4. Те, кто постоянно твердят о "слезинке ребенка" и о том, что "цель не оправдывает средства", не только не протестуют против обстрелов артиллерией и ракетами жилых кварталов и домов городов Донбасса, но даже делают вид, что этих обстрелов нет, а если они есть, то вина в этом не тех, кто стреляет, а тех, в кого стреляют, ибо зачем они не ценят украинскую демократию, которая так привлекательно выглядит с московских и питерских сцен и из московских и питерских квартир и особняков.
5. Те, кто выступали против якобы зависимости Украины от России при Януковиче, приветствуют полную зависимость Украины при ПорошенкоТурчинове-Яценюке от США.
6. Те, кто постоянно пекутся о своей личной, в том числе и политической, свободе в России, отказывают в любом проявлении такой свободы 25 миллионам русских и многим миллионам малороссов и украинцев на Украине.
7. Те, кто самоименуют себя демократами, гуманистами и пацифистами, поддерживают армейскую карательную операцию Киева с участием частных армий против части граждан Украины.
8. Те, кто обличают "ложь и пропаганду Кремля", с восторгом внимают тысячекратно превосходящей по масштабам лжи и пропаганде Киева.
9. Те, кто часами в своих выступлениях со сцены и по телевидению готовы рассуждать о том, как их не понимают или предали, с беспощадным цинизмом делом и даже словом предают десятки миллионов своих соотечественников.
10. Те, кто ради своей личной независимости готовы, как утверждают сами, пойти на любые жертвы, в голос и прилюдно рыдают над пармезаном и хамоном, которыми им якобы придется пожертвовать ради независимости России и Новороссии.
Список грехов далеко не полный, но продолжать я не буду, ибо последнее, кажется, самое главное для этой части нашего общества, окончательно опозорившей имя русской интеллигенции и окончательно выродившейся в смердяковщину: собственная глотка как центр и смысл мироздания и мировой политики; кусок хамона, запихиваемый в эту глотку под визг снарядов и ракет, летящих в дома, где сидят старики, женщины и многочисленные дети, плачущие вполне натуральными слезами; право на публичный мат для себя, стоящее выше права говорить на родном языке десятков миллионов других.
В общем-то, это предательство. Своей страны, своего народа, своей истории, своей культуры.
Предательство не юридическое (хотя понятно, что в случае определенных обстоятельств будет и такое), а сущностное, онтологическое, экзистенциальное.
Что делать с онтологическими предателями?
Презирать.
И не слушать их якобы интеллектуальные объяснения и якобы человеколюбивые проповеди – что в стихах, что в прозе.
Но как не слушать, точнее – как не слышать, когда даже с хамоном в глотке они лезут, подсаживая друг друга, к микрофонам, к телекамерам, к клавиатурам? А уж без хамона и вовсе разошлись, заголосили, запричитали…
Что делать с хамоно-интеллигенцией, вопрос важный, но на данный исторический момент третьестепенный. Хотя лично мне хочется ответить на него прямо сейчас. Впрочем, одна из составляющих этого ответа – намекну для оптимизма или, напротив, пессимизма – кормить ее все равно придется.
2014 г.
Чьи СМИ свободнее – западные или российские?
На днях приезжал ко мне норвежский журналист. Его интересовало, как я отношусь к информационной войне, которая развернулась между Западом и Россией. Полтора часа я терпеливо отвечал на его вопросы, зная, что в своем репортаже он использует лишь фрагменты моих ответов. Между тем сегодня эта тема заслуживает того, чтобы высказаться по ней более или менее полновесно.
Информационная война с Западом (а с иными странами и цивилизациями такой войны мы никогда не вели, ибо эти страны против России таких войн, за редкими конъюнктурными исключениями, никогда не открывали) состояние для нас обычное. Ведется она постоянно, причем всегда начинается западным наступлением. Пожалуй, исключение тут только одно – то непродолжительное время после прихода к власти в России большевиков, когда еще идея мировой пролетарской революции царствовала в головах руководства советской коммунистической партии. Припомнить иной случай, когда бы Россия (в том числе и под именем Советского Союза) стремилась "разгромить Запад" информационно, да еще имея при этом целью разрушить сами западные страны, я не припомню. Разве что краткий период хрущевского правления, но этот эпизод был связан скорее с, мягко говоря, экстравагантным невежеством и запредельной самовлюбленностью тогдашнего советского лидера. Все остальное время наша страна, бесспорно, будучи участником информационной войны с Западом, являлась не "агрессором", а "обороняющейся" стороной.
