Конфликты в Кремле. Сумерки богов по русски - Валентин Фалин 19 стр.

В блистательных работах Ключевского показано, как Ивану Грозному удалось порушить производ­ственные отношения на Руси предбуржуазного свойства. Ведь именно тогда крестьянство нача­ло переходить к товарному производству. И особен­но этот процесс быстро шел на землях бояр. Но по­явились поместья, то есть земли дворян. И хотя эти земли были невелики, в наследство, как в турецкой империи, не передавались, но именно тогда и на­чалось внеэкономическое принуждение, а говоря проще, крепостное право. Помещику стало невы­годно сдавать землю в аренду, а надо было прину­дить крестьян к барщине. Именно поместные дво­ряне, в отличие от бояр, как раз и были заинтере­сованы в насильственном прикреплении крестьян к земле, то есть в крепостном праве.

Сталин все это повторил один к одному. Крепос­тническая рента состояла из трех частей: барщины, натурального налога, налога денежного. Колхозник делал то же самое. Минимум трудодней стал барщи­ной, а о налогах натуральных и денежных помнят еще десятки миллионов людей.

Превращение человека в винтик начал Петр I, которого феодальная историография назвала Ве­ликим. Здесь не место для осуждения Петра, но именно он в 1721 году повелел крепостных иметь и купцам. Тем самым именно этот царь - соз­датель крепостного рабочего класса, который не продает свою рабочую силу, а работает по при­нуждению. Указы 1938 и 40-го гг. как раз и за­крепили (с поправкой на время) подобное поло­жение нашего рабочего класса, сопровождаемое разгромом профсоюзов, которые стали придатком казенной машины.

Все хорошо для своего времени. Конечно, Ники­та Демидов поставил на Урале 20 металлургических заводов, вывел Россию на первое место в мире по выплавке чугуна. Однако уже через 50, 70 лет анг­личане выплавляли почти в 16 раз больше чугу­на без всяких крепостных рабочих. История Деми­довских заводов очень поучительна. Имея даровые заводы, то есть казенные заводы, даровые рабочие руки, аппарат принуждения к труду, наши горно­заводчики, в отличие от английских, нисколько не заботились о технических усовершенствованиях, рабочие трудились под страхом суровых наказаний, без всякой надежды на улучшение своего матери­ального положения.

Свободу труда не заменят никакие казенные льготы. Значит, экономический разврат зашел так далеко, что уральской металлургии уже не помогла и свобода 1861 года. Регион пришел в упадок, так как получил волю: рабочие бросали заводы и дома, убегали в другие губернии. И это трагично, но на­поминает время, когда после смерти Сталина (вро­де уже и на трудодень хлеб давать стали, и жить в деревне можно было) колхозники хватали паспор­та и убегали куда глаза глядят. Деревни обезлюде­ли на глазах, дома заколочены, никому и даром не были нужны. За 50 рублей, по-нынешнему, мож­но было купить исправную избу. В деревне, откуда родом один из авторов, еще держатся три ветхих дома, и только в одном из них досчитывает свой век живой человек.

Государство успешно вести хозяйство не может. Почти 30 лет Екатерина, Павел, Александр I би­лись над производством сукна для России. Но сук­на не хватало, да и то, что было - скверное. И только к концу своего царствования Александр I решил устраниться от опеки производства сукна. И что же? В считанные годы его стало более чем достаточно. В начале царствования Александра I, еще до войны с Наполеоном, в Иванове действо­вали хлопчатобумажные предприятия, на которых было по 1000 и более рабочих, а фабриканты име­ли на один рубль пять рублей, хотя хлопка не было, его покупали. На ситцевых фабриках труди­лись оброчные, да и хозяину - он тоже был кре­постной - надо было платить помещику и т. д. Но люди работали и... зарабатывали.

Только реформы 60-х годов, реформы Алексан­дра II, - это был, безусловно, самый умный рус­ский царь, - создали условия индустриального развития страны - появился рынок рабочей силы. Россия ускорила свое развитие. Могу только ска­зать, что 100 лет назад железных дорог в год стро­илось столько, сколько сейчас и за пятилетку не строим.

