Мы скоро проведём в ЦИК закон о новом налоге на имущих, но вы это должны сами провести на местах, чтобы к каждой сотне, набитой во время войны, была бы приложена рука трудящегося. Не с оружием в руках вы должны это провести: война с оружием уже окончилась…"
Как видим, для Ленина война окончилась, но, как оказалось, её вновь начали и затянули грабители, не желавшие возвращать народу награбленное ими.
А теперь - цитата от 29 апреля 1918 года:
"Я перейду, наконец, к главным возражениям, которые со всех сторон сыплются на мою статью ("Очередные задачи Советской власти". - С. К.) и на мою речь. Попало особенно лозунгу: "Грабь награбленное", - лозунгу, в котором, как я к нему ни присматриваюсь, я не могу найти что-нибудь неправильное, если выступает на сцену история. Если мы употребляем слова: экспроприация экспроприаторов, то - почему же здесь нельзя обойтись без латинских слов? (Аплодисменты.)…"
"Образованное" ухо - особенно современное - этот лозунг действительно коробит (он, увы, и меня одно время коробил), но нельзя к фразеологии одной эпохи подходить с мерками совершенно иной эпохи… Похоже, Ленину показалось удачным смысловое совпадение "учёного" латинизированного оборота "экспроприация экспроприаторов" и его грубоватого русского эквивалента. Вряд ли помянутый выше делегат был знаком с латинским вариантом, а на русском языке он - в момент, когда на сцену выступила история, - всё сказал верно! И Ленин это уловил, поэтому продолжал так:
"И я думаю, что история нас полностью оправдает, а ещё раньше истории становятся на нашу сторону трудящиеся массы; но… тут своевременно сказать, что после слов "Грабь награбленное" начинается расхождение с пролетарской революцией, которая говорит: награбленное сосчитай и врозь его тянуть не давай, а если будут тянуть к себе прямо или косвенно, то таких нарушителей дисциплины расстреливай…
И вот, когда против этого начинают вопить, то тут есть та каша в головах, то политическое настроение, которое выявляется именно мелкобуржуазной стихией, которая протестовала не против лозунга "Грабь награбленное", а против лозунга: считай и распределяй правильно. Голода не будет в России, если мы посчитаем хлеб, проверим наличность всех продуктов, и за нарушение установленного порядка будет следовать самая жестокая кара…" и т. д.
Как видим, это была апология не грабежа, а апология народного контроля и учёта всех тех ценностей, которые теперь переходили от "бывших" к народу.
Не забудем при этом, что слова "учёт и контроль" из уст главы государства были тогда для России не то что диковинкой, а чуть ли не тарабарщиной, ибо никто из властвующих на Руси их не произносил с петровских времён…
А лозунг "Грабь награбленное!" в ленинской политической лексике постоянной прописки не получил - в отличие от лозунга "Учёт и контроль!", который стал для Ленина рефреном на манер напоминания Катона-старшего о том, что Карфаген должен быть разрушен.
ПОНЯТЬ Ленина мог лишь тот, кто сам имел широкую душу и был способен деятельно сострадать неимущим, ограбленным имущими.
Сорокачетырехлетний смуглый индус, сидящий на жёстком табурете в душной тюремной камере, неимущим сострадал - почему и оказался за решёткой. Шесть лет назад, в 1927 году, он вместе с отцом, Мотилалом Неру - крупным деятелем индийского освободительного движения, впервые приехал в Советский Союз и тогда написал: "Советская революция намного продвинула вперёд человеческое общество и зажгла яркое пламя, которое невозможно потушить. Она заложила фундамент той новой цивилизации, к которой может двигаться мир".
Имя индуса было Джавахарлал Неру (1889–1964), и в 1947 году он стал первым премьер-министром независимой Индии. А в 1933 году, отбывая очередное заключение за борьбу против британского владычества в собственной стране, Неру написал книгу "Взгляд на всемирную историю" с подзаголовком "Письма к дочери из тюрьмы, содержащие свободное изложение истории для юношества".
Дочь звали Индира Ганди, и впоследствии она - дочь первого индийского премьера - тоже стала премьер-министром Индии и матерью премьера - Раджива Ганди, павшего от рук террористов, как и его мать.
Джавахарлал Неру писал свой "Взгляд на всемирную историю", не обременённый избытком источников, и книга получилась хотя и не без неточностей, но по форме - простой, а по содержанию - взволнованной и интересной.