Имели ли под собой основания извечные опасения Запада по отношению к России, что царской, что советской, или эти основания спекулятивно высасывались из пальца и конструировались, спорить можно долго. Но то, что тема "антироссийской злокозненности Запада" никогда не была доминирующей в наших СМИ и в нашей официальной пропаганде, это легко доказать. Особенно если сравнить с аналогичной темой "злокозненности России", которая практически всегда (три последних века – точно) звучала на Западе.
Причем характерно, что Запад умудряется сегодня ругать Россию за то, что ставил ей в упрек какое-то время назад. Я прекрасно помню, как в советские времена одним из главных направлений критики Запада советских реалий было положение религии вообще, но в первую очередь Русской православной церкви. Тогда СССР-Россию критиковали за угнетение и всяческие ограничения прав верующих. А сегодня критикует (выражусь мягко) за то, что Русская православная церковь превратилась в мощный и влиятельный институт, к мнению которого прислушивается государственная власть. Тогдашняя религиозная Европа ругала СССР за атеизм, сегодняшняя секулярная – за религиозность. Словом, Европе не угодишь. Во всяком случае, России бессмысленно даже пытаться это делать. Ибо, по мнению "Европы", у нас все и всегда идет не так, как ей бы хотелось.
Исторически и психологически это понятно. Как минимум, с XV века Западная Европа (включая Центральную и Северную) никак не может признать, что на востоке континента существует какой-то независимый от нее гигант, не только географически и этнически являющийся частью Европы, но и живущий не по лондонским, парижским или берлинским правилам.
Я вполне понимаю, что западноевропейцам может не нравиться и сама Россия, и то, как живут русские (и иные народы нашей страны). Нам же тоже далеко не все нравится "в Европе". Но при этом я никак не могу понять, почему пресловутая европейская "толерантность" моментально улетучивается, как только речь заходит о России. И совершенно точно, что Россия и русские куда более толерантны к Европе. Никогда мы не пытались не то что навязывать ей наши, русские или российские, нормы жизни, начиная с политических, но даже и не учили Европу жизни из нашего "таежного" далека.
Комплекс евроэгоизма и европоцентризма мне известен. Ну так мало ли у кого какие комплексы – так сказать, "безобидные внутренние психопатии"? Не должны же мы, жители гигантской страны-цивилизации, под эти комплексы подстраиваться. Тем более что свои "безобидные внутренние психопатии" мы никакой Европе никогда не навязывали. А коммунизм-большевизм, вспомнит кто-то? Аргумент слабый, упрек тухлый. Коммунизм как идеология и политическая практика порожден не Россией, а как раз Западной Европой. Что же упрекать Россию за то, что она его однажды бумерангом попыталась Европе вернуть?
Итак, состояние информационной войны с Западной Европой для России есть константа. Равно как и то, что константой европейской истории в целом является то, что все три Большие европейские войны (две из которых носят официальное название мировых, а наполеоновская таковой по факту являлась), начинались не Россией, но развивались в сторону России. После чего русские войска и вынуждены были брать то Париж, то Берлин (а по пути и все остальные столицы стран, союзных Наполеону и Гитлеру).
Надо думать, самый острый вопрос, который поставил мне норвежский журналист, формулировался так: а как же можно, коль скоро вы говорите о постоянном нахождении России в состоянии информационной войны с Западом, совместить эту войну и свободу печати (свободу СМИ)?
Очень просто, ответил я. Когда идет война, то для любой воюющей стороны (и Запад в этом смысле не исключение) прежде всего важна победа в ней. И институт свободы печати используется преимущественно с этой целью. Если у вас на сей счет есть сомнения, то попробуйте в виде эксперимента предложить главному редактору вашей газеты статью, в которой вы бы доказывали, что Путин является не последним диктатором Европы, мечтающим оккупировать Киев, Вильнюс, Ригу, Таллин и Варшаву (это только на первом этапе), а политиком, деятельность которого можно и нужно оценивать положительно. По результатам этого эксперимента мы и увидим, отступают ли, например, в вашей стране цели информационной войны перед святостью института свободы СМИ.
А вот в те редкие годы, когда накал информационной войны между Западом и Россией спадает до минимального уровня, мы и видим, что и у нас, и на Западе эта самая свобода расцветает.
