Я надеялся, что после всех этих милых бесед в редакции и по телефону Куняев все-таки задумается и не станет печатать свое "Открытое письмо" в бондаренковском "Дне". Нет, бульдозер, неколебимый в сознании своей правоты, продолжал работу. Ведь сейчас эпидемия открытых писем. Она захватила и "Наш современник". В майском номере письмо аж самому президенту. Ну, это, впрочем, самый любимый и самый безнадежный ныне адресат. Раскройте любую газету, письма ему только ленивый не пишет. Это "Письмо" начинается так: "Высокочтимый Президент!" А все его содержание убеждает, что столь возвышенного обращения сей президент никак не заслуживает. К тому же, перейдя на лакейский язык и на лакейскую орфографию, автор семьдесят раз восклицает: "Господин Президент!"
Но каково же письмо Куняева ко мне? Очень сумбурное. Видно, что написано в панике. С одной стороны, вроде бы есть признаки раскаяния. С другой - автор повторяет печатно все, что в припадке дамской истерики уже огласил в своей редакции. С одной стороны, "твоя темная ревность ко мне", с другой - "поздравляю тебя с замечательной статьей о Радзинском в "НС" № 5". И тут лицемерие! Ни шагу без него. Если "замечательная", так надо было печатать сразу, тем более это же всего несколько страниц, а он мариновал статью два года и вот теперь поздравляет. С одной стороны, божится, будто ужасно рад, что я получил Шолоховскую премию, с другой - и тут изрыгает: "литературный хам"! Ну где ж это видано - радоваться успеху ненавистного хама? Ведь все понимают, что и это не что иное, как убогое номенклатурное лицемерие. А я прямо скажу: совсем не рад, что за свои воспоминания Куняев отхватил премию. Больше того, считаю это профанацией литературы и позором для тех, кто за премию голосовал.
Да, в "Письме" такого героического жанра, увы, уж очень много достослезного… В моей статье говорилось, что Куняев бесцеремонно напечатал в своем журнале 16 хвалебных писем о своих воспоминаниях. Он даже этого не понимает: "Опубликованных писем о моей книге могло быть много больше, поскольку (!) журнал получил около 300 положительных откликов". Не понимает, что тут вопрос не в количестве полученных писем, а в элементарном чувстве приличия. У меня говорилось, что свои воспоминания главред напечатал в 15 номерах журнала, что похвалам в свой адрес отвел там же 11 страниц. Куняев язвит: "Как все точно ты подсчитал - чистый бухгалтер! Как Солженицын". Но нетрудно представить, какую сцену закатил бы Куняев, если я, как плохой бухгалтер, подсчитал бы кое-как и написал, например, что номеров не 15, а 20, полос не 11, а 25, откликов не 16, а 30. Но вот ведь в чем штука-то: бухгалтер я хороший, а провидец плохой.
Коли мемуарист завел речь о бухгалтерии, что ж, придется посчитать еще раз. Вскоре после моей статьи в "Патриоте" вышел майский номер "Нашего современника", и там главред с присущей ему широтой русского патриота под похвалы себе еще 15 авторов отвел еще 14 полос. Кроме того, к первому тому книжного издания воспоминаний под грифом "Вместо послесловия" приложил 9 восторгов на 8 страницах и ко второму тому - 11 восторгов на 14 страницах. А воспоминания все печатаются, они уже в 18 номерах, и указано "Продолжение следует", значит, будут они по меньшей мере в 20. Да что там!
Будет третий том. Самый плохой бухгалтер теперь может подсчитать: всего - уже не 15 номеров, а 20, не 11 полос, а 47, не 16 восторгов, а 50. Вот этого я никак предвидеть не мог. Надеялся, что возвышенный поэт поймет все-таки: и в саморекламе, как в поэзии, должно быть "чувство соразмерности и сообразности". А ведь если бы печатал воспоминания не у себя, а в "Москве" или "Слове", как при Советской власти водилось, то ведь не было бы этой восторженной свистопляски "с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков".
Трудно понять, на каких напуганых идиотов рассчитывал автор, когда писал: "Ты прямо намекаешь, что "антикоммунист" Куняев (заметьте, он сам себя так именует. - В.Б.) узурпировал власть и сместил в "Нашем современнике" коммуниста Викулова": И чуть не плачет: "Зачем же так, Володя? Викулов сам предложил мне взять журнал, причем долго уговаривал".