Консервативную роль в истории России сыгра­ла община, что бы о ней ни говорили. Конечно, полностью отрицать ее конструктивность нельзя. Возможно даже, что ее надо было переносить в город, но переводя из экономической категории в моральную, нравственную. Коллективизм хорош в разумных пределах, при условии, что каждый в коллективе является солистом, - тогда и община хороша. К лету 1917 года почти две трети кресть­янской земли находилось в личном владении, а не в общинах. Тогда Россия вышла на второе место в мире по экспорту зерна.

Известно, что наши хозяйственные министер­ства - творения Сталина. Он продолжил дело Петра, все эти мануфактуры, коммерц-колдегии и прочее. И тогда Петр сам во все вмешивался: то он приказывал удваивать посевы гречки, чтобы меньше "злого духа" в казармах было, то коноп­ли, других культур. И хорошо, что Петр про ку­курузу ничего не знал. Поделив людей на 14 ран­гов, Петр наплодил 905 канцелярий и контор, и с тех пор русский бюрократизм премного благоден­ствует. В.И. Ленин видел это, вот почему он столь беспощадно характеризовал бюрократизм, называл его единственной силой, способной погубить со­циализм. Спросим себя: а не на этой ли истори­ческой отметке мы находимся сейчас?

Аппарат надсмотрщиков - это творение "воен­ного коммунизма". Была даже Чрезвычайная ко­миссия по лаптям и валенкам. Начиная с 30-х го­дов административный аппарат рос быстрее, чем любая другая социальная группа нашего общества. 10 лет назад у нас одних плановиков и учетчиков было 5,5 млн. человек. И тогда один из академи­ков с гордостью идиота кричал, что ни одна стра­на мира не имеет таких кадров. Да, это верно. В об­щем, была создана "подсистема страха", которая стала нашим вторым "я". Инициатива наказуема, не рискуй, думай, как все, а если иначе, то молчи.

Теоретически все понимают, что государство благодетелем быть просто не может. Труд кормит государство, но получилось все наоборот. Обще­ство стоит на голове, поэтому так и получается, что государство якобы кормит всех. И это убеж­дение миллионов.

Конечно, подобные убеждения выгодны бюро­кратам, но это и убеждения многих. Вот здесь и получается та спайка, с которой мы не справля­емся. Бюрократия смыкается с иждивенчеством. Как бы там ни было, но именно в этом, в пара­зитизме на казенных харчах, и смыкаются консер­вативная часть верхов с консервативной частью низов. Здесь корень противоречия, с которым встре­тилась перестройка.

60 лет существуют колхозы и совхозы в массовом порядке. За это время они не накормили страну.

И в то же время некоторые говорят, что это форма вечно будет основой социалистического сельского хозяйства. Но как же это? Непонятно.

То же самое было с сукном, с чугуном. Точно так же будет с оборудованием, машинами для пище­вой промышленности, для других секторов аграр­ной экономики, если и здесь государство вцепит­ся за них. Эти производственные мощности надо отдавать фирмам, акционерам, трудовым коллекти­вам и т. д.

Но инерция продолжает держать нас за штаны. Как же может советский человек не быть соци­альным иждивенцем, если ему десятилетиями ука­зывалось, что петь, что говорить, где плясать, где демонстрировать. Когда все слушали инструкции перед демонстрацией, выделялись ответственные за скандирование, все это расписывалось и все это идиотизировалось.

Государственный социализм - мертв. Еще раз повторим: любая система, основанная на внеэконо­мическом принуждении, выше феодализма не под­нимается ни по эффективности, ни по социальной значимости.

Да позвольте же, говорят, нет безработицы, жи­лье почти бесплатное, здравоохранение тоже. Да, все это верно. Но верно фактически, но верно ли экономически, социально? Не деформированная ли эта защищенность?