Кроме того, нужно заметить, что в конституции России, как в конституциях других европейских стран, записано, что свобода СМИ является одной из основополагающих, гарантируется и охраняется государством. Причем данная свобода декларируется как свобода для всех граждан соответствующей страны, а не для каких-то избранных кругов. Между тем, о чем я, кстати, честно говорю своим студентам, в реальности этой свободой пользуются только три группы граждан: собственно журналисты, представители правящего класса (или элиты) и те, кого в России называют интеллигенцией, а в настоящее время под этой маркой все больше выступают представители художественной богемы, шоу-бизнеса, кинозвезды и экстремалы, представляющие так называемое актуальное искусство. Так что если мы с вами – у вас на Западе, и у нас в России, узурпировали данную нашими конституциями свободу СМИ, то давайте, по крайней мере, честно признаемся, что голос народа как такового в СМИ не звучит ни у нас, ни у вас.
Вот так я понимаю реальное положение дел в современных медиа и, на мой взгляд, только после того, как мы честно признаем реальность (как информационной войны, так и узурпации института свободы СМИ меньшей частью населения), западным и российским журналистам, а равно и политикам стоит спорить, чья из "картинок", например, событий на Украине соответствует правде.
2015 г.
…И примкнувший к ним Вагнер
Предупреждение автора: данный текст является художественным произведением и защищен конституционным правом на свободу творчества.
Действующие лица.
Солисты: Мединский, Мездрич, Кехман, Кулябин – все голые.
Вагнер – автор музыки. На сцене не появляется, посему одет.
Симфонический оркестр во главе с дирижером – все голые.
Мужской хор – все голые.
Женский хор – все голые.
Миманс – все голые.
Зрители (исполняют роли зрителей) – все голые (верхняя одежда и белье сдаются в гардероб).
Театральные критики и критикессы (исполняют роли критиков и критикесс) – все голые.
Примечание режиссера спектакля: Предполагаю, что некоторые критики и особенно критикессы определенного возраста и особенностей телосложения не захотят раздеваться. Несмотря на то, что это противоречит моему художественному замыслу, не нужно оголять их принудительно, так как это может негативно повлиять на объективность будущих рецензий.
Служба безопасности театра и прочие служащие – в форменной одежде, так как участниками спектакля не являются.
Либретто.
Действие развивается по сюжету любой из опер Вагнера, но, согласно концепции постановщика, при свободном перемещении солистов по сцене и зрительному залу. Оркестр исполняет музыку, хоры в основном поют, солисты – солируют (преимущественно на авансцене) либо поют дуэтами: Мездрич с Кулябиным, Мединский с Кехманом (в этом случае – спиной друг к другу, что показывает вечную борьбу Художника с властью).
Миманс – миманствует. С учетом заданного жизнью однообразия полового состава главных действующих лиц (солистов) при драматургической неизбежности любовных интриг и треугольников миманс работает в парадигме гомосексуальности, компенсируя разнообразием поз и позиций неизбежную монотонность графики гениталий солистов.
Сценическое действие делится на акты, которые гармоничным образом чередуются: то власть имеет (в плохом смысле) Художника, то Художник имеет власть (в том же самом смысле).
Артисты, исполняющие роли зрителей (народа), безмолвствуют. Однако их мимика должна демонстрировать тайный страх перед властью и не менее тайный восторг перед Художником. Но явно выраженного восторга (крики одобрения, приветственные жесты, аплодисменты, бурные овации и цветы) быть не должно. Ибо народ крайне забит и запуган.
В предфинальном акте Художник все-таки побеждает (имеет) всех руководителей театра. То же самое – и министр. Но в финальном акте Художник имеет и министра, и условного Вагнера (композитора-классика вообще). За отсутствием такового на сцене, в качестве Вагнера (композитора-классика) выступает дирижер, что требует от последнего особого музыкального и актерского таланта, так как ни пульта, ни дирижерской палочки, ни собственно дирижирования этот альтер эго Вагнера не бросает. Это и есть катарсис: Художник (современный на момент спектакля, то есть актуальный) имеет Всех.
Важно понять, что искусство все-таки имеет (в хорошем смысле) границы и табу. Посему ни к хору, ни особенно к зрителям Художник не притрагивается. Во-первых, это его катарсис, а не толпы. Во-вторых, зрители (толпа) по определению не свободны. А Художник – свободен по природе своей (критики и критикессы потом это объяснят в своих рецензиях).
После финального акта сразу и резко падает занавес, закрывая хоры, миманс и всех солистов, кроме Художника, который остается обнаженным (беззащитным) один на один со зрителями (с так называемым народом).
Из рецензии неизвестного критика.
