"В ходе поисков я… нашёл Дмитрия Бланка, который был врачом (возможно, он был отцом Александра Бланка, моего предка)… И Дмитрий Бланк, и Николай и Павел Бланки (тоже отысканные Первушиным в старых биографических словарях. - С. К.), состоявшие на государственной службе, были русские…"
В 2010 году издательством "Книжный Клуб Книговек" был издан роман Сергея Есина "Ленин. Смерть титана", который был самим автором аттестован как "первый психологический роман о жизни Владимира Ильича Ленина (преимущественно в форме гипотетических монологов главного героя и ближайших его соратников), гениальность которого, отрицаемая в наше постсоциалистическое время, будет подтверждена потомками".
Роман и есть роман, причём Ленин у Есина достоверен, в том числе психологически, далеко не всегда. Но свой материал романист изучил основательно, во многом опираясь на документы, и будет небесполезно привести здесь следующий отрывок из "гипотетического монолога главного героя":
"…несмотря на то, что кое-кому из врагов действительно хочется сделать меня, как говорят в Одессе, "немножечко евреем", мой далёкий дед Александр Бланк евреем не был… В этом может убедиться любой, способный покопаться в архивах. Русская империя была устроена так, что женился ли человек, рождался, уходил из мира - каждый раз это фиксировалось в церковных книгах! Дескать, мой дед - фельдшер-выкрест из Одессы! А достаточно взглянуть в ещё существующие папки архива Синода, где на каждого такого одесского выкреста было заведено дело, чтобы обнаружилось: выкреста Александра Бланка в природе не существовало…"
Наконец, в завершение этого сюжета сообщу, что три сотрудницы - на протяжении многих лет - Центрального музея В. И. Ленина: О. Абрамова, Г. Бородулина и Т. Колоскова, опубликовавшие в 1998 году книгу "Между правдой и истиной (Об истории спекуляций вокруг родословия В. И. Ленина)", сообщили крайне пикантную деталь:
"…несмотря на снятие идеологических табу ("Ха!" и ещё три раза "ха!!". - С. К.), документы об А. Д. Бланке, находящиеся в Архиве Президента РФ, по сути недоступны и сегодня для исследователей. Отсутствие у специалистов полной документальной базы не только вновь воспроизводит вопрос о происхождении Ленина, но и делает возможным появление новых спекуляций на эту тему".
Написано это было почти двадцать лет назад, и сейчас запрет на доступ к архиву, возможно, снят… Вот только что смогут найти там исследователи - не фальшивые ли "новоделы" типа "катынских"? Второй вариант - они найдут просто пустые полки, ибо рукописи и документы не горят лишь в романах.
Лично я - с учётом быта в семье матери Ленина, а также быта и атмосферы в семье Ульяновых - не склонен считать версию о еврействе А. Д. Бланка верной. Очень уж упомянутые выше быт и атмосфера в этих семьях были далеки от "житомирско"-"одесских" как в талмудическом варианте, так и в неоправославном, характерном для евреев-выкрестов. Кроме прочего, строго гигиенического направления в быту даже выкресты не очень-то придерживались. Да и женились выкресты обычно на девицах из семей выкрестов, а девицы из этих семей выходили замуж чаще всего тоже за выкрестов, чего в семье Александра Бланка вроде бы не замечалось.
Так или иначе, прав Александр Дмитриевич Ульянов, написавший в 1937 году в письме в журнал "Красная новь" по поводу рукописи романа Мариэтты Шагинян "Билет по истории":
"Конечно, мы живём не в III империи (имеется в виду нацистская Германия. - С. К.), и расовые вопросы не имеют для нас значения; нам не важно, был ли отец Ильича чистокровным калмыком или калмыком такой-то пробы…
В какую семью на Руси не попала монгольская кровь - если не в период татарского ига, то в последующие века, когда русские жили бок о бок с монгольскими племенами. Особенно в таком полутатарском городе, каким является Астрахань. Нет надобности особенно разбираться в семейных летописях, чтобы объяснить раскосые глаза или выдающиеся больше обычного скулы.