Вспомним слова Гоголя: есть ли у него хоть один безработный? А богоугодных заведений? Сколько угодно. Там лечили бесплатно. И Божедомка, где родился Достоевский, тоже была бесплатна, и Ос­троумовская больница, и в деревне земские больни­цы для народа были бесплатны. Но все это крепо­стническая или полукрепостническая социальная защищенность.

Что надо делать? На наш взгляд, государст­во должно к своим гражданам относиться только уравнительно. И это пусть будет государственное. И сразу все это не поломаем, и сразу от него не отойдем. Но за остальное надо платить. И до тех пор, пока за все не надо будет платить, ничего не получится. Платить за все надо сполна, так, как это стоит. Но человек должен зарабатывать. И ес­ли мы цивилизованно не демонтируем государст­венный социализм и не создадим новое качест­венное состояние социалистического общества, ны­нешнее здание рухнет и придавит многих. Нас - наверняка.

Г. Писаревский, В. Фалин

Приложение 4

Докладная записка Г.В. Писаревского и В.М. Фалина М.С. Горбачеву.

11 октября 1988 года

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Экономическая реформа буксует, ситуация на рынке потребительских товаров и услуг, а также в финансовой сфере даже обостряется. Внешний и внутренний противник пользуется любой возмож­ностью, чтобы присолить наши раны, усугубить нам имеющиеся трудности и породить дополни­тельные с главной целью - подорвать веру в пе­рестройку, то есть в правильность социалистичес­кого выбора.

Время поджимает. Терпение не бесконечно ра­стяжимая величина. Нам отведено, наверное, не больше двух-трех лет на то, чтобы доказать себе и другим - социализм в ленинской редакции не утопия, идеи подлинного народовластия реальны, личные и общественные интересы при нашем строе не просто совместимы, но дополняют друг друга ко взаимной пользе. Доказать, разумеется, не созданием изобилия благ и демократизма, для чего потребуется труд и энергия, может быть, не одного поколения, а конкретными и зримыми пе­ременами в быту, который сегодня во все большей степени определяет сознание.

Почему же, казалось бы, сверхочевидные, дик­туемые жизнью инициативы с такими неимо­верными трудностями пробивают себе дорогу? Что мешает новым правам и принципам, радикально измененным приоритетам стать конкретным де­лом? Все, похоже, упирается в людей или, точнее, в кадры, в которые, в отличие от машин, не за­ложишь новые программы, чтобы получить новый результат. Поныне у ускорения, в глазах многих теоретиков и практиков, преимущественно коли­чественное и где-то на десятом месте качествен­ное измерение.

Полвека ругая "искусство для искусства", мы в течение этих же десятилетий создали "экономику для экономики", насилующую природу и разоряю­щую народ. Мы переворачиваем в год 15 миллиар­дов тонн горных пород, давным-давно обогнали США по добыче топлива (кроме угля), производству ста­ли, цемента, тракторов и т. д., по производству электроэнергии на душу населения впереди Япо­нии. А что с этого имеют советские люди? 200 с не­большим рублей среднемесячной зарплаты, к тому же наполовину неотоваренной.

Зачем мы производим стали больше, чем США и Япония, вместе взятые? Изводим труд, сырье, а в итоге государство, как собака на сене, имеет запас товарно-материальных ценностей почти на 1,5 триллиона рублей, или в 2,5 раза больше, чем личное имущество всего населения страны. Комуэто нужно? Неужели астрономические цифры Гос­комстата на газетных полосах действуют убеди­тельнее, чем пустые полки магазинов?

Отраслевое ценообразование вздувает цены на товары потребления. Расслоение цен - соци­альный порок всех отраслей тяжелой индустрии. По некоторым подсчетам, это приводит к тому, что фонд потребления у нас практически такой же, как и фонд накопления.

Повышение темпов общеэкономического разви­тия в затратных, безрыночных координатах - это, по сути, замена одного камня Сизифа на другой, более тяжелый. Совершенствование труда Сизифа, коим стали хрущевско-косыгинские реформы, - не путь перестройки: это ее тупик.