Новая интерпретация бессмертной оперы Вагнера не просто великолепна, а революционна. Или, возможно, котрреволюционна. Режиссер решил не только по-новому ответить на извечный вопрос: кто же побеждает в борьбе Художника с властью, косным обществом (так называемым народом) и слишком уж расплодившимися классиками, но и вообще перерезать всем своим настоящим и будущим соперникам по искусству любые пути к продвижению вперед.
Ответ на сформулированный выше в общем-то банальный вопрос автор спектакля дает тоже банальный, а потому смахивающий на Откровение, то есть блестящий: всегда и всех побеждает (в транскрипции постановщика – имеет) Художник. Правда, известная застенчивость (обычная скромность гения) не позволили ему ввести в спектакль фигуру Бога и дать соответствующий ответ относительно победы Художника и над ним. Впрочем, не исключаю и даже предполагаю, что режиссер, понимая, что ставит свой спектакль не в самой цивилизованной стране и не перед самой продвинутой (а в чем-то даже и дремучей) публикой, решил не шокировать ее обнаженным телом Бога (хотя и идиоту понятно, что Богу одежды вообще не нужны, потому у него их и быть не может). С другой стороны, возможно, постановщик просто (просто-то просто, но не всякий сподобится такой гениальной простоты) считает Богом Художника, то есть самого себя. И зрители (народ) все-таки видят на сцене Бога, причем обнаженным, но просто не догадываются об этом. И это правильно. Во всяком художественном откровении должна остаться некая тайна, некоторое эзотерическое знание. Иначе народ (зрители) могут подумать, что они равны Художнику. А это, разумеется, не так.
Наиболее жалким выглядит в спектакле министр, хотя он и является представителем высшей власти (самого государства) и вынуждает руководителей театра запретить спектакль, поражая тем самым и самого Художника (автора спектакля) в его самое свежее, зрелое и любимое детище. Да и солист, исполняющий роль министра, поет лучше других. Случайно это или хитро и язвительно замышлено постановщиком, остается загадкой.
Но почему в конечном итоге Художник имеет всех? Да потому, что эта грозная власть по своему недомыслию запретила самой себе иметь какую-либо идеологию, то есть идеи, мысли, взгляды и даже такую малость, как право на оценку чего-либо. Тут любой самый завалящий критик свободнее власти. Но более всего, что виртуозно и демонстрирует спектакль, оборонен и вооружен тут сам Художник. Ведь у него как раз есть идеология. Более того – десятки, сотни идеологий на любой вкус и по его свободному выбору. И любую он волен использовать вообще, а в борьбе с властью – особенно. Это ей запрещено, а ему разрешено. Это она свободна только не иметь идеологии, а он свободен иметь любую.
Более того, Художник дважды обманул, объегорил, обхитрил власть. Дав Художнику полную свободу, она обязалась давать ему и деньги, не имеет ни малейшего права запретить Художнику выбирать из колчана идеологий любую стрелу, которой он будет эту власть язвить и разить.
Разумеется, хорошую власть Художник никогда не разит. Но, по чести говоря, бывает ли власть хорошей? Особенно в нашем государстве и при нашем народе… В России то бишь.
Все это очень чутко и нервно Художник улавливает. В данном спектакле – определенно. И разит, разит. В завершающем акте – со всей откровенностью.
Не столь жалкими, но, безусловно, страдательными фигурами выглядят в данной постановке руководители театра. Что один, пригревший Художника. Что второй – его по приказу министра взгревший. Это вообще не герои. Перед властью им страшно, перед художником – стыдно и страшно. Государство может наказать, а Художник – презирать. Или вообще устроить скандал. Или обвинить в соитии с властью. Или впасть в истерику. Или, напротив, в меланхолию. Ну и так далее…
Строго говоря, между этим молотом (государство) и этой наковальней (свободный Художник) – или наоборот? – руководители театра вообще теряются и расплющиваются мозгом. В данном спектакле, например, они даже не нашли такого естественного оправдания перед властью, что экономия на костюмах (из-за их отсутствия) получилась колоссальная. Целый детский костюмный спектакль можно поставить на сэкономленные деньги.
Словом, не жалко нам руководителей театра, хотя одному мы по-доброму сочувствуем, а другого справедливо презираем. Что у них есть, кроме служебного автомобиля? А кто в нем сидит – какая разница?
Кстати, о сэкономленных на наготе артистов средствах. Точнее – о самой наготе.
Тут, нужно признать, постановщик оперы подложил коллегам большую свинью, что я и называю революционным или, напротив, контрреволюционным переворотом.