Если бы характеристика предков касалась существа дела, например, особого склада ума, каких-либо талантов или особых способностей или пристрастий, тогда это было бы важно. Но вопросы о чистокровности и кровности сами по себе не стоят ломаного гроша".
По стилю это сказано суховато - младший брат был менее эмоционален, чем старший. Но по мысли и по логике мысли это сказано по-ульяновски, по-ленински, то есть - "в точку"!
ПОВТОРЮ ещё раз - достоверные сведения о детстве и отрочестве Ленина мы можем получить лишь из воспоминаний его сестёр и брата. Какие-то воспоминания однокашников - если они и имеются - не очень идут в счёт, поскольку основная жизнь Володи проходила в семье. Здесь было и проще придерживаться режима, а к нему были приучены все Ульяновы, да и хорошие товарищи по играм были рядом, в том же доме.
Впрочем, те, кто вспоминал о Ленине как о сотоварище по учёбе в гимназии, в один голос заявляют, что дружить он в гимназии ни с кем сердечно не дружил, но сотоварищем был хорошим и надёжным, с авторитетом среди гимназистов безупречным.
Говоря о ранних годах Ленина, не могу не познакомить читателя с воспоминаниями Александра Ерамасова - сызранского "финансиста" большевика Ленина. Как вспоминала Мария Ильинична Ульянова, Ерамасов был знаком по Сызрани с зятем Ленина - Марком Елизаровым, и в конце восьмидесятых годов XIX века, когда Елизаровы, а с ними и Мария Ильинична, жили в Самаре, Елизаров как-то затащил Ерамасова к ним.
Вот как описывал последний своё первое впечатление от Ульяновых:
"Я испытывал какое-то особенное чувство при первом посещении ульяновской семьи, перенесшей такое тяжёлое горе (казнь Александра. - С. К.). Жили тогда Елизаровы… недалеко от того района, где селилась обычно революционная интеллигенция. Помню, пришли мы вечером и попали прямо к чаю. Вся семья собралась уже в столовой. Здесь я познакомился с Марией Александровной, Анной Ильиничной и Владимиром Ильичом…
Разговор шёл на обычные в то время темы: о народничестве, о судьбах капитализма… Владимир Ильич выделялся не только знанием литературы, но и какой-то особой способностью находить слабые места у народников… После чая мы перешли в комнату Владимира Ильича, где продолжали разговор…
Из всей обстановки комнаты мне до сих пор помнится комплект "Русских ведомостей", которые висели на стене над столиком. Владимир Ильич хранил все прочитанные газеты и отмечал номера, чем-либо заинтересовавшие его".
За этими строками - внешне непритязательными, не так уж и наполненными конкретными деталями, - видна полная дружбы и гармонии семья, где и помыслить не могут о том, что за чаем надо обсуждать новые модные фасоны или последние новости "из мира звёзд".
Вот какой - человечески гармоничной - была семья Ульяновых, рано лишившаяся вначале отца, а затем и первой гордости семьи - старшего сына и брата.
Александра царизм убил прямо - петлёй.
Илью Николаевича удавка затхлой жизни в России царя Александра III и идеолога контрреформ Победоносцева задавила постепенно.
Министром народного просвещения с 1882 года стал Делянов - автор печально знаменитого циркуляра о "кухаркиных детях", закрывшего путь к образованию множеству талантливых ребят из простого народа. Ульянов-старший был как педагог и личность полным антиподом своему столичному шефу, и это всё более осложняло положение Ильи Николаевича. Сказанное - не предположение: осенью 1885 года верхушка симбирского земства открыто выразила сомнение в возможности ведения школьного дела в предписанном министерством духе при таком директоре народных училищ Симбирской губернии, как Ульянов.