Вот так иные умельцы шили и шьют дела: придумывали преступление и объявляли его доказанным! Я не знал, конечно, как в данном случае новый редактор "взял" журнал, ибо не был близок делам журнала. Но мне давно и хорошо известно, что это всегда делалось через секретариат Союза писателей, решение которого утверждалось в ЦК, а прежний редактор мог тут лишь содействовать, протежировать. Поэтому "намекать" на "узурпаторство" Куняева в 1989 году мне просто не могло прийти в голову. Да ведь он сам же об этом поведал, а я прочитал: "В то время главных редакторов утверждали на Политбюро ЦК КПСС, и мои друзья В. Распутин и В. Белов потратили немало сил убедить генсека не возражать против моего назначения… В августе 1989 года С. В. Викулов окончательно решил: "Приходи в мой кабинет и принимай журнал, а в ЦК утвердят". Так мы и поступили. Позже состоялось и заседание Политбюро. (Ему откуда-то известен даже разговор будто бы состоявшийся там. Правда, он сильно попахивает липой. Трудно поверить, чтобы Горбачев на заседании сказал Яковлеву: "Ну давай бросим кость русским писателям". - В.Б.) Через месяц-полтора меня пригласил секретарь ЦК по идеологии В. Медведев, чтобы сообщить, что мое утверждение состоялось…" В эти же дни позвонил еще и Е. К. Лигачев: "Поздравляю с утверждением. Надеемся, что журнал будет вести литературную политику в интересах партии и народа"… Ах, Егор Кузьмич, откуда вам, добрая душа, было знать, что совсем скоро Куняев запишет в дневнике: "На КПСС надели намордник. Да, это победа. Но… сегодня Ельцин, а если завтра Лигачев?" Предатель Ельцин для патриота Куняева - сбывшаяся мечта, а коммунист Лигачев - кошмарный ужас. И можно представить себе, Егор Кузьмич, что испытали вы, когда вскоре, раскрыв журнал, увидели там лучезарное имечко Солженицына, а попозже - передовицу с призывом создать в помощь Ельцину для расправы над коммунистами "Антикоммунистический комитет"…
Так вот, повторяю: все это - роль и названных друзей, и Викулова, и секретарей ЦК, и Политбюро - все это я знал еще два с лишним года тому назад по публикации воспоминаний в "НС" № 7 за 1999 год (с. 137). Так, спрашивается, как же я мог, вместе со всеми читателями журнала зная это, намекать на захват, на узурпацию, на оккупацию!.. Господи, и соврать-то правдоподобно не умеют, а всегда только с солженицынским бульдозерным напором… Это сейчас с помощью наглости, ловкости рук или ОМОНа захватывают что угодно, а тогда была Советская власть, существовал закон. Куняев, как видно, все это уже забыл. Головокружение от перманентных триумфов!.. Да ведь мог бы подумать еще и о том, с какой стати буду я стеснительно "намекать", коли не робею молвить прямо и ясно. Намек - это не мой жанр… А вообще-то именно так и произошло: место коммуниста занял антикоммунист с партбилетом. Но если его так долго уговаривали "взять", то непонятно, почему он сидит на этом месте и не может отвалиться вот уже двенадцать лет. Понравилось? Но опять - а как же хлипкое здоровье?
Автор "Письма" и дальше использует тот прием: выдумает обвинение и гвоздит. Пишет, например, что дорогой Володя "недавно похвалил" и его воспоминания, и работу сына о П. Васильеве, но другой Владимир Сергеевич резко сменил милость на гнев. В чем дело? Спятил, что ли? Нет, говорит, гораздо хуже: "душа его отравлена завистью", "сердце его свербит от ревности", "темной ревности ко мне и "Нашему современнику", причем еще с 1989 года…"
Очнись, Куняев, ну каким твоим духовным сокровищам и доблестям я могу завидовать - пронзительному уму? блистательному таланту? обширной эрудиции? наконец, твоей ослепительной красоте? Что, разве очаровательного Стасика и теперь обожают самые элегантные женщины Москвы, Парижа и Оклахомы, а меня и в молодости презирали красотки Измайлова и Благуши?.. Как уже говорил, я завидую Куняеву только в одном: он был в Австралии и видел, как там на зеленой лужайке кенгуру делает антраша… О таких, как Куняев, писал еще Анакреон в пятом веке до нашей эры в стихотворении "Зависть":
В моих объятьях вновь ты,
Хлоя…
О Зевс! Какой блаженный миг!..
Вдруг - стук в окошко…
Что такое -
И в час любви нам нет покоя!
Стучит один поэт, старик.
Он страстно шепчет:
"Нимфа! Детка!
Хоть я вчера ходил к врачу,
Хоть и живу лишь
На таблетках,
Но все ж тебя хотя бы редко,
Хотя бы раз обнять хочу!.."
Он шепчет, а она не слышит.
И я-то знаю, почему:
Пыл старца Хлою не колышет.
А он, плебей, в эклогах пишет,
Что я завидую ему!