Нельзя делать два дела одновременно: перестра­ивать экономику по-новому и выполнять пятилет­ний план, сверстанный по-старому. Сейчас тради­ционно затратный пятилетний план - это лобовая броня механизма торможения. За этой броней и на­деются отсидеться наиболее умные противники пе­рестройки. Патология госзаказов 1988 года - на­глядное свидетельство тому.

Где ключ, позволяющий хотя бы обоснованно формулировать ближайшую и среднесрочную пер­спективу, и есть ли в наличии такой ключ? Об­щество устало в экономическом и некоторых иных смыслах стоять на голове. Это и опасность, и шанс одновременно. Пример Китая показывает, как бла­годарно отозвался народ на дозволение ему прекра­тить бить поклоны маоизму и взяться вплотную за работу, хотя нам следует настраиваться на то, что поднять советское хозяйство - объективно более сложная задача, ибо процесс насильственного рас­крестьянивания деревни и подавление всякой ин­дивидуальной инициативы зашел у нас гораздо глубже, чем у любого из соседей.

Со всеми оговорками тем не менее можно кон­статировать, что нельзя восстановить нормальное экономическое кровообращение в СССР, минуя рынок или в обход рынка, как невозможно учесть в плане все многообразие запросов и вкусов, все тенденции научного, технического и эстетическо­го развития, так в еще более ограниченной сте­пени можно загодя рассчитать потребительский спрос или пытаться втянуть его в карточную, по существу, систему распределения товаров и услуг, даже если формально карточки выступают у нас в виде денег.

Ленинский призыв "учиться торговать" обретает таким образом второе дыхание. При В.И. Ленине этот призыв был обращен в первую голову к ком­мунистам. Теперь он касается всех и каждого, по­скольку речь идет об обучении хозяйствованию в узком и широком смысле, о соотнесении личного вклада каждого в общее богатство страны и ожи­даний на получение своей доли от общественного пирога. На социалистическом рынке бесчисленное множество удовлетворенных потребностей перепла­вится в мандат доверия партии и строю, придаст фундаменту нашего общества необходимую сейсмоустойчивость.

Отсюда вывод - нынешние нелады на рынке есть сигнал тревоги. Это не просто неудобство, каждодневно портящее людям настроение, а чес­тным руководителям предприятий - здоровье. Нет, все гораздо серьезней, т. к. рынок превратил­ся в решающий партийный форум. Независимо от того, нравится нам это или нет.

Наша государственная торговля в нынешнем виде - это собранные в букет пороки царского го­сударственно-феодального интендантства. Приписочное, списочное, утрусное, усушное, обвесно-обманное воровство - это личный и корпоративный императив подразделений Министерства торгов­ли СССР и казенной Промкооперации. Нет правил без исключения: и в торговле есть честные люди, но они погоду не делают.

Продукт в товар у нас превращает не личный интерес "труженика" прилавка, а план, который давно и прочно стал скелетом и мускулами при­казной системы. План выполняется любой ценой, но прежде всего за счет потребителя: абсолютная монополия государства делает его абсолютно без­защитным.

Для чего нужен план, разверстанный до магазина, ларька, грязнохалатной полупьяной бабы, стоящей за передвижным лотком? Для команды. Планирова­ние в нынешнем уродстве есть прямая и обратная связь затратной административно-командной системы. За выполнение плана, т. е. за исполнение команды, - получка, "пронормированная" Госкомтрудом, пре­мия, награды, но не заработная плата. "Зарабатыва­ют" воровством: клубнику - списывают, реальную и мнимую гниль - сортируют, продают, покупате­ля надувают и т. д.