То есть работать так, как считал Илья Николаевич нужным, было уже нельзя. И до этого хлеб его был непрост - в царской России деятельные народные просветители никогда в чести не были, а уж теперь, при Делянове…
Илья Николаевич выступал против намерений заменить земские школы церковноприходскими, и всё это изматывало, он быстро стал сдавать… Развязка наступила тоже быстро: 10 января 1886 года Ульянов-старший занемог и слёг… 12 января ему стало лучше, и он дома работал со своим помощником и другом инспектором Стржалковским над годовым отчётом, но обедать не стал, опять прилёг. В пятом часу вошедшая к нему Мария Александровна позвала в тревоге Анну и Владимира. Отец был в агонии и на глазах жены и детей скончался - кровоизлияние в мозг.
Поток прощающихся шёл через дом Ульяновых три дня, гроб с телом Ильи Николаевича на кладбище Покровского монастыря провожала огромная толпа.
Семья осиротела, пока - на отца.
А через полтора года - ещё и на Сашу.
Теперь в своём пути - ином по форме, чем у отца и старшего брата, но том же по содержанию, ибо это был путь жизни для народа, Владимир мог опереться душой лишь на мать и на себя.
А впрочем, нет - его надёжной опорой оставалась вся семья… Остальные Ульяновы - сёстры, брат, разделённые с Владимиром расстояниями, душевно были с ним всегда рядом, и переписка Ленина с родными доказывает это однозначно.
А мать, "дорогая мамочка", стала его опорой уже самим фактом своего бытия. Отношения матери и сына были образцовыми, потому что они на всю оставшуюся им на двоих жизнь сохранили душевную близость.
МАТЬ жила ради детей и детьми - это по отношению к Марии Александровне не фраза, а констатация факта. Сколько раз ей приходилось после смерти мужа менять места жительства, и всякий раз это было связано с детьми. В Петербурге, в Москве - с Митей и Марусей, с Аней, в Саратове - с Аней, в Киеве - с Митей, Марусей и Аней, в Вологде - с Марусей, и т. д.
И каждый раз она снималась с места то из-за заключения кого-то из детей, то из-за их очередной ссылки, то из-за их переезда в силу необходимости для партии.
21 февраля 1914 года Ленин пишет матери из Кракова в Вологду:
"Дорогая мамочка! Получил твою открытку - mersi за неё. Вот разница-то между погодой у вас и здесь! Здесь совсем весна: снегу давно нет, тепло совершенно, ходим без калош, солнце светит для Кракова необычайно ярко, не верится, что это в "мокром" Кракове. Досадно, что приходится тебе с Маняшей жить в скверном городишке!.. Я был не в Лондоне, а в Париже, прокатился недурно. Париж - город очень неудобный для жизни при скромных средствах и очень утомительный. Но побывать недолго, навестить, прокатиться - нет лучше и веселее города. Встряхнулся хорошо.
Летом, вероятно, поедем опять в Поронин.
Крепко обнимаю тебя, моя дорогая, и желаю здоровья. Маняше большущий привет.
Твой В. У.
P. S. Надя и Е. В. (мать Крупской. - С. К.) целуют тоже крепко".
Но почему матери с "Маняшей" приходится жить "в скверном городишке"? Да потому, что Маняша отбывает очередную ссылку.
А как "встряхивался" Ленин в Париже? В "Мулен-Руж" канкан с субретками танцевал и у "Максима" баловался устрицами с "Мадам Клико"?
Да нет…
5 января 1914 года он приезжает в Париж и в тот же день проводит совещание большевиков в связи с намерениями Международного социалистического бюро выявить "пункты расхождения" между большевиками и меньшевиками и добиться их единства. Напоминаю, что агентуру Капитала беспокоила непримиримость Ленина накануне мировой войны…
9 января Ленин выступил на двух митингах социал-демократов, посвящённых 9 января 1905 года.
10 января он выступил в большом зале парижского Географического общества с рефератом "Национальный вопрос" и 12 января выехал в Брюссель на IV съезд Социал-демократии Латышского края, где одержал яркую победу - "латыши" отныне шли за Лениным.