Так писал Анакреон, но ведь и сам Куняев вполне разумно отвечал Евтушенко на такое же обвинение: "Он всю жизнь считал, будто я завидую ему. Наивный человек. Как будто у людей нет других, более серьезных причин для отторжения, нежели зависть!" Золотые слова. Хотя в данном случае зависть поэта, имеющего журнально-цэдээловскую известность, к поэту-ровеснику, получившему известность всероссийскую и даже шире, не так уж невероятна. Вот сценка из воспоминаний. После выступления на литературном вечере Евтушенко, Куняев и Олег Чухонцев оказались за одним столиком в кафе. "К нам тут же подлетел поклонник, - пишет Куняев. - Вернее, не к нам, а к нему". Вот именно - к нему. "Подпишите! - задыхаясь от удачи, он протянул своему кумиру его же книгу". Естественно, что его книгу, а не куняевскую. И вот приходится гадать, чего больше - яда или зависти - в нарисованной дальше картине: "Кумир, не прерывая разговора с нами, вытащил авторучку - и не то чтобы спросить поклонника, как зовут или что другое, - повернулся к нему лишь настолько, чтобы не промахнуться золотым пером "паркера" мимо обложки, и коряво черканул на ней что-то отдалено похожее на свою фамилию". А? И золотое перо "паркера" тут!.. А дальше уже просто умопомрачительно: "Молодой человек, - обратился я к поклоннику, - вот, - показал на истинного, но малопопулярного поэта Чухонцева, - возьмите и у него автограф, он тоже пишет замечательные стихи…" По-моему, только при помрачении ума можно давать советы любителям поэзии, у кого им брать автографы. Чем же ум Куняева был помрачен в этой сцене? Вот вопрос… А Чухонцев, увы, как был малопопулярным, так и остался.
Да, зависть среди писателей, пожалуй, особенно среди стихотворцев, дело не редкое, о чем честные среди них свидетельствуют сами. Вот Блок:
Там жили поэты, и каждый встречал
Другого надменной улыбкой…
А вот Дмитрий Кедрин:
У поэтов есть такой обычай:
В круг сходясь, оплевывать друг друга…
Наконец, Леонид Мартынов:
Я жил во времена Шекспира,
И видел я его в лицо.
И говорил я про Шекспира.
Что пьесы у него - дрянцо
И что заимствует сюжеты
Он где попало без стыда,
Что грязны у него манжеты
И неопрятна борода…
Но ненавистником Шекспира
Я был лишь только потому,
Что был завистником Шекспира
И был соперником ему.
И Куняев был соперником Евтушенко хотя бы в издании своих сочинений, о чем еще будет сказано. Но я-то никогда ни в чем соперником Куняева не был. Ну, может быть, всего разок в анакреоническом сюжете… А вообще-то у него свои цацки, у меня - свои. И все-таки он уверен, что черная зависть и зеленая ревность снедают Бушина с 1989 года. Да почему же именно с той поры? А потому, оказывается, что именно тогда я предложил "Нашему современнику" статью об академике Сахарове, а Куняев ее не напечатал. Вот и охватила "ранимую психику" черно-зеленая пагубная страсть. Это все тот же самый жэковский уровень мысли, вроде бы отринутый им в случае с Евтушенко. Но нет, представить себе в подобной ситуации что-то иное он все-таки не в силах. Но, во-первых, статья-то тогда же была напечатана в "Военно-историческом журнале" - чего ж мне ревновать? А во-вторых, меня в жизни столько не печатали, зажимали, отвергали, что если бы я хоть в одном случае из пяти предавался черно-зеленой страсти, то уже давным-давно не помогли бы мне никакие таблетки…
В "Письме" заслуживает внимания еще вопрос о печатании в журнале целый год "Красного колеса" Солженицына. Я слышал от Куняева несколько объяснений этого поразительного факта, подобно тому, как читал у Солженицына разные версии его ареста. Однажды Куняев сказал, что тогда просто нечего было печатать, вот и катили весь 1990 год это повапленное "Колесо". Но я сразу же назвал ему несколько достойных произведений, которые можно было бы поместить вместо "Колеса", поскольку в свое время их напечатали скупо и они подзабыты. Как поступил в ту пору, например, Михаил Алексеев в "Москве"? Стал печатать не Солженицына, а "Историю" Карамзина. И все были рады.
В другой раз Куняев объяснил свой выбор тем, что в главах, которые они печатали, обстоятельно рассказано о масонах, а читатель, мол, тут осведомлен слабо. Замечательно. Теперь мы все знаем об этих проклятых масонах. И вот третье объяснение уже в "Письме": "Печатали мы не все "Колесо", а лишь одну часть "Октябрь Шестнадцатого", и выбрали этот сюжет лишь потому, что в центре там мерзкий и влиятельный еврейский авантюрист Парвус (Березовский той эпохи), который пытался подчинить своей воле Ленина, и от интриг и пут которого Ленин судорожно желал освободиться".
