Советский Союз не озаботился определиться, по каким признакам различные аспекты объединения следует относить к внутренним или внешним, где внешние пересекаются с внутренними и наоборот. Москва отказалась ассистировать Англии и Франции, когда они проявили желание показать здесь свой флаг. Стоило советской стороне чуть заупрямиться, и вопрос участия или неучастия Германии в военных союзах тотчас превратили во внутреннее дело немцев, в признак государственного суверенитета и равноправия. Но где военные союзы, там и участие в их военных операциях под тем или иным флагом. А если бы кто-либо догадался поинтересоваться, в чем превеликий смысл "ничем не ограниченного суверенитета", если на немцах лежит обязательство по получении немедля сдать его НАТО в долгосрочную аренду, ему бы, видимо, ответили: как в римском кодексе всеперекрывающим признаком собственности является право уничтожения своей собственности, так и "неограниченность" суверенитета характеризуется правом суверена его ограничивать по своему усмотрению.
Правовые болота бездонны. Лучше, пока нас не засосало в глубину, податься к ближайшему берегу. Так и поступим, затронув еще один вопрос.
Это хорошо, что Германия вновь обретала суверенитет, потерянный ею вместе с проигранной войной. Но как быть с суверенитетом Советского Союза, частью которого являлось право распоряжаться собственными правами? Должен ли он был за здорово живешь уступить эту часть своего суверенитета или согласиться, чтобы ее у него отобрали? Время погасило, развитие обогнало и так далее, - в общем, отговорок хоть отбавляй. Однако попробуйте-ка сделать нечто подобное нормой для прореживания правовых позиций США, Англии, Франции, самой ФРГ! Не сосчитаешь выражений, труднопереводимых на литературный язык. А М. Горбачев терпел, не возмущался, не лез на рожон. Не увяз бы в самом начале коготок, может быть, вся птичка и не пропала бы.
Продолжим тему внутренних и внешних аспектов преодоления раскола Германии. Аншлюс тождественен понятию "объединение" или?.. Поглощение большим меньшего, погашение суверенитета одного государства через распространение на него суверенитета другого - что сие есть в правовом смысле? Было ли бы внутренним делом ФРГ включение в нее, к примеру, Восточной Пруссии? Боннская конституция содержала не только статью 23, но и претензию на границы 1937 года.
Х.Д. Геншер понимал, как легко здесь можно поскользнуться. Поэтому, наряду с констатацией: препятствий для "процесса объединения" Германии нет и не должно быть, - он подчеркивал: "Все придерживаются мнения, что нынешняя западная граница Польши является окончательной". Можно было придраться: новое Локарно. Почему только западная граница и лишь Польши? Или припомнить, что "все" не охватывало тогда федерального канцлера.
Поставим себя на место М. Горбачева: многое ли он мог сделать, если с весны 1990 года его точка зрения, как он излагал ее на Политбюро или в контактах с советниками, с искажениями воспроизводилась на встречах шестерки? Что был он в состоянии противопоставить утверждению Дж. Буша "объединение не остановить", когда не кто иной, как Э. Шеварднадзе, вывел из строя последние тормоза? Советский президент не нашелся даже заметить, что речи нет о приостановке процесса объединения, что задача решалась другая - как обеспечить, чтобы в выигрыше от перемен были как немцы, так и их соседи, вся Европа и не только Европа.
На встрече Х.Д. Геншера и Э. Шеварднадзе в Бресте (11.06.1990) - боннский министр считает ее решающим этапом, даже прорывом к окончательным договоренностям, - было условлено не посвящать журналистов в содержание их диалога. Россия отличается тем, что там доверительность, или игра в секретики, доводилась и доводится до абсурда.
С содержанием бесед М. Горбачева с западными партнерами, с записями разговоров Э. Шеварднадзе, особенно один на один, "посторонних" не знакомили. Да и затруднительно было знакомить советское политическое руководство с сентенциями Э. Шеварднадзе, даже облагороженными и поднапруженными на бумаге, если он выступал не как делегат Советского Союза, а, по свидетельству и выражению Х.Д. Геншера, "заодно" с представителями стран НАТО. В посторонние попали почти все члены Политбюро, правительства, председатели комитетов парламента. Генеральный штаб вели на коротком поводке - в готовности отвечать на конкретные вопросы: сколько времени минимально нужно для вывода советских войск из ГДР и Польши, какая техническая помощь может понадобиться от германских властей, во что примерно обойдется содержание в Германии нашей военной группировки с учетом ее поэтапного сокращения и тому подобное. Председателя КГБ В. Крючкова и министра обороны Д. Язова держали, как называлось, "в курсе". Д. Язов по временам спрашивал мое мнение: чем все может закончиться? Что мог я ему сказать, если Международный отдел с некоторых пор, кроме газет и телетайпных лент, почти ничего не получал по германской теме.
