих от их существования. В юридическом и моральном отношении советские права ничем не уступают правам бывших союзников, и нет причин испытывать тут комплекс неполноценности.
При заключении Московского договора имелось понимание того, что преодоление раскола Германии и раскола Европы должно протекать параллельно. Исходной для обеих трагедий являлась военная конфронтация. "Мирный порядок в Европе", о котором говорилось в письме В. Шееля А. Громыко (12.08.1970), немыслим в условиях сохранения в том или ином виде противостояния, отсутствия общеевропейской системы безопасности. Объединение Германии должно было бы стать, как минимум, мостом к такой системе, если невозможно из-за недостатка времени решить обе задачи сразу.
Отсюда делался вывод - планы распространения сферы действия НАТО на территорию ГДР надо расценить как неприемлемые. Договаривающиеся стороны оказывались бы в совершенно разном положении. Центральное звено западной военной инфраструктуры - ФРГ - продолжало бы выполнять ранее определенные ему функции. ГДР - центральное звено советской военной инфраструктуры - выпадала бы, что влекло бы серьезные дисбалансы. Если же сверх того в распоряжение или под контроль НАТО перешла бы территория ГДР, это причинило бы оборонительной системе СССР невосполнимый урон или даже вызвало ее расстройство.
И заключительный элемент моей тогдашней позиции. По различным мотивам Англия и Франция заинтересованы в том, чтобы эволюция германо-германских отношений совершалась без перенапряжений для Западной и Восточной Европы. Если Лондон и Париж не уклонятся в данном контексте от диалога с советской стороной, то и нам было бы не резон замыкаться на одного партнера, на какую-то одну модель решения.
Каких отметок держался М. Горбачев? Насилия не должно быть. Лучше обойтись также без давления. Если цель - мирная Германия в мирной Европе - общая, согласие возможно. Пока на передний план не выходили "детали", все выглядело ладно. Объявлять свою позицию по большинству конкретных вопросов генеральный не спешил. То надо обождать встречи с Дж. Бейкером, затем с Г. Колем, то выборов в ГДР, то обмена мнениями с Ф. Миттераном.
Но все же до поездки летом 1990 года в Вашингтон М. Горбачев больше склонялся к решению, которое отдавало должное, пока они сохранялись, обеим военным системам в Европе. Генеральный вместе с тем изначально сдержанно реагировал на сигналы, приглашавшие СССР к адвокатированию французских и британских оговорок. Париж и Лондон хотят переложить на Советский Союз черную работу, чтобы самим остаться чистенькими, - таким по смыслу был довод, хотя против поддержания контактов, как таковых, возражений не высказывалось.
У меня на руках копии четырех документов, посылавшихся М. Горбачеву с февраля по июль 1990 года перед каждой из встреч с канцлером Г. Колем и министром иностранных дел Х.Д. Геншером. Я направлял ему также, соображения, касавшиеся особенностей подходов Франции и США. Авторские копии этих записок исчезли, достать ксерокопии с оригиналов мне не удалось. Потеря не слишком велика, если не считать обстоятельного анализа тенденций американской политики при президентстве Дж. Буша. Последняя вписывала отношение США к европейским делам в глобальные концепции Вашингтона, без чего нельзя ни понять, ни объяснить его упрямство касательно членства Германии в НАТО.
Названные и неупомянутые записки писались не под копирку. Учитывались характеры собеседников, несовпадения объективного положения стран, исторические традиции. В общем, свои полутона имелись, но стержень, вокруг которого развивалась мысль, не сменялся. Мозаика складывалась каждый раз из камней общего происхождения и отграненных одним резцом. Автор никогда не поклонялся правилу Меттерниха - каждому говори его правду.