Надо заметить, что тон писем Ленина и Крупской к Марии Александровне был всегда откровенным, но при этом и всегда бодрым, хотя жилось им в эмиграции по-разному и в житейском смысле - не очень-то зажиточно. Темы же писем из разных мест Европы менялись мало: здоровье, погода, небольшие житейские дела…
А о чём другом мог писать Ленин матери? О главном не напишешь, даже подписываться порой приходилось инициалами.
И о чём другом могла писать свекрови Крупская? "Володя получил недавно чин статского советника", или "Мы приобрели сотню акций "Standard Oil" и я купила себе миленькую норковую шубку"?
Таких "радостей жизни" в их жизни не было и быть не могло.
А мать?
Мать ведь тоже участвовала в их борьбе не только тем, что была и всегда была готова сняться вслед за детьми. Она вполне сознательно становилась и прямой их помощницей. Вот, скажем, Мария Александровна по совету Мити едет летом 1911 года в Бердянск, к морю. Сопровождает её Анна, и начинается переписка - Владимир и Надежда пишут ей из-за границы, Дмитрий - из Феодосии, из Териоки - Мария и из Саратова - Марк Елизаров. Но пишут не только ей, а и друг другу через неё - по партийным делам.
А вот новогодняя история 1904 года…
1 января, Киев отсыпается после весёлой новогодней ночи, а на квартире Ульяновых идёт обыск - на Бибиковском бульваре арестованы возвращавшиеся с конспиративного совещания Дмитрий Ильич и жена Кржижановского Зинаида Невзорова-Кржижановская, и в доме, пахнувшем новогодними пирогами, теперь пахнет грязью от жандармских сапог. Мария Александровна, наблюдая за очередным в её жизни погромом квартиры, спокойно замечает, что "гости" сами не знают, что ищут, и ничего не найдут.
Продолжавшийся до двух часов ночи обыск действительно ничего не дал, хотя весь архив ЦК, избранного II съездом, всё время был на виду - в хитроумно устроенном шахматном столике, сделанном по чертежам Марка Елизарова.
Тем не менее Анну, Марию и жену Дмитрия Антонину уводят. Женщин заключают в Лукьяновский тюремный замок, Дмитрий сидит в "Косом капонире" Киево-Печерской крепости…
Мать остаётся одна. В тот день в Киеве было произведено 109 обысков и более 30 арестов. Были арестованы и товарищи её детей, так что 69-летнюю Марию Александровну, недавно приехавшую к детям в Киев, и навестить-то некому… А надо носить передачи, и в момент свидания ещё и умудряться получить от Анны записки на волю. Формально Мария Александровна никакой партийной работы никогда не вела, но разве то, что ей - матери четырёх большевиков - приходилось делать ради детей, не было партийной работой?
Или памятная ночь с 7-го на 8 мая 1912 года в Саратове, когда в их дом ворвалась полиция и арестовала Марию и Анну (Марк был в отъезде)… В тот же день Мария Александровна пишет письмо брату Марка:
"Пишу Вам, Павел Тимофеевич, по поручению Ани, которая просит Вас сообщить Марку следующее: в ночь с 7-го на 8 мая нагрянула к нам полиция для обыска, предъявила бумагу из охранного отделения с требованием арестовать Марка, Аню и Марусю, даже в том случае, если ничего предосудительного, запрещённого найдено не будет!
Аня просит Вам передать это письмо по возможности скорее Марку… Прибавлю ещё, что при обыске не было ничего найдено, только у Маруси один номер газеты "Звезда". Нагрянули 15 человек, обыскивали с 12 часов до 6 утра, перерыли всё, снимали чехлы с мебели, развинчивали печки, искали на кухне, на чердаке, мы не спали всю ночь, ничего… наконец, предложили нашим собираться".
Каково это для матери?! Грубый стук в дверь среди ночи, вломившиеся жандармы, запихнувшие её в одну из комнат под присмотр, перевёрнутая вверх дном квартира, уведённые в неизвестность дочери…
А ведь Марии Александровне шёл 78-й год!