На финишной прямой к Архызу, как перед высадкой союзников в Нормандии, ввели тотальное информационное эмбарго. Наиболее важные бумаги сновали по линии X. Тельчик - А. Черняев. Аппарат МИД тоже занесли в категорию нон грата. Ни Совет безопасности, ни президентский совет, ни другие совещательные, исполнительные или законодательные органы в выработке позиций не участвовали, проектов директив, если таковые вообще существовали, предварительно не рассматривали и не утверждали.
Здесь самое место для принципиально важного замечания. В воспоминаниях Г. Коля, Х.Д. Геншера, X. Тельчика, в многочисленных публикациях, увидевших свет в США, Англии, Франции, России, сквозит мысль, будто М. Горбачев и Э. Шеварднадзе были в советском руководстве белыми воронами, якобы только они выступали за объединение Германии и освобождение Центральной и Восточной Европы от "диктата Москвы". Остальные, если брать на веру утверждения мемуаристов и многих прочих, требовали сохранения статус-кво, в крайнем случае с наведением модных узоров по фасаду. Отсюда вывод, которым не перестают любоваться его сочинители: надо было торопить события, ловить момент удачи, ибо, повернись фортуна в 1990 году спиной к М. Горбачеву, все рухнуло бы и, возможно, лучший из шансов, выпавших на долю немцев и демократий, испарился бы еще быстрее, чем снизошел. Как капли дождя в раскаленной пустыне.
Да простится мне резкость, чушь это. Нравится сие или кого-то не устраивает, но на высшем и верхнем этажах политической власти в СССР оттенков было хоть отбавляй. Шаблоны психологической войны предписывали изображать советскую "номенклатуру" этакой безликой и немой массой с низменными рефлексами. Хотя даже Сталин не сумел поголовно деградировать моих соотечественников до состояния бойцовых псов, а уж куда как был целеустремлен, изощрен и жесток. Нёлюдей хватало с избытком. Они не перевелись и в перестройку. Но в каком царстве-государстве нёлюди не представлены? Вся разница, однако, в том, что на Западе они оттеняют достоинства систем, а на бывшем так называемом социалистическом Востоке олицетворяют их пороки.
Порой оттенки в позициях по конкретным вопросам внешней и оборонной, внутренней и экономической политики сгущались до отрицания линии М. Горбачева и выражения ему недоверия. На пленумах ЦК партии такое случалось. Б. Ельцин создал прецедент. У него нашлись последователи слева и справа. В кругу обиженных, допускаю, суждения могли становиться менее дифференцированными, особенно когда под горячительное стало недоставать закуски. И опять же все относительно: ниспровергатели советского времени не прошли бы в конкурсе экстремистов и в посудомои, что обслуживают президентские избирательные кампании, например, в США.
Дискуссии на высшем этаже отличались модератными тонами и, что касается Германии, деловым настроем. Открытие границы между германскими государствами и двумя частями Берлина (9.11.1989) придало проблеме единства совершенно новый ракурс. Неотвеченным оставалось, как объединять, и не больше.
Позиция М. Горбачева познала крутые метаморфозы. Он начинал убежденным заступником "законных прав и интересов народа, отдавшего 27 миллионов жизней для разгрома фашизма". Это, скользя под уклон, М. Горбачев превратился в "реальполитика". Вплоть до встречи с Дж. Бушем в мае - июне 1990 года он выражал сомнения и, может быть, даже сомневался в обоснованности оценок Э. Шеварднадзе. Какие-то колебания в его поведении давали себя знать и во второй половине июня.
Следовательно, мы не вступили бы в противоречие с объективными фактами, отметив, что "демократ" М. Горбачев на протяжении первой половины 1990 года стоял ближе к "консерваторам", чем к "либералу" Э. Шеварднадзе. "Консерваторы" не требовали дискриминации Германии, но настаивали на недискриминации СССР. Они не ставили целью ущемление равноправия немцев, но не были согласны, чтобы к советским правам прилагался другой размер. "Консерваторы" не стремились поместить немцев в "неполноценное", с точки зрения безопасности, пространство, но не считали приемлемой модель, делавшей неполноценной безопасность Советского Союза. Они не находили обоснованной концепцию, что развитие обогнало почти все прежние урегулирования, участником которых являлся СССР, и что распространяться на объединенную Германию должны только договоренности, достигнутые между ФРГ и западными демократиями. "Консерваторы" полагали объединение Германии возможным, причем объединение, вписывающееся без каких-либо "но" в координаты общеевропейского процесса и стимулирующее этот процесс, и напоминали, что идея создания качественно нового мирного порядка в Европе в свое время не была чужда политике ФРГ.