Великолепно! Значит, это была публикация с целью показать, как трудно приходилось Ленину под еврейским напором, и защитить, поддержать его в глазах читателей? Солженицын и Куняев - в роли защитников Ленина? Это надо запомнить. И дальше: "Журнальная жизнь, дорогой Володя, имеет свою логику. Имя Солженицына в те времена притягивало читательскую массу, в том числе и патриотическую. И когда мы объявили, что в 1990 году будем печатать "Октябрь Шестнадцатого", наш тираж вырос почти вдвое и достиг 480 тысяч". Уточню: даже 490 тысяч. Только произошло это лишь в малой степени из-за Солженицына. Все-таки у "Современника" была своя "читательская масса". Двадцать лет журнал воспитывал ее под руководством коммуниста С. В. Викулова, наращивая тираж с 11 тысяч в 1968 году до 240 тысяч в 1988-м. Трудно поверить, что эта "масса" так уж клюнула на Солженицына. В 1989 году тираж продолжал не так-то быстро, но уверенно расти: 245, 247, 249, 252 тысячи. А осенью того года вдруг произошел скачок - 313 тысяч. Рост на 60 тысяч. Куняев до сих пор твердо уверен, что это произошло только "благодаря Солженицыну". Очень сомнительно-с, ибо его "Колесо" было обещано лишь с нового, 1990 года. Тогда, с января, тираж снова подскочил до уже названных 490 тысяч. Но опять нет уверенности, что из-за "Колеса". Почему нет? Да потому, что это была краткая пора всеобщего и невероятного журнального бума. Мемуарист, как видно, это уже не помнит. У него с памятью, увы, совсем плохо стало. Пишет, например, тут же, что в 1990 году заодно с истинным антисоветчиком Шафаревичем "пригласил в редколлегию истинного коммуниста Ивана Васильева". И ведь уверен! А на самом-то деле Иван Афанасьевич на десять лет раньше самого Куняева стал членом редколлегии. Его пригласил Викулов. В таких случаях Василий Иванович рубил с плеча: "К чужой славе хочешь примазаться?!"
Так вот, на рубеже 1980-1990-х годов примерно в одно и то же время тиражи подскочили почти у всех журналов, в том числе у тех, которые и не думали печатать Солженицына. Например, у "Молодой гвардии" в 1989 году было 630 тысяч, и вдруг в 1990-м - 725. "Москва" в 1987 году имела 490 тысяч, а в 1988-м - 680, в 1989 - 775. Тираж "Знамени" в 1988 году - 516 тысяч, в 1989-1990-м - 1 миллион! Как видим, скачки гораздо более крупные, чем у "Современника" - аж до 500 тысяч и, повторяю, без Солженицына. Вызвано это было всем известной причиной: колоссальным вбросом ранее недоступных литературных материалов и забытых или запретных имен преимущественно антисоветского характера. Имя Солженицына оказалось тут одним из типичнейших, но далеко не определяющим.
Куняев поучает, дает мне задание: "Что касается Солженицына, то "Новый мир" опубликовал чуть ли не полное собрание его сочинений, а "Молодая гвардия" - ни строки, воюя с ним. А теперь и у "НМ" и у "МГ" читателей значительно меньше, чем у "Нашего современника". Подумай, почему". Вот манера - сваливать на другого свои обязанности. Но я все-таки подумал и вижу: он хочет сказать, что тогда выбрал такую мудрую дипломатически-тонкую среднюю линию в отношении Солженицына, что это до сих пор вот уже второе десятилетие сказывается на его тираже самым благотворным образом: находясь на уровне 1968 года, он все-таки тысяч на шесть-семь опережает "Молодую гвардию", которая вместе с "Новым миром" горит сейчас синим огнем из-за их крайности в отношении того же великого писателя земли русской.
Подумай же и ты, Куняев, как выглядел этот писатель на страницах "Нашего современника", который читатели считали журналом советским, патриотическим, основанным Горьким, где в редколлегии во главе с главным редактором было много коммунистов, да еще и фронтовиков. К тому же при проводах Викулова вы клялись на партбилетах: "Редколлегия во главе с новым главным редактором будет бережно хранить и развивать традиции, заложенные в эти два десятилетия…" И вот вместо того, чтобы во имя этих традиций неустанно разъяснять читателю истинную роль Солженицына, пойти наперекор таким журналам, как "Новый мир", ты пристроил свой журнал им в хвост. О таком поведении говорят: "цыпленок тоже хочет жить"…
Принципиальность по отношению к Солженицыну была тем более необходима, что ведь он - и это не трудно было предвидеть - до сих пор ничуть не изменился: злобно лжет о нашем прошлом всегда, во всем, даже там, где вроде бы никакой нужды нет, даже в торжественных случаях, даже при вручении своей собственной самодельной премии. И тут он ничем не отличается от какого-нибудь Чубайса или Новодворской.