Не раз на страницах "Истории" Неру появляется, естественно, и Ленин. И вот каким он был в восприятии Неру:
"Уже в восьмидесятые годы в революционном движении принимал участие юноша, тогда ещё учившийся в школе, а впоследствии известный всему миру как Ленин…
…Ленин не придавал значения тому, сколько людей пойдёт за ним, - одно время он даже грозил выступать в одиночестве, - но он настаивал, что брать следует только тех, кто полностью предан, кто готов пожертвовать всем ради общего дела и обойдётся даже без рукоплесканий толпы… Ленин не нуждался в просто сочувствующих или в ненадёжных попутчиках…"
И таким:
"Ленину были чужды колебания или неопределённость. Он обладал проницательным умом, зорко следившим за настроением масс, ясной головой, способностью применять хорошо продуманные принципы к меняющейся ситуации и несгибаемой волей…
…Так спокойно, но неумолимо, словно орудие неизбежной судьбы, эта глыба льда, таившая яркое пламя, бушевавшее в её недрах, двигалась вперёд к предначертанной цели…"
Когда Неру вёл речь о Ленине, он, вне сомнений, примерял его политику и натуру на себя. Размышляя о Ленине, он сам рос как политик и вождь. О первых годах Советской власти Неру писал: "В те дни во главе России стояли такие люди, которые сумели превратить бедный человеческий материал в сильный и организованный народ". Русский народ был не таким уж бедным материалом, однако Неру, написав так, думал, скорее, об индийском народе, который ему предстояло организовать на борьбу…
О Ленине же тех дней Неру писал:
"В глазах русского народа он стал чуть ли не полубогом, символом надежды и веры, мудрецом, который умел найти выход из любого трудного положения, всегда оставаясь невозмутимым и спокойным…"
Менее чем через десять лет после смерти Ленина узник английской тюрьмы на индийской территории оценивал его так:
"Прошло немного лет после его смерти, а Ленин уже стал неотъемлемой частью не только его России, но и всего мира. И по мере того, как идёт время, величие его растёт, он теперь один из тех немногих мировых деятелей, чья слава бессмертна… Ленин продолжает жить, причем не в памятниках и портретах, а в своих колоссальных свершениях и в сердцах сотен миллионов рабочих, которых вдохновляет его пример, вселяя надежду на лучшее будущее".
Как часто позднее приходилось читать схожие слова в трудах хрущёвско-брежневских "идеологов" ЦК КПСС, но у них это было дежурной фразой, а Неру свои слова пропустил не просто через своё сердце - он их сопоставлял с собственной судьбой…
Неру приводил и слова английского представителя в Москве, организатора "заговора послов" Брюса Локкарта: "Из всех общественных деятелей, с которыми я когда-либо встречался, он обладал самым уравновешенным темпераментом".
Цитировал Неру и книгу Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир" - то место, где Рид даёт портрет Ленина.
Не лишне знать его и нам. Рид описывал второй день II Всероссийского съезда Советов 8 ноября 1917 года:
"Было ровно 8 часов 40 минут, когда громовая волна приветственных криков возвестила появление членов президиума и Ленина - великого Ленина среди них. Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот, массивный подбородок, бритый, но уже с проступающей бородкой, столь известной в прошлом и будущем. Потёртый костюм, несколько не по росту длинные брюки. Ничего, что напоминало бы кумира толпы, простой, любимый и уважаемый так, как, может быть, любили и уважали лишь немногих вождей в истории.
Необыкновенный народный вождь, вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни было рисовки, не поддающийся настроениям, твёрдый, непреклонный, без эффектных пристрастий, но обладающий умением раскрыть сложнейшие идеи в самых простых словах и дать глубокий анализ конкретной обстановки при сочетании проницательной гибкости и дерзновенной смелости ума".
Родившись в 1887 году в американском Портленде на берегу Тихого океана, прожив жизнь яркую, Джон Рид - воспитанник элитарного Гарварда - умер в 1920 году в Советской России и похоронен у Кремлёвской стены, рядом с Мавзолеем. Он был не единственным зарубежным летописцем Октября 1917 года в реальном масштабе времени, но самую увлекательную книгу об Октябре написал он.
И всё в ней правда.
Вот как описал Рид выступление Ленина в тот день, когда Рид увидел и услышал его впервые:
"…на трибуне Ленин. Он стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами массу делегатов, и ждал, по-видимому, не замечая нарастающую овацию, длившуюся несколько минут. Когда она стихла, он коротко и просто сказал:
"Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка!"
Новый потрясающий грохот человеческой бури…
Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой - не неприятной… и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца… Желая подчеркнуть свою мысль, Ленин слегка наклонялся вперёд. Никакой жестикуляции. Тысячи простых лиц напряжённо смотрели на него, исполненные обожания".
КАК ДАВНО это было - давно не столько хронологически, сколько психологически… Люди, жившие в эпоху живого Ленина, поставили ему памятники. Их праправнуки почти ничего о Ленине не знают, а если знают - то лживое. Потому и свергают памятники ему вместо того, чтобы возлагать к ним цветы.