Отстаивание интересов Советского Союза не тянуло на отметку выше "консерватизма". Предположим, М. Горбачев не уступил бы нажиму Дж. Буша и уговорам Г. Коля, поставил на место Э. Шеварднадзе и не дал согласия на включение всей Германии в НАТО или настоял на неразмещении на ее территории ядерного оружия. Значило бы это, что он против объединения, что отказывает немцам в самоопределении, что хочет двигаться вперед, черпая из прошлого, как выразился президент США?
Заявка на продолжение политики консервативно-либеральной коалиции ФРГ восхвалялась как эталон демократизма и забота о безопасности всей Европы. Следует ли и постфактум понимать позицию правительства ФРГ так, что задача продления века НАТО как гаранта безопасности части европейских стран ставилась выше восстановления национального единства немцев, что дилемма формулировалась бескомпромиссно: либо все немцы маршируют в военную организацию Североатлантического союза, либо раскол, с отнесением ответственности за него на... СССР? Предварительные условия объединения Германии, выдвигавшиеся США, Францией и прямее других Англией, - членство в НАТО, размещение на немецкой земле ядерного оружия, дальнейшее размещение в Германии американских и британских войск, - было естественным проявлением не консерватизма, а "общности интересов" и солидарности. Итак, не важно - что, главное - кто.
Мне приходилось писать и говорить, что Г. Коль и Х.Д. Геншер действовали мастерски и, со своих позиций, логично, фиксируя уступки М. Горбачева и Э. Шеварднадзе, делая советских партнеров все более зависимыми от благорасположения "доброжелателей" за бугром. Наверное, они извлекли из запутанной и необычной ситуации максимум плюсов и козырей, больше, чем прогнозировали наедине с собой в самых смелых прикидках. Когда дело обстоит так, сам собой возникает вопрос: во что обошелся этот успех другой стороне?
Не уверен, что можно назвать везением наглухо закрытую дверь к информации о контактах М. Горбачева и Э. Шеварднадзе с правительством ФРГ, перед которой я оказался по возвращении из Вашингтона. Стал бы я портить бумагу и писать свое последнее послание М. Горбачеву по германской проблеме, загляни хоть на минуту на кухню, где готовились блюда и приправы к Архызу? Не знаю. Может быть, так и написал бы, как написал. Что получилось, судите сами, заглянув в приложение 19 и оснастившись мерками лета 1990 года, когда что-то можно было сделать иначе, не обязательно хуже.
Запиской я не ограничился. Адресат может и не положить на нее взгляд, когда на столе целый Кавказский хребет бумаг. Подступаюсь к М. Горбачеву с просьбой выделить мне несколько минут своего времени. "Сейчас никак не получится, но вечером обязательно вам позвоню", - ответил генеральный.
Вечер давно перешел в ночь. Через четверть часа начнутся новые сутки. Звонок.
- Что вы хотели сказать мне?
- В дополнение к написанному считаю долгом зафиксировать ваше внимание на трех моментах:
а) нам навязывают аншлюс. Он имел бы тяжелые последствия. Все моральные и политические издержки, а при механическом слиянии двух разнородных экономик, социальных структур и прочем они неизбежны и значительны, взвалят на Советский Союз и его "креатуру" в ГДР. Распространение юридических норм одного государства на другое сделает нелегальным все, что совершалось в ГДР на протяжении сорока лет, и превратит несколько сот тысяч человек в потенциальных подсудимых.
- Понятно, что дальше?
- ...б) неучастие объединенной Германии в НАТО. Самое меньшее, на чем необходимо стоять до конца, - это ее неучастие в военной организации союза (по примеру Франции) и неразмещение на немецкой территории ядерного оружия. Согласно опросам, восемьдесят четыре процента немцев за денуклеаризацию Германии;
в) все вопросы, касающиеся нашего имущества и собственности в ГДР, а также материальных претензий к Германии, вытекающих из войны, должны быть отрегулированы до подписания политических постановлений. Иначе, по опыту Венгрии и Чехословакии, мы втянемся в бесплодные и обременительные для отношений дебаты. Наши эксперты должны научиться считать не хуже американских, а также приготовить свою ведомость по экологическим издержкам нападения Германии на Советский Союз, если немцы на это напрашиваются.
М.С. Горбачев задает несколько уточняющих вопросов, в частности по правовому статусу нашего имущества, особенностям процедур присоединения земель ГДР к ФРГ на основании статьи 23 боннской конституции, последствиям неучастия государства в военной организации НАТО. Потом говорит:
- Сделаю, что могу. Только боюсь, что поезд уже ушел.