План-команду уважают: правила игры стараются соблюдать, держат дефицит, в конце месяца подбра­сывают его несправляющимся с заданиями магази­нам. Дальше действует интерес. Корыстный. Прин­цип интендантской торговли - "не обманешь - не продашь", "не украдешь - не проживешь" - не зна­ет сбоев. Безотказна и "трудовая селекция" подбо­ра кадров госторговли: из 58 проверенных в августе продавцов розничной сети Главмосплодоовощторга 57 занимались обсчетом или обвесом.

"Боссы" заготконтор, транспортировки, склади­рования и реализации занимались саботажем пе­рестройки. До августа 1988 года Москва овощами и фруктами снабжалась значительно хуже, чем за соответствующий период 1987 года. Сотни тысяч тонн скоропортящейся продукции были превра­щены в гниль. Сгнили даже импортные бананы, хотя наши "спецы" закупают продукт таких кон­диций, что, казалось бы, нарочно не истребишь.

"Ситуация на овощных базах становится неконт­ролируемой", - заявил начальник московского управления БХСС тов. Сельдемидов. По его дан­ным, за шесть месяцев 1988 года в системе Главмосплодоовощпрома выявлено 373 корыстных преступ­ления, т. е. их резкий рост. "Во многих случаях, - сказал тов. Сельдемидов, - нами выявлены устой­чивые преступные группировки". Это и есть антипе­рестроечная мафия, хорошо организованная и кем-то оберегаемая.

После реформ Петра I, заложивших основу то­тальной государственности, украсть у государст­ва для многих людей - от крепостного до губерна­тора - стало делом доблести. Сталин, строя не по Марксу, а по Петру нынешнюю государственность, постоянно принуждал народ ловчить. Августовский Указ 1932 года, паспортизация и беспаспортные зоны фактически ввели в стране крепостное право с той только разницей, что вместо реального фео­дала появился анонимный - государство.

Народ принудили красть. Несмотря на средневе­ковую жестокость августовского Указа, воровство стало самосовершенствоваться, стало ремеслом и искусством: никуда от этого не деться. При Хруще­ве Ларионов, приписочно укравший звезду Героя, застрелился. В конце жизни Брежнева воровство сделали наукой и профессией. Появились менедже­ры воровства, "медвежатники" - потрошители каз­ны на миллиарды рублей, сформировались кланы, поделившие страну на свои сферы влияния.

Они, неразоблаченные мафиози и приспешни­ки разоблаченных, не обязательно в первых ря­дах антиперестройщиков, но всегда их глубокий тыл и опора, чтобы выжить или хотя бы продлить свой час; мафия старается подсыпать в буксы перестроечного локомотива песочек застоя: на каком-то перегоне колеса загорятся; мафия ис­пользует свои господствующие, непоколебленные нынешними реформами позиции в системе снаб­жения и услуг. И нам пожара не избежать, если мы, говоря ленинскими словами, отдадим "себя во власть "социализму чувства" или старорусско­му, полубарскому, полумужицкому, патриархаль­ному настроению, коим свойственно безотчетное пренебрежение к торговле" (Ленин имел в виду свободу торговли, рынок, товарно-денежные от­ношения, создание валюты).

"Торговля - вот то "звено" в исторической цепи событий, в переходных формах нашего со­циалистического строительства... "за которое надо всеми силами ухватиться" нам, пролетарской го­сударственной власти, нам, руководящей комму­нистической партии. Если мы теперь за это звено достаточно крепко "ухватимся", мы всей цепью в ближайшем будущем овладеем наверняка. А ина­че нам всей цепью не овладеть, фундамента соци­алистических общественно-экономических отно­шений не создать".

В общем, без торговли нет социализма. Истин­но и пророчески глаголено, и от того еще горшё...

Торговля - главное и на сей час самое сла­бое звено перестройки. Нормальная торговля - это нормальный обмен трудовыми эквивалентами. Ис­ключительно на основе закона стоимости, а не на основе циркуляров Госкомцена. И тут надо сказать о самом страшном метастазе сталинизма (наряду с "презумпцией виновности" человека) - об антиры­ночных настроениях. Печально, что заразой антирыночности подвержены и высшие наши руководи­тели.