Она остаётся одна, однако не падает духом… Узнав, что зять уже выехал пароходом в Саратов, идёт на пристань, чтобы предупредить его, потом пишет сыну в Париж…
Тот в письме от 27 мая успокаивает мать как может: "Я уверен, что долго продержать их не смогут… Вероятно, в теперешние времена в провинции хватают совсем зря, "на всякий случай""; и спрашивает: "Есть ли у тебя знакомые, моя дорогая? Навещает ли кто-нибудь? Хуже и тяжелее всего в таких случаях внезапное одиночество…", а через неделю, 2 июня 1912 года, отправляет новое письмо:
"Дорогая мамочка! На днях писал тебе по поводу ареста Маняши и Анюты. Хочется поговорить ещё. Боюсь, что ты слишком одиноко теперь себя чувствуешь…
Сегодня прочитал в петербургской газете о больших арестах и обысках в Саратове в связи с железнодорожными служащими (Тогда в Саратове было произведено в два приема 18 и 16 арестов. - С. К.). Видимо, хватать стали особенно усердно… С Анютой, наверное, скоро увидишься, раз даже при аресте вынуждены были сказать, что берут, видимо, ненадолго. Но если аресты особенно широки, то может пройти некоторое время просто на то, чтобы разобрать, рассортировать всех арестованных…"
К тому времени Ленин не виделся с матерью два года - последний раз они были вместе в Стокгольме в 1910 году, когда Мария Александровна специально приезжала туда на встречу с сыном.
Потом началась война, окончательно сделавшая невозможным для обоих личное свидание, оставалась только переписка. В марте 1916 года Ленин пишет матери очередное письмо, ставшее одним из последних:
"Дорогая мамочка! Посылаю тебе карточки, одну для Маняши.
Мы живём теперь в Цюрихе. Приехали позаниматься в здешних библиотеках. Озеро здесь нам нравится, а библиотеки много лучше бернских, так что пробудем ещё, пожалуй, дольше, чем хотели. Писать можно на здешний адрес: почта всегда перешлёт.
Надеюсь, у вас уже нет больших холодов и ты не зябнешь в холодной квартире? Желаю, чтобы поскорее было тепло и ты отдохнула от зимы.
Надя очень всем кланяется. Крепко тебя целую, моя дорогая, и желаю здоровья. Анюте большущий привет и М. Т. (Елизарову. - С. К.) тоже.
Твой В. У.".
Тепло в России наступило, а вот со здоровьем уже не ладилось - начинался восемьдесят второй год очень непростой и беспокойной жизни, и летом 1916 года Мария Александровна занемогла.
В начале болезни она сказала дочери - с ней была Анна: "Дай мне что-нибудь, ну, облатку, - ты знаешь что - я хочу пожить ещё с вами"… В этих словах было всё: она хотела не просто ещё пожить, а пожить с детьми, возможно - увидеть Володю… Но вскоре поняла, что угасает.
Приехать проститься мог лишь Дмитрий, он был в Севастополе, и Анна отправила ему телеграмму: "Мама больна. Без сознания. Приезжай". Военная цензура задержала телеграмму как подозрительную - видно, военные жандармы не могли себе представить, что большевики Ульяновы не сообщают друг другу что-то условным кодом, а просто стоят накануне большой житейской драмы. И в день смерти Мария Александровна вздохнула: "Где же наш Митёк?". В тот же день 12 июля 1916 года мать Ленина тихо скончалась на руках у дочери.
Владимир Бонч-Бруевич был среди тех, кто её хоронил. Позднее он писал:
"Война разметала многих из нас в разные стороны. Пришли на похороны немногие. Мы собрались в кладбищенской церкви.
В гробу она выглядела такой же добрострадающей, как и в жизни. И меня крайне удивил своей лёгкостью гроб, когда нам вдвоём с М. Т. Елизаровым пришлось нести его на руках до могилы от кладбищенской церкви, где, по законам того времени, обязаны были её отпевать, чтобы получить право похоронить.
Быстро насыпан был холм, и мы украсили его живыми цветами. Грустно постояли, подумали и пошли…"