После такого заключительного аккорда - "боюсь, что поезд уже ушел" - впору было поперек рельсов лечь. Как же так, вокруг вопросов, и отдаленно не шедших в сравнение с тем, что выносилось на переговоры с Г. Колем, порой по пустякам Политбюро и другие "инстанции" кудахтали днями и неделями. В преддверии, по почину генсека, устраивались мозговые штурмы, созывались синклиды экспертов, игры в генштабовских песочницах. Часто с нулевым результатом. Вспомним, как невозможно было подвигнуть М. Горбачева на признание черного черным, когда речь заходила о секретных протоколах к договорам, заключенным Сталиным с Гитлером. "Слишком велика политическая ответственность", - отговаривался он. Откат до Архыза, который ближе к Сталинграду, чем к Москве, что, тут ответственность меньше?
В своих "Воспоминаниях" Х.Д. Геншер передает услышанный им от М. Горбачева рассказ о том, как в 1979 году принималось решение об интервенции в Афганистан. Генеральный не раз опробовал эту легенду на нас. Если верить рассказчику, Э. Шеварднадзе ничего заранее не ведал, М. Горбачева тоже обошли, как и большинство других секретарей и членов Политбюро ЦК. Тогда-то два приятеля и сговорились добиваться "коренного изменения системы", дабы исключить подобные безобразия, то есть принятие решений не по регламенту.
За пять лет перестройки многое переменилось. Судьбу Афганистана в 1979 году определяла четверка или пятерка "наиболее равных" из равных. Новую военно-политическую карту Европы в 1989-1990 годах кроил по западным лекалам один М. Горбачев с сотоварищем. Явный прогресс, и бесспорно "демократический".
А еще говорят, в Советском Союзе не было приватизации. Сообразно расставленным "бесспорным приоритетам" экономику, правда, попросили потесниться и встать в очередь. Но зато приватизация политики и власти в целом зашла при М. Горбачеве дальше некуда. В этом отношении первый и последний советский президент обошел всех предшественников дома и большинство глав государств за рубежом.
Как и все остальные, кого не уместил Архыз, члены государственного и политического руководства СССР узнали об "исторических свершениях", учиненных на Северном Кавказе, непосредственно из репродукторов радио и от дикторов телевидения. Слава Богу, собственных. Интересовавшимся деталями спешили на помощь "Немецкая волна" и немецкое информационное агентство ДПА. А кто установил, что руководитель тем умнее, чем больше он читает шифротелеграмм и меньше липнет к телеэкрану?
Н. Рыжков, В. Крючков и другие из правительственной команды, в том числе входившие в Совет обороны и президентский совет, получат пакеты с "секретными протоколами" Архыза "для сведения" и "на одобрение" два или три дня спустя. Путь "основных" бумаг до парламента занял пару недель. Партия была к этому времени уже отлучена от государственных дел. Возлюбите журналистов и выписывайте газеты. Относительно цельная картина - не надо только принимать ее за подноготную происшедшего - раскрылась в 1992 году, когда М. Горбачев опубликовал часть записей своих бесед с Г. Колем и Х.Д. Геншером.
Между прочим, Х.Д. Геншер лично известил Дж. Бейкера и французского министра иностранных дел Р. Дюма о подробностях "кавказской экспедиции" через несколько часов после завершения встречи в Архызе. Туда же, в Париж, а не, скажем, к советским парламентариям, заспешил Э. Шеварднадзе. Он агитировал "своих" в переговорах "два + четыре" энергично провести заключительный этап согласований с тем, чтобы к 12 сентября, к предстоящей встрече в Москве, все было готово к подписанию. Советский министр пугал, что промедление было бы на руку противникам урегулирования, которые скоро оправятся от шока.
Сделка в Архызе во многом уникальна. Судьбу ГДР, как-никак члена ООН, решили без участия Республики, в отсутствие ее представителей. СССР прекращал действие всех договоров и соглашений, заключенных с ГДР, не считаясь в большинстве случаев с предусмотренным в договоренностях порядком их денонсации. Ликвидация ГДР с распространением на ее территорию компетенций НАТО предваряла конец восточноевропейской системы обороны. Однако консультаций в канун Архыза с союзниками не проводилось, информации от советского руководства они не получали. Архызские договоренности ставили крест на четырехсторонней ответственности великих держав за Германию и лежавших в ее основе международно-правовых актах. США, Англии и Франции предлагалось не обсуждать этот вопрос, а оформлять свершившийся факт.
Продолжать ни к чему. Какие бы нормы ни брались в расчет - внутренние или международные, - архызские решения юридически весьма уязвимы. С моральной точки зрения они были гнетуще несправедливы, оскорбительны для памяти 27 миллионов советских людей, павших в борьбе за правое дело.