Встреча Ленина с Гербертом Уэллсом, назвавшим Ленина "кремлёвским мечтателем", произошла осенью 1920 года, и позднее Уэллс признавался, что был предубеждён против него, но "встретился с личностью, совершенно непохожей на то, что себе представлял". Уэллс писал: "Его (Ленина. - С. К.) опубликованные труды… вряд ли отражают даже частицу подлинного ленинского ума, в котором я убедился во время нашей беседы"…
Беседа шла на английском языке (Уэллс отмечал, что Ленин "превосходно говорит по-английски"), и шла так:
"Я ожидал встретить марксистского начётчика, с которым мне придётся вступить в схватку, но ничего подобного не произошло… Разговаривая с Лениным, я понял, что коммунизм… может быть огромной творческой силой. После всех утомительных фанатиков классовой борьбы, которые попадались мне среди коммунистов, схоластов, бесплодных как камень… встреча с этим изумительным человеком, который откровенно признаёт колоссальные трудности и сложность построения коммунизма и безраздельно посвящает все свои силы его осуществлению, подействовала на меня живительным образом. Он, во всяком случае, видит мир будущего, преображённый и построенный заново".
Глава "Кремлёвский мечтатель" занимает в книге Уэллса "Россия во мгле", написанной в 1920 году, 11 страниц, и, не приводя оттуда диалоги и прочие детали, познакомлю читателя вот с какими строками…
Из Кремля Уэллс возвращался с сопровождавшим его Ф. А. Ротштейном (1871–1953), будущим историком-академиком, а тогда дипломатом. "У меня не было настроения разговаривать, - писал Уэллс. - Мы шли в наш особняк вдоль старинного кремлёвского рва, мимо деревьев, которые золотились по-осеннему; мне хотелось думать о Ленине, пока память моя хранила каждую чёрточку его облика, и мне не нужны были комментарии моего спутника. Но г. Ротштейн не умолкал…"
Встреча Ленина с Уэллсом оказалась, пожалуй, уникальной в том смысле, что была единственным прямым контактом тогдашних западных знаменитостей с Владимиром Ильичом… Это со Сталиным - главой признанной великой державы - стремились встретиться многие, хотя немногие этой чести удостаивались. Ленина же иностранцы даже интервьюировали нечасто, хотя в таких случаях всё тоже было нестандартно.
Так, 3 июня 1920 года Ленин принял корреспондента газеты "Осака Асахи" Рё Накахиру, а 3-го или 4 июня (возможно, одновременно с Накахирой) - и второго японского корреспондента - Кацудзи Фусэ из "Осака Майнити" и "Токио Нити-Нити". Обстановку встречи описал присутствовавший при этом заведующий Восточным отделом НКИД Н. А. Вознесенский и, конечно же, сами журналисты.
В своей корреспонденции Накахира признавался:
"Вопреки моим ожиданиям, обстановка кабинета оказалась очень простой и скромной, и это очень меня удивило… Ленин принял нас исключительно просто и сердечно, как своих старых друзей. Хотя он занимает высший пост в России, в его манере и обращении не было и намёка продемонстрировать своё высокое положение".
Вознесенский вспоминал, что Ленин, придвинув своё кресло к Фусэ, засыпал того вопросами: положение крестьян, размер среднего надела, развитие экономики… Он был поражён, узнав об успехах Японии в электрификации и устройстве ГЭС на горных реках.
Когда в ответ на вопрос Ленина о состоянии народного образования в Японии Фусэ сообщил, что в Японии почти нет неграмотных, Ленин воскликнул: "Счастливая страна!" - и тут же поинтересовался: "Ну, а вот, правда ли, что у вас никогда не наказывают детей, не бьют их, я где-то об этом читал?".
Фусэ ответил, что, да, не бьют, в Японии своего рода культ детей… Ленин задумался, а потом сказал: "Тогда вы не только счастливый, но и великий народ…". Потом испытующе посмотрел на собеседника: "И всё-таки у вас в Японии даже шлепка детям не дают?".
Фусэ, по словам Вознесенского, решительно повторил: "Нет, никогда!".
Накахира в своём отчёте написал о том же, приведя такой вариант ответа на последний вопрос Ленина: "Мы ответили: "Исключения, конечно, бывают, но, как правило, у нас не бьют детей". Он с большим удовлетворением отметил, что один из принципов рабоче-крестьянского правительства тоже заключается в отмене телесного наказания детей"…
В отчёте же Фусэ читаем следующее:
"Когда Фусэ сказал, что в Японии берегут детей больше, чем на Западе, Ленин заметил: это весьма важно, ведь в самых так называемых цивилизованных странах Европы, даже в Швейцарии, ещё не совсем уничтожен, например, обычай бить детей в школах".