Февральский (1990 г.) разговор между М. Горбачевым и Г. Колем выполнял несколько назначений. Пора было предать забвению тягостный инцидент, весьма омрачивший климат советско-западногерманских отношений, а по результатам сопоставления позиций, как они могли быть изложены, предстояло заключить, наличествуют ли предпосылки для договоренности и располагает ли СССР в лице канцлера солидным партнером для превращения шанса в реальность. Я находил, кроме того, целесообразным прозондировать, насколько поддаются синхронизации поворот в германской проблеме и расчистка европейской действительности от деформаций "холодной войны". В западной прессе печатались со ссылками на правительство ФРГ материалы, в которых говорилось, что развитие в Восточной Европе обогнало представления об обязательности для объединенной Германии членства в НАТО. Г. Колю вкладывались в уста слова, что на сей счет у Бонна имеются разночтения с Вашингтоном. В чем они состояли, стоило выяснить.
Текст моих тезисов-рекомендаций М. Горбачеву к февральскому обмену мнениями с Г. Колем, датированных 10 февралем 1990 года, приводится в приложении 16. Тезисы предварялись двустраничной запиской, в которой оттенялся ряд узловых моментов в развитии германской проблемы (см. приложение 17).
Судя по записи беседы, мои соображения были учтены лишь отчасти. Стороны констатировали, что немцам надлежит самим решать вопрос о единстве нации, самим делать выбор формы государственного устройства, а также определять, в какой момент, в каком темпе и на каких условиях будет претворено в жизнь решение о восстановлении единства. Собственно, этим консенсус и исчерпывался. Внешние аспекты урегулирования остались открытыми. Г. Коль и Х.Д. Геншер не скупились на обещания уважать интересы СССР, выдать, если это поможет делу, гарантии декларативного свойства. Федеральный канцлер предлагал себя в предпочтительные партнеры и почти в посредника для нахождения взаимопонимания с тремя державами - Англией, Францией и США. Само собой разумеется, он был в любое время в распоряжении советской стороны в случае возникновения неясностей или сомнений по поводу позиции ФРГ.
Встреча произвела на М. Горбачева впечатление. В его окружении заговорили, имея в виду Г. Коля, о "немецкой основательности", об отзывчивости политического руководства ФРГ, удостоверившегося, что советскому лидеру не чужды немецкие национальные чаяния, об оправданности ставки на коалицию Христианско-демократический союз и Христианско-социальный союз - Свободная демократическая партия.
Думается, однако, что политики, даже увлекаясь, не должны были давать предлог, в частности, для утверждений, что согласие Москвы передать решение проблемы единства всецело самим немцам адекватно отражает позицию ГДР, и экономить четкие выражения, когда надо было показать, что вычетами из одной советской оборонительной системы договоренности ограничиться не могут, что наша цель - не статус "пониженной безопасности" для кого-либо, а одинаковая безопасность для всех.
Опрометчивость наказуема. Объединение Германии было признано 10 февраля задачей решенной. Без всяких условий, вне проясненных связей с урегулированием внешних аспектов. Немцам давался карт-бланш, что, как и когда предпринимать. Формулу "четыре + два" живо - ровно двумя днями позже - перевернули в "два = четыре". Согласно Х.Д. Геншеру, это несло не только психологическую, но и большую политическую нагрузку. Четырем державам отказали в праве вести "переговоры о Германии". К прерогативам двух германских государств отнесли согласование (или консультации на предмет) внешнеполитических аспектов с четырьмя по ходу оформления Федеративной Республикой и ГДР решения о единстве.
Э. Шеварднадзе, из рук которого Х.Д. Геншер обрел сей дар, удовольствовался платоническим предложением "встречаться, чтобы обсуждать внешние аспекты объединения Германии, включая безопасность соседних государств". Обсуждать, но не решать. По просьбе боннского коллеги советский министр оказал еще одну услугу: он понудил министра иностранных дел ГДР О. Фишера там же, в Оттаве, поддаться нажиму ФРГ и тоже благословить конструкцию "два + четыре", загодя лишавшую Германскую Демократическую Республику права на кассацию уготованного ей приговора.
Тогда же, впритык к отмене формулы "четыре + два", состоялась ревизия "десяти пунктов" Г. Коля и публичных заявлений официального уровня, обещавших не торопить события, не входить в клинч с обязательствами ФРГ перед ГДР, Советским Союзом, другими странами. На инструктаже немецких журналистов 12 февраля 1990 года Х.Д. Геншер специально проакцентировал принципиальную важность перестановки слагаемых в формуле переговоров. Он подчеркнул далее, что термины "договорное сообщество" и "конфедерация" выводятся из оборота. Их вытесняет понятие "установление немецкого единства". Примем к сведению - не объединение двух государств, не воссоединение, не восстановление единства Германии, но нечто близкое к английскому понятию "made".
Из. этого послесловия к моим февральским тезисам для М. Горбачева читатель поймет, почему следующая записка отличалась по тону и способу подачи материала. Я не мог тогда предположить, что на генерального секретаря и президента нашло затмение. Хотелось думать, что часть информации обтекает его либо из-за занятости необъятными внутренними делами ему не до информации, раздражающей, ко всему прочему, своей нудностью. Как бы то ни было, я счел своим долгом высказаться. 18 апреля 1990 года к М. Горбачеву отправилось послание на шестнадцати листах, приводимое в приложении 18.
В публикации не изменено ни слова. Все - как было написано семью годами ранее. Язык жесткий, критика суровая, тема советских интересов выпячена, но если вчитаться, то еще можно поспорить, в кого пущено больше стрел - в западных или советских представителей. И сплошь предупреждения, что ждет нас, пойди мы на поводу, позволь дальше пылиться на полках договорным актам, в которых описаны и закреплены советские права, нерачительно обращаясь с собственными интересами. Я предостерегал М. Горбачева, что включение территории ГДР в НАТО будет полустанком на пути расширения этого блока на Восток, как это вскоре и произойдет. Трое желающих уже объявились. Следующие не заставят себя ждать. Другой стиль в это время не давал эффекта. Обходительные обороты уже не пронимали.
Если слова даны политикам и дипломатам не только для сокрытия своих мыслей, то записка какой-то след в сознании М. Горбачева оставила. Утверждаю это на основании разговоров с ним перед визитом и во время визита советского президента в США. В ходе пленарной встречи сторон в Белом доме он не случайно предложил именно мне разъяснять Дж. Бушу, Дж. Бейкеру, другим официальным американским лицам подход СССР к членству объединенной Германии в НАТО. И после того, как это было сделано, - в приличествующих выражениях и, понятно, в духе записки, - М. Горбачев сказал мне: "Мы оба были правы, что не послушались Эдуарда [Шеварднадзе. - В.Ф.]. Конечно, трудно рассчитать, что конкретно выйдет, но у американцев есть резервные варианты или также варианты по членству Германии в НАТО".
Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, что заставило М. Горбачева несколькими часами позднее поддаться на увещевания Дж. Буша. По-видимому, не пьянящий воздух Кэмп-Дэвида был тому причиной.
Версий на сей счет гуляло по кремлевским коридорам несколько. Одни толковали про обещания США обеспечить Советскому Союзу длительную передышку, необходимую для реструктуризации Организации Варшавского договора после выбытия из нее ГДР и приведения в норму отношений с остававшимися союзниками, а также предоставить обширную помощь для стабилизации домашнего положения. Другие приписывали американцам нажим: если СССР останется на антинатовской позиции, то соглашения четырех не получится. Между тем процесс объединения Германии обрел собственную динамику и ничто и никто не может помешать присоединению ГДР к ФРГ. Применение силы исключается, ибо это было бы катастрофой. Советский Союз должен решить для себя, что ему выгодней - почетный уход из Германии на основе договоренностей, дающих ему некоторое удовлетворение, или болезненная для престижа сдача позиций без всякой компенсации.
Для доведения обеих версий или их разновидностей до М. Горбачева имелись различные каналы. Дж. Бушу и Дж. Бейкеру не обязательно было самим покидать дипломатический паркет. Кулак можно облечь в лайковую перчатку, после чего любезно поинтересоваться, отчего гость впал в задумчивость и нельзя ли ему чем-то просветлить настроение.
Что сильнее повлияло на советского лидера - пряник (обещание зажечь зеленый свет сотрудничеству с СССР "во всех областях") или кнут (угроза реорганизовать ситуацию в Европе вопреки Советскому Союзу, поскольку "никто не в состоянии сдержать процесс объединения")? Ответ за М. Горбачевым. Очевидно пока одно - в Кэмп-Дэвиде Дж. Буш отвел все его попытки увязать вопрос о членстве объединенной Германии в НАТО с вопросом о превращении военных союзов в политические союзы и налаживании между ними конструктивных отношений.
Президент США не откликнулся на идею интегрирования НАТО и ОВД в общеевропейский процесс и венские переговоры о сокращении вооруженных сил и вооружений на континенте. М. Горбачев, как истинный утопающий, ухватился за соломинку - за риторическое замечание американского президента: "Если Германия не захочет остаться в НАТО, она вольна избрать для себя другой путь".
Кто ищет, тот найдет, записано в Библии. М. Горбачев выдал за "развязку" заявление: "США выступают однозначно за членство объединенной Германии в НАТО, но если Германия примет иное решение, США не станут возражать и будут его уважать". А в разговоре со мной поутру на следующий день советский президент, извиняя себя, посетовал: удовольствие не из дешевых - быть демократом, но назвался груздем - полезай в кузов. И еще перепроверил, верно ли, что к заключительному акту в Хельсинки прилагалось письмо с оговоркой, что немцы после объединения сами решат вопрос о своем присоединении к союзам? Что толку было разъяснять, что оговорка ФРГ не отличалась юридической безупречностью: ведь накануне президент СССР уже признал ее на пресс-конференции.
Решение "внешних аспектов" окончательного послевоенного урегулирования свелось практически к распространению сферы деятельности НАТО за Эльбу. Вырвав у М. Горбачева согласие на "добровольный уход из Германии" - здесь термин "добровольный" заменял менее приятный - "безоговорочный", - Дж. Буш прикидывал, какое вознаграждение Запад мог бы выцедить перестройщикам за их скорбные труды. Заимствуя выражение Х.Д. Геншера, "что-то предложить", чтобы подстраховать советского президента и его министра иностранных дел, коих дома ждали не одни лавровые венки.
Весенняя сессия совета НАТО ("Тернберри", 8.6.90) просигнализировала Организации Варшавского договора готовность к предсказуемости в действиях, к взаимному доверию и к повышенной безопасности. В официальном коммюнике было записано высоким слогом:
"Мы, министры иностранных дел союза, выражаем нашу решимость использовать исторический шанс, который проистекает из коренных перемен в Европе, чтобы создать новый европейский мирный порядок, основывающийся на свободе, праве и демократии. В этом духе мы протягиваем Советскому Союзу и всем другим европейским странам руку дружбы и сотрудничества".
Странно, что аналогичные сигналы, оформленные столь же красочно, годами направлявшиеся Организацией Варшавского договора в адрес НАТО, как правило, не удостоивались хотя бы формального подтверждения в получении. Даже новая доктрина ОВД 1987 года была принята лишь к размышлению. Оно, это размышление, продлилось до исчезновения Организации Варшавского договора и Советского Союза.
Так уж ведется, что босс вынужден принимать на себя ответственность также и за чужие грехи. С переиначиванием формулы переговоров на "два + четыре" и сошедшими ему "вольностями" при обращении с директивами к диалогам с Дж. Бейкером глава советского дипломатического ведомства вкусил сладость собственного ариозо в большой политике. На встрече с коллегами из США, Англии, Франции, ФРГ и ГДР в Бонне он заявил 5 мая 1990 года: "На наш взгляд, урегулирование внутренних и внешних аспектов немецкого объединения не обязательно должно совпадать по времени, оно также не обязательно должно быть осуществлено в течение одного и того же переходного периода. Даже после создания единого парламента и одного правительства будут оставаться в силе определенные меры, связанные с решением внешних аспектов урегулирования".
Двусмысленность налицо. Вторая часть тирады насторожила Г. Коля. Первая порадовала Х.Д. Геншера. Он интерпретировал смысл сказанного Э. Шеварднадзе прямолинейно: "Имеется взаимопонимание [в том, что] процесс объединения должен протекать без задержек". Позвольте обратить внимание на нюанс: западногерманская сторона давала понять, что "урегулирование внутренних аспектов объединения" уже состоялось и теперь оставалось лишь в отменном темпе претворить его в жизнь.