В изданном в 1924 году сборнике "Ленин и Восток" Н. А. Вознесенский писал: "Когда мы спускались по лестнице, Фусэ спросил меня: "Собственно говоря, кто кого интервьюировал, он меня, или я его?" - и вытер выступивший на лбу пот".
А Накахира прямо начал свой отчёт со слов: "Не дожидаясь наших вопросов, Ленин заговорил сам…".
ЭТО - стиль: быть нетерпеливо жадным лишь в одном - в получении достоверной, из первых рук, информации о той жизни - во всех её проявлениях, - о которой Ленин не знал или знал недостаточно.
Хотя знал он, как правило, очень много и о многом, потому что самообразование и постоянное пополнение знаний - как базы углубления понимания жизни общества - были для Ленина таким же естественным актом, как акт дыхания…
Русский пролетарий сказал о нём: "Прост, как правда", и это был не апокриф, не придуманная позже фраза, уже потому, что доктор Карл Идман (1885–1961), в 1925–1927 годах министр иностранных дел Финляндии, финский посланник в ряде стран, а в 1917 году советник финского представительства в Петрограде, то есть человек независимый и нейтральный, написал о Ленине:
"По острым и умным глазам было видно, что этот человек обладает большой силой воли. Речь его была проста и естественна, как и его поведение. Тот, кто его не знал, никак не мог предположить, какая это сильная личность…"
Английский профессор Вильям Гуд приехал в Москву в 1919 году как корреспондент крупной буржуазной газеты "Манчестер Гардиан". Впервые он увидел Ленина 31 июля 1919 года на I Всероссийском съезде работников просвещения и социалистической культуры, где Владимир Ильич выступал с речью…
Аудитория была достаточно политически грамотной - зал заполняли люди, которые сами были пропагандистами, и Ленин построил своё выступление в аналитическом стиле. Он, в частности, сказал тогда:
- Когда нас упрекают в диктатуре одной партии и предлагают единый социалистический фронт, мы говорим: "Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем, потому что это та партия, которая в течение десятилетий завоёвывала положение авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата"…
Это ведь так и было! Большевики, если исчислять их политический возраст с момента начала активной политической деятельности Ленина и его "Союза борьбы", более двух десятилетий говорили рабочим, да и всем в России, одно и то же! И в конце концов убедили рабочую массу, да и всех честных людей в России, что только большевики имеют право говорить от лица массы.
Ленин всё расставлял на свои места:
- Мы имеем два опыта: керенщину, когда эсеры составляли коалиционное правительство… Что же мы видели в результате? Видели ли тот постепенный переход к социализму, который они обещали? Нет, мы видели крах… и полное банкротство соглашательских иллюзий. Если этого опыта мало, возьмите Сибирь. В Сибири власть оказалась против большевиков (Ленин имел в виду "Комитет членов Учредительного собрания" и Уфимскую Директорию. - С. К.)… К чему привело это господство якобы Учредительного собрания, это якобы демократическое правительство, состоящее из эсеров и меньшевиков? К колчаковской авантюре…
Ленин спрашивал: почему вышло так? - и отвечал:
- Потому что здесь сказалась та основная истина, которую якобы социалисты… не хотят понять… В капиталистическом обществе, когда оно развивается, держится прочно или когда оно погибает, всё равно - может быть только одна из властей: либо власть капиталистов, либо власть пролетариата. Всякая средняя власть есть мечта, всякая попытка образовать что-то третье ведёт к тому, что люди даже при полной искренности скатываются в ту или другую сторону…
Это было сказано безжалостно точно - безжалостно ко всем желающим "и честь соблюсти, и капитал приобрести"… Это было сказано на все времена, пока существует общество, состоящее из стригущих и остригаемых…
Профессор Гуд так описал своё впечатление от этой речи Ленина:
"Как спокойно, просто, без всяких ораторских приёмов он подчинил и завладел этой огромной аудиторией. Как неуклонной логикой он заставил их понять его точку зрения. Казалось, что он интуитивно понимает мысли своих слушателей. Я сразу почувствовал, что это необыкновенный человек…"
Вскоре Гуд был принят Лениным в его кремлёвском кабинете и потом писал:
"Впечатление мощи, исходившей от него, углублялось непосредственной силой его речи. Что ему нужно было сказать, он говорил прямо, ясно, без всяких туманных слов. В разговоре с Лениным не могло быть никаких недоразумений; никто не мог уйти под ложным впечатлением. Слишком ясен, слишком прям был он для этого.
У обыкновенного дипломата речь скрывает мысль. У Ленина она выражала мысль. В этом - целый мир различия…"
А подвёл итог своим впечатлениям профессор